Зато ты очень красивый (сборник) - Узун Сергей Дмитриевич - Страница 7

Я настояла, чтобы Персик написал ее на заднем плане.

Картина называлась «Девочка с Персиком».

На картине, выполненной в технике семислойной живописи, сидела Крошка Мю, которая исполняла в технике семислойной живописи портрет Персика. Эта картина была галереей бесконечных зеркальных повторений Крошки Мю и Персика. Кроме того, она была апофеозом битвы с одиночеством.

Так что уточняю, Доктор: Персик был гениальным художником. Но у него на ладони тоже был крестик, а это практически то же самое, что быть одним из хэппи три френдз.

Возможно, именно это нас и объединило, но мы об этом не догадывались. Мы думали, что нас объединяют беспечность, бесполезность, страх одиночества и амбиции. (Я вам как-то говорила, Доктор, что Персик хотел стать великим художником. А я хотела проходить сквозь стекло.)

Меня парило, Доктор, что нельзя прижаться ближе, чем кожа. Мне казалось, что, если я научусь просачиваться сквозь стекло, все изменится и одиночество будет побеждено.

Видите ли, Доктор, у нас были все основания биться с одиночеством. Потому что, пока мы тайно отсиживались в каморке при кухне, в квартире шла сепарационная война. Буддисты замотали свой холодильник цепью с замком. Потому что им казалось, будто кто-то надкусывает у них творожные сырки. Хиппенка, сына япониста, выгнали, потому что он курил траву, а это могло навлечь гнев милиции. Панк высказался в том духе, что нам хиппенок дороже милиции, но за это Панку запретили петь через пол, потому что его эманации не давали Анне спать и видеть люсидные сны.

Музыкант орал через свой усилитель в одиночку, потому что он назначил себя начальником. Ведь он варил нам супы из сырка «Лето» и договаривался с ДЭЗом.

Он запретил нам водить людей с улицы, нарушать внутренний распорядок и портить имущество.

Так мы прожили еще полгода.

Мы с Персиком, если не писали «Девочку с Персиком», уходили из сквота. Мы обошли весь город пешком, потому что Персик боялся спускаться в метро, он там задыхался. А по улице он очень бодро ходил. Он ходил в галереи – пристраивать своих балерин. А я ждала его на улице. Я, пока ждала, тренировалась проходить сквозь телефонные будки. Мы возвращались поздно, из своей двери высовывались буддисты, они говорили, что в доме опять воняет растворителем и они будут жаловаться музыканту.

Однажды ночью мы украли сырок из их холодильника. Мы украли его из принципа. Потому что мне ненавистны непроходимые преграды. Кроме того, у Персика был гастрит. Он жевал старый сырок, похожий на кусок мела, и говорил, что победил военный коммунизм и распределяловку по полезности.

А потом Персик закончил «Девочку с Персиком». А я – свою часть диптиха, «Персика с Девочкой», соответственно.

Персик нарисовал десять чудовищных балерин на одной картине. У всех балерин были безобразные лица обитателей сквота. Но самое безобразное лицо было у ангела, который над балеринами парил. Эта картина называлась «Мертвый ангел-хранитель». Это был приговор попытке жить беспечно, бесполезно и быть счастливыми.

Пока Персик рисовал эту картину, я прошла через стеклянную дверь на балкон (неудачно) и через дверцу шкафа в комнате буддистов (неудачно).

Персик вывесил картину ночью на кухне.

Это был конец.

Потому что никто не хочет признаваться, что он бездарен в искусстве жить.

Как я уже говорила Вам, Доктор, именно в то утро я проткнула рукой стекло в аутентичном окне в ванную. К сожалению, именно в это утро черти принесли девушку Анну из Дюссельдорфа, она выскочила из своей комнаты, еще не распакованная с дальней дороги, и довольно хамски поинтересовалась, зачем я это сделала. Я ей сказала, что мне приснился сон, КАК именно проходить сквозь стекло. И это была чистая правда. Девушка Анна окончательно вышла из себя, и я ее понимаю. Нет ничего оскорбительнее для человека, который изучает сны, как узнать, что другим тоже снятся сны. Тем более что единственный сон Анны, который можно было принять всерьез, был про то, как к нам вваливается ее отец, крупный чиновник из Подмосковья. Этот сон был вещим, потому что ее отец действительно приехал через два дня и увез Анну со скандалом.

Но в тот раз она завелась не по-детски. Персик улыбался.

Анна собрала на кухне всех выживших обитателей. Нам припомнили все, включая сырок и весь стеклянный бой. Персик кивал и улыбался как мудак.

Музыкант сказал, что они практически построили идеальное общество. Но поскольку это общество демократическое, то нам дается последнее слово.

Персик с дебильной улыбкой эльфа сказал:

– Я считаю, что каждый имеет право жить в утопии…

Теперь уже музыкант удовлетворенно кивнул и улыбнулся (он, наверное, представил себя Сен-Симоном).

Персик кивнул ему в ответ и продолжил:

– …нельзя запрещать Крошке Мю проходить через стекла.

(Идиот. Ведь нам некуда идти!)

Нам действительно было некуда идти. Мы пошли на Патриаршие и разместились на скамейке со всеми своими пожитками. У меня на коленях была клетка.

Я сказала:

– Персик, я умею жарить картошку. Я могу быть тебе полезной. Давай поженимся.

Он сказал:

– Нет.

Он заставил меня выпустить синюю лампочку в пруд. Потому что одиночество (сказал Персик) – это не приговор и тюрьма. Одиночество – это свобода. И надо этому учиться.

Куда он тогда пошел, я знаю, Доктор. Но тогда не знала.

Я смотрела ему вслед и плакала от восхищения. Потому что он владел искусством жить, оставался бесполезным и знал, что никогда не опаскудится, чтобы жениться.

Он еще обернулся и посоветовал мне попробовать проходить не через витрины, а через зеркала. Потому что надо стремиться не к другим, а к себе.

У него была действительно улыбка эльфа, Доктор.

Но он мне врал.

Через неделю он уехал к Тому. Потому что Том был ценителем прекрасного и жил в стране, где из искусства еще умудряются извлечь пользу.

Том купил всех балерин Персика и позвал его в Лондон (я об этом ничего не знала, Доктор). Потому что Персик и сам был прекрасен, как я Вам неоднократно сообщала, Доктор. Но Вы забыли.

Теперь Вы понимаете, Доктор, почему я Вам пишу? Из вредности. Я же Крошка Мю, как я Вам уже сообщала.

Я хочу Вам все напомнить, как бы Вы ни были забывчивы. Потому что сама мечтала все забыть. А не получается.

Мне было некуда деваться, Доктор.

Я превратила бесполезное искусство жить в бизнес, потому что я не умела делать ничего полезного.

Я ставила балет на площади в Милане. Я проводила показы прет-а-порте из скотча, пакетов для мусора и пенопласта. Я устраивала салюты под окнами дома для инвалидов в Ростове-на-Дону. Я построила четырехметровый за́мок из коробок от телевизоров и облицевала его пасхальными яйцами. В доме одного нувориша из Новопеределкина я сделала витражи из расписанных лаком для ногтей пивных бутылок. Я научилась танцевать на катушке от строительного кабеля. Я раскрашивала золотом пластмассовые муляжи сердец и мозгов из магазина учебных пособий и выгодно продала их одному берлинскому сумасброду, с которым мы трахались на площади у Бранденбургских ворот. И я бы трахалась с ним всю жизнь, если бы он не вздумал меня фотографировать. Потому что я терпеть не могу, когда из моего ноу-хау бесполезности извлекает пользу кто-то другой.

Этот человек считал меня сумасшедшей и страшно боялся.

Другой человек считал меня авантюристкой.

Еще один человек сказал, что я спекулирую на чужих невоплощенных желаниях быть расп…дяями.

Еще кто-то сказал, что я – памятник дилетантизму.

Один человек сказал, что он видел, как я летаю.

Но никто не сказал, что я умею проходить сквозь зеркала.

Потому что я этого не умею.

У меня не получилось выйти из стеклянного лифта.

Я не смогла пройти сквозь стеклянную дверь на балконе в Панама-Сити. И все очень смеялись над моей неуклюжестью, потому что подумали, что я подумала, что дверь открыта.

Я врезалась в витрину магазина «Прентан». И менеджер прикладывал мне лед ко лбу и причитал: «Ах, мадам, какое недоразумение, что реле не сработало».