Один - Внуков Николай Андреевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая

Я нашел еще одну <плантацию> на западном склоне сопки. Но луковицы так надоели, что, когда я жевал их, горло схватывало тошнотой.

А что, если рискнуть? Еще раз?

Я отыскал свои удочки. Очистил десяток мидий. Проверил крючки на шнурках. Они сидели крепко. Каждый шнурок был метров по десять длиной. Если не выйдет, ну что ж... Зато если выйдет...

И вот я снова на той скале, с которой пробовал первый раз. Прилив затопил ее до половины. Вода мутная, темная - от одного взгляда на нее становится холодно. В ней крутятся какие-то лохмотья, стебли, серая пена.

Накалываю комочек мидиевого мяса на крючок и сдвигаю его до самого ушка, чтобы рыба не сдернула наживку сразу. Опускаю лесу в пену, шевелящуюся под скалой.

Ровный, без порывов ветер несет со стороны сопки. Мокро чавкает между камнями опускающаяся и поднимающаяся вода. Лесу мотает из стороны в сторону течением. На своем конце шнура я связал петлю и надел ее на запястье руки.

Проходит, наверное, полчаса. Никто не хочет брать мою жиденькую наживку. Я замерз так, что уже не хочется ни рыбы, ни мидий, ни проклятых саранок. Только I каюту, раздуть камин, вытянуться на кровати, и греться, греться, греться, и не думать ни о какой еде. Чем я занимался на острове весь этот месяц, все эти дни? Только огнем и едой... И как только люди живут на* свете, не думая об этом!

Еда и огонь...

<Сашка, возьми в столе деньги и быстренько сгоняй в магазин за сахаром и колбасой!>, <Сашка, не забудь купить хлеб и конфеты!>, <Что ж ты забыл про масло, у нас все кончилось!> А какой вкус у колбасы и у сахара? Забыл, не помню. Только слюной заливает рот и сосет, сосет в животе... Если бы я поймал сейчас рыбу, я бы здесь же, на камне, выпотрошил ее, разрезал бы на кусочки и съел всю без остатка. Рыба, милая рыба, большая вкусная рыба, где ты?

Леска ходит под скалой легкая, никому не нужная.

Я вытаскиваю крючок из воды. На нем как был, так и остался крохотный кусочек мидиевого мяса.

Ну-ка, еще разок...

Живут в океане селедки, голубые марлины, треска. В жестяных банках у нас в магазине продавалась сайда, сайра, сардины. Я никогда не видел этих рыб живыми. Я вспоминал только названия. Мероу, морской окунь, рыба-сабля. Есть еще скумбрия, огромные тунцы, палтус. Рыба со странным названием <нототения>. Рыба-капитан... Нет, хватит!

Когда дрожь пробрала меня до самого сердца, я смотал удочки. Ослепший от неудачи, с гудящей головой, пошел к катеру. Там мидии, шиповник, саранки. Там тепло. По дороге прихватил две сырых доски. Настроение было противное.

Вечером, лежа на кровати, я в какой уж раз вспоминал острова, описанные в книгах Жюля Верна и Дефо. Мне вдруг стало смешно. Теперь все написанное я воспринимал только как забавную литературную игру. А мне не до игры было сейчас. И плевать я хотел на все эти книги! Единственно, чем они ценны, - это уверенностью, что выкрутиться все-таки можно. А способы... Ни один из способов, описанных в <Таинственном острове> и <Робинзоне Крузо>, мне так и не пригодился.

У каждого свои способы в зависимости от обстоятельств, и каждый выкручивается своим собственным умением. И в  жизни точно такая же штука. И нет никаких вечных, раз навсегда написанных рецептов. Каждый человек выдумывает для себя свой собственный рецепт.

* * *

Утром снова пошел по берегу.

Я все-таки решил строить не шалаш, а настоящий дом, и мне нужны были доски для крыши. Как я жалел, что бросил тогда на произвол судьбы тузик! Его ничего не стоило втащить наверх, к источнику. Из него получилась бы замечательная крыша! Переверни его кверху днищем, накрой стены, борта обложи камнями, чтобы не сдуло ветром, и лучшего ничего не надо.

Но человек так уж устроен, что спохватывается всегда слишком поздно. Сразу ведь не придумаешь, для чего и что может пригодиться. Если бы, к примеру, я знал, что попаду на необитаемый остров, ой-ей-ей чего бы не насовал в карманы!

