Операция «Дозор» - Егоров Николай Матвеевич - Страница 1

• 1/39
• Следующая

Место для засады — лучше не бывает! Над невысоким обрывом словно карниз, нависли густо переплетенные ветви. Тут хоть сто лет таись — не обнаружат. Однако сейчас в распоряжении Пантелея ста лет не имеется. И даже часа. С минуты на минуту могут хватиться, что его в отряде нет, и потому надо поскорее выбираться отсюда. Да как выберешься, если между засадой и отрядным участком на пляже лежит ровная и совершенно открытая россыпь прокаленной прибрежной гальки?

Орионовна возвышается на своем любимом, большом, как стол, камне. Кругленькая, с кругленьким лицом, она сидит, поджав ноги, и страдает от жары: на глаза надвинула соломенную шляпку, на плечи набросила махровое полотенце и то и дело промокает уголком розовые потные щеки. Сильный свет солнца падает на неподвижную поверхность моря, дробится и, отражаясь, бьет в глаза. Орионовна отворачивается от моря и с тоской смотрит на заросли, что дугой огибают бухту и пляж. Она, небось, охотно ушла бы с этой каменной сковородки в лес. И самое опасное теперь — на нее напороться.

Орионовна — воспитательница пятого отряда Ирина Родионовна. Вожатым в отряде — Валерий Васильевич. Он сейчас стоит на границе между отрядами, у самой воды, и что-то рассказывает вожатой шестого отряда Валерии Васильевне, улыбается и плавно разводит руками. Валерия Васильевна, высокая, красивая, увлеченно слушает Валерия Васильевича, даже темные очки сняла и будто под музыку помахивает ими. Но все равно не проскочишь — Валерий Васильевич наблюдателен и сразу засечет.

Вот как все обернулось: уходил в засаду, а угодил в мышеловку! Скоро прозвучит сигнал: первая очередь — в море! В этот момент и всполошатся.

Пантелей согнулся, как бегун перед высоким стартом. Рукой легко уперся в корявый ствол граба. В этом положении легче стоять и можно без промедления ринуться вниз, лишь бы представился удобный момент…

Конечно, ему влетит. Пусть влетит! Время он провел не зря и не зря пострадает. То, что он увидел, для первой разведки — вполне достаточно.

Справа, если смотреть на море, выделяется низкий мыс. Это наверняка Митрич Малый, другого такого, похожего на нож, не видно. Слева — мыс Митрич Большой. Он еще дальше вдается в море, и загривок у него, как у зубра. Все совпадает с тем, что рассказывали ребята, которые уже во второй, а то и в третий раз приезжают сюда.

Между мысами — лесистые склоны. С двух сторон сбегают они к сухому в эту летнюю пору руслу Кристинина ручья. Выше по ручью синеет теснина — Кристинина погибель. Ближе к морю, на покатых полянках, в тени дубов — постройки лагеря. А перед ними, у берега, — голубая фанерная хижина бородатого плаврука Эммануила Османовича. К хижине цветными ребристыми крыльями примыкают прямоугольные навесы. Когда дует ветер с моря, крылья дрожат и чудится, что все это вот-вот взлетит и на бреющем понесется над волнами.

На мысу Митрич Большой возвышается башня. Наблюдательный пункт пограничников. Где-то там и прожекторы, стремительными лучами которых по ночам озаряются берег и море.

На пути к Митричу Большому — нагромождение оранжевых глыб. Точно стадо моржей выбросилось из воды и сгрудилось под низким обрывом. Больше некуда, а «моржи», глупые, все лезут и лезут. И конца им не видно. Из моря торчат лохматые, в зеленой щетине, каменные морды животных. На второй день после приезда в лагерь штормило, среди глыб бушевали волны, и слышался рев, словно «моржи» пришли в ярость…

Оранжевые камни впредь из виду не выпускать. Почему? На то «есть свои веские причины. Веские и тайные…

Эммануил Османович вышел из голубой хижины, по лесенке взбежал на крышу. У него растет брюшко, и он все время втягивает его. Оттого плечи невольно вздергиваются, и шея кажется совсем короткой. На голове плаврука — фуражка-мичманка. Лицо обрамлено узкой черной бородкой.

Эммануил Османович положил руки на перильца, посмотрел на море, на небо. Наверное, он воображал себя старым морским волком, стоящим на капитанском мостике. Одно его слово — и выбегут на палубу корабля матросы, кошками взберутся на реи, переставят паруса, и фрегат ляжет на новый курс.

Но время шло, матросы не вылезали из кубрика, и Эммануил Османович махнул рукой. Это был знак горнисту. Тот поднес трубу к губам, и над пляжем прокатились сверкающие медные звуки.

Ребята вскочили, рванулись к воде.

Орионовна тоже вскочила, предупреждающе вытянула вперед руки:

— Это — не для вас! Это — для нас! Вы — ждете нашу команду.

Ребята знали, что без разрешения воспитателя к воде подходить нельзя, но всякий раз, услышав сигнал, они кидались к морю.

Орионовна и Валерий Васильевич взялись наводить порядок, а Пантелей оттолкнулся от дерева, скользнул вниз и вприпрыжку понесся к отряду. Ему всего несколько секунд нужно было на то, чтобы добежать до отряда, завернуть за спину Орионовны, затем вылететь из-за нее и занять свое место в шеренге, в двух шагах от воды. А там — сигнал — и купайся себе! И то, что он встанет в шеренгу чуть-чуть позже других, может пойти ему на пользу — не спешил человек, ждал команды воспитательницы!

Все складывалось наилучшим образом: он бежал к отряду, а Орионовна и Валерий Васильевич все еще были заняты самыми нетерпеливыми ребятами.

Все обошлось бы, если бы не Ленка Яковлева.

— Пантелей! Давай! Быстрей! — завопила она. — Смотри опоздаешь! Без моря останешься!

И тут же, точно хлыстом по воздуху ударили, раздался возмущенный крик Бастика Дзяка:

— Чего одешь?! Пдооили тебя!

Бастик не выговаривает „р“, и тем, кто впервые слышит мальчугана, кажется, что у него насморк.

— Не твое… дело!!! — до невозможности повысила Ленка голос. — Панте-лей!!! Скорей!!! — Она схватила свою рыжую челку, дергала, едва с корнем не вырывала: дескать, чего ты медлишь, растяпа!

Козлом скакавший по галечнику, Пантелей от этого сдвоенного крика замер в нелепой позе — на одной ноге, руки в стороны.

Валерий Васильевич обернулся и засмеялся.

Розовое лицо воспитательницы порозовело еще сильнее.

— Поди-ка сюда, — угрожающе, ровным голосом позвала Орионовна. — Ну…

Пантелей приблизился не спеша, но с выражением полнейшей покорности: чтобы побыстрее отделаться от старшего, надо меньше сопротивляться. Пусть воспитательница мораль почитает — выслушаем, скажем, что понимаем. Пусть она накажет — вытерпим. Лишь, бы с расспросами не наседала.

— Где ты был? Почему ты отсутствовал? — Орