Совы на тарелках - Гарнер Алан - Страница 25

— Нет. Там было хорошо. Мы о многом поговорили.

— И за это ты преподнесла мне подарок? — Гвин сунул руку в карман своей куртки. — Эту коробочку.

— Да. И вообще. Хотела тебе что-нибудь на память…

— Но хоровое пение и теннис все зачеркнули?

— Нет. Но я не хочу… не могу расстраивать маму.

— Конечно, старушка. Ты же воспитанная девочка. Разве ты можешь огорчить свою мамочку таким страшным поступком?

— Не злись. Я боюсь тебя, когда ты злишься.

— Я не злюсь, Элисон, — сказал Гвин. — Ладно, хватит об этом… Узнала что-нибудь о вашем родственнике? О Бертраме?

— Да. У него были очень умелые руки. Всех этих животных, которые в бильярдной, он сделал сам. И стеклянные ящики тоже.

— Это все, что ты узнала?

— Мама больше ничего не говорила. Не хотела о нем говорить.

— Ничего о том, как он был убит? — Элисон покачала головой.

— Тогда я тебе расскажу. Хочешь?

— Ты знаешь? Как тебе удалось?

— Потому что котелок на плечах, и он варит немного, — сказал Гвин. — Я понял, что моя мать знает кое-что, и решил ее сначала умаслить… Как? Для наживки я стащил несколько хороших сигарет у твоего отчима, насадил на крючок и закинул удочку. Рыбка клюнула. Но о Бертраме я пока не спрашивал. А потом как-то налил ей полстакана портвейна из вашей бутылки. Этого хватило с избытком. Тут уж я дернул леску и…

— И что?

— Сначала она вроде намекала, что это дело рук Гува, но я не поверил… В общем, ваш Бертрам разбился на повороте дороги. Несчастный случай.

— Ты тоже не так уж много узнал, — сказала Элисон. — Хотя по тому, как мама каждый раз закатывает глаза, когда говорит о смерти Бертрама, я думала, что он по крайней мере покончил с собой. Я даже придумывала разные истории о нем: как он умирал от любви, а та женщина вышла замуж за другого. И тогда он решил умереть по-настоящему. На фотографиях он выглядит как человек, который вполне может так сделать. Какой-то странный, длинноволосый…

— Наверно, просто шальной. А насчет умелых рук ты тоже правильно сказала. Этими руками он собрал какой-то необыкновенный мотоцикл. На нем он и… Не смог вписаться в поворот, понимаешь? Или тормоза, как у нас говорят, забыл дома. Мотоцикл врезался в камень и потом летел еще футов, наверно, триста… А затем — тррах! Элисон!

Она закрыла глаза, сжала губы и стояла совсем бледная, опустив голову.

— Я, дурак, разболтался, — сказал Гвин. — Извини, не должен был… Не знал, что ты любила его. Но ты ведь говорила, что никогда в жизни его не видела… Элисон!

Она выпрямилась.

— Все в порядке, — проговорила она. — Не в этом дело… Тут совсем другое… Гвин, я пойду. Мне надо идти. Уже время чая.

— Ты не очень хорошо выглядишь, — сказал Гвин.

— Через минуту все пройдет.

— Приходи сюда завтра, — попросил Гвин.

— Я не могу.

— Только завтра. Последний день.

— Я же тебе объясняла!

— Я уезжаю в город. Насовсем.

— Я знаю.

— Элисон, только завтра. Пожалуйста. Неужели ты не понимаешь? Ты должна.

— Прекрати! — крикнула Элисон. — Довольно! Довольно! Перестаньте разрывать меня пополам! Ты и мама!.. Когда ты начинаешь говорить, я с тобой соглашаюсь. Понимаю тебя, можешь мне поверить. Но потом начинает говорить мама, и то, что она говорит, тоже вроде правильно… И я не знаю…

— Я хочу, чтобы ты была самой собой. Какая есть, — сказал Гвин.

— Да, конечно. Только что получается? Получаются два человека. С тобой я одна, с мамой — другая. Я не могу даже спорить с тобой. Ты все поворачиваешь против меня.

— Значит, придешь завтра? — спросил Гвин. — На это же место. В самый последний раз.

— Гвин!

— Ну пожалуйста…

— Мэри мыла раму, увидала маму, — раздался голос с другого конца огорода. Там стоял Роджер. — У тебя все нормально, Эли?

— Что он бормочет? — спросил Гвин.

— Ничего. Просто так, — ответила Элисон.

— А при чем тут Мэри?

— Ничего, Гвин!

— Пора чай пить, Эли, — сказал Роджер, подходя ближе.

— Иду.

— А как насчет погоды? — поинтересовался Роджер. — Говорят, что ливень лениво льет в Ливии в лиловом лесу.

— Что с ним, Элисон? — с беспокойством сказал Гвин. — Того немного? Жара вроде прекратилась.

— Какая у тебя модерновая курточка, — отметил Роджер, оглядывая Гвина. — С короткими рукавами. Последний писк моды. Только ботиночки подкачали.

— Остановись, Роджер, — сказала Элисон.

— А это ты уже проходил? — спросил Роджер. — «Я здорова, как корова…», «Карл у Клары украл кораллы…». Это ведь первый урок. На первой пластинке. «Самое лучшее английское произношение в мире…»

— Роджер! — закричала Элисон.

— Ты рассказала ему? — тихо спросил Гвин. — Рассказала? Про то, что я говорил тебе?

— Нет! — сказала Элисон.

— Ты рассказала ему. Хорошо посмеялись? Надорвали животики?

— Нет, Гвин! Я…

— Хохотали до упаду? Катались со смеху?

— Ты не прав, Гвин!.. Гвин!

— Может, чего еще забыла сообщить? — спросил Гвин. — Говори. Время есть.

— Да, она мне всего не сообщила, — сказал Роджер. — Кое-что утаила. Например, по какому курсу правильной английской речи ты занимаешься. По наиболее полному или по краткому — специально для продавцов магазина. Эту страшную тайну она мне не выдала, как я ни выпытывал.

— Роджер! — крикнула Элисон.

— Элисон, — проговорил Гвин.

Он повернулся и пошел прочь. Остановился, снова посмотрел на нее.

— Гвин! Не смотри на меня так! Я не хотела… не то хотела… Роджер! Скажи ему!.. Гвин! Не уходи!.. Роджер! Останови его!.. Останови… Останови…

— Хватит, Эли. Все в порядке. Успокойся… Ну, хватит же! Эли! Он слинял. Намылил пятки. Чего ты расстроилась? Кому он здесь нужен?..

Он уткнулся лицом во влажную траву. Дышал прерывисто, лежа между листьями папоротника, коленом упираясь в острый камень. Но боли не чувствовал. Из-под согнутого локтя далеко внизу он видел дом. Пелена облаков висела, словно дым, в нескольких ярдах над его головой.

Он не помнил, как взобрался так высоко.

Лежал неподвижно, пока не почувствовал, что опять может идти. Встал и направился в сторону серой громады гор. Скорей, скорей из этой долины! Там он будет в безопасности, там сможет строить планы, что делать дальше — куда пойти, где поесть, где заночевать…

Облако плыло впереди него, загораживая обзор. Но смотреть вниз не мешало, там был по-прежнему виден дом. Однако он туда больше не смотрел. Не мог.

Повернулся спиной к долине, стал обходить гору слева направо. Как овцы по своему пастбищу. Слева направо, слева направо, оставляя позади секунды и часы, проведенные там, внизу, и какое-то время ни о чем не думая. Ничего не вспоминая.

Остановился, когда почувствовал, что дома уже больше не видно. Основная часть долины тоже была скрыта от глаз, когда он стоял на краю плато, опираясь спиной о скалистую кварцевую стену.

Наклонился, сорвал цветок клевера. Еще один. Увидел, что целое поле клевера тянется но склону, уходя в туман, в тучи.

Нагнулся ниже. Трава была примята, цветы клевера пригнуты, словно кто-то недавно прошел по ним. Стебли на глазах выпрямлялись. Белая дорожка из примятых цветов травы шла вверх.

Кто там мог быть? Кто?..

Двинулся рядом с травяным следом, облако по-прежнему плыло впереди него, словно указывало дорогу. Подъем прекратился; он шел по плоскогорью. Облако взмыло вверх, стали видны торфяники, ручей, заросли камыша.

Никого вокруг. Только он. Один. Куда же идти? По какой дороге?.. Куда?..

Б какую сторону ни посмотришь, везде горы. Ничего, кроме гор — там, и там, и там… Одна за другой, одна перед другой, одна над другой. Каждая из них одинока. В полном одиночестве.

Мир одиночества. В нем некуда идти. Элисон… — молча вырвалось слово. Он остановился. Холодный ветер проникал в него отовсюду. Посмотрел кругом… Ничего невидно. Низко опустилось небо. Скрылись все расстояния. Холмы заполнялись тенями прошлого-Тучи рассеялись на мгновение… Снова сгустились… Спотыкаясь, он продолжал куда-то идти…Ничего, я еще покажу им… Они узнают… Здесь можно умереть… Разбиться — и никому дела не будет. Никто не найдет…