На всякий случай прошел к тому месту, где лежал тузик. Конечно, его не было. Смыла волна.

Ближе к мысу Форштевня, за Левыми скалами, нашел две отличных доски. Долго возился, прежде чем вытащил их из водорослевой грязи и поднял на сухое место. Каждая была в три моих роста, толстая и очень тяжелая.

По моим подсчетам, для крыши нужно не менее пяти досок шириною примерно в три ладони. В крайнем случае можно было обойтись четырьмя - положить их на некотором" расстоянии друг от друга и щели закрыть плоскими камнями. Сверху для прочности навалить еще несколько слоев камней, перекладывая каждый слой полиэтиленовой пленкой, чтобы не пробивало водой. Стены обязательно выложить в рост: мне уже надоела палатка, в которой в самом высоком месте - у выхода - можно было стоять только полусогнувшись.

Попутно с поисками досок я собирал теперь на берегу всю пленку, которая попадалась на глаза. Меня поражало ее количество. Откуда она взялась здесь, на моем острове? Мне попадались даже большущие мешки из толстого полиэтилена и отдельные листы, в которые можно было завернуться, как в простыню. Разных флакончиков со стершимися надписями и остатками шампуней и каких-то хозяйственных жидкостей я находил множество. В моем хозяйстве было уже восемь больших полиэтиленовых бутылок и одна бледно-зеленая канистра на целое ведро воды. Как они попадали на остров, было ясно: у них имелись завинчивающиеся пробки и по воде они плавали как пузыри. Полиэтилен настолько гибок и прочен, что его не разбивает даже о самые острые рифы. Мешки - тоже ясное дело. В их уголках сохраняется воздух, и они тоже не тонут. Но как гоняло по волнам листы полиэтилена, этого я никак не мог понять. Они же тонули в воде - и меж тем каким-то образом их выбрасывало прибоем. Загадкой оставались для меня и заграничные консервные банки из тонкого алюминия. После каждого шторма их на берегу оказывались целые залежи.

К полудню я отыскал еще две доски, поменьше первых и немного потоньше. Попалось несколько бревен, вернее, древесных стволов с оббитыми сучками, на они так пропитались водой, что не сдвигались с места.

Я прошел почти половину расстояния от бухты до мыса Форштевня, как вдруг впереди, за камнями, увидел какое-то черное блестящее животное. Оно лежало, распластавшись, на узенькой галечной отмели, и мне показалось, что оно ранено и не может ползти по берегу.

Затаив дыхание, я присел на корточки, нашарил рукой увесистый булыжник и начал тихонько подбираться к камням. Я знал, что к этим островам иногда заплывают тюлени, каланы и котики. Отец, возвращаясь из научных поездок, часто рассказывал о временных лежбищах этих животных на глухих островках. Может быть, и на мой остров невзначай заплыл небольшой тюлень? Тогда я могу оглушить его камнем и уж ни один кусочек мяса, ни одна косточка, ни один лоскуток шкуры не пропадет у меня даром! За этот месяц на острове я так научился ценить каждую мелочь, так привык обходиться самым малым, что, наверное, если когда-нибудь попаду домой, то буду трястись над каждой спичкой и десять раз подумаю, прежде чем чиркну ею о коробок.

Я подполз к камням, отделяющим меня от отмели, и осторожно выглянул.

Их было целых пять!

И не черные, а темно-бурые, с каким-то угольным отливом.

Тюленей я знал по фотографиям и рисункам в книгах. Эти не были похожи на них: ростом поменьше и ласты у них какие-то узенькие и очень гибкие, совсем как руки. Двое лежали на боку, лениво похлопывая себя ластами по животам, трое сидели у самой воды на камнях, приподняв переднюю часть тела, и смотрели на море. Головки у них были круглые, с большими темными глазами и с более светлой шерстью около ртов. В стороны топорщились черные волосины усов, совсем как у кошек. Наверное, все-таки это были котики.

Что делать? Подобраться на самое короткое расстояние к тому, что ближе ко мне, и изо всей силы трахнуть его булыжником по голове? На вид они были совсем неповоротливые, беспомощные. Может быть, мне удастся убить и одного, и другого. Вот было бы здорово! Из шкур сделать куртку, а мясо навялить впрок. Я прикинул, что каждый из них был не меньше двадцати килограммов весом.

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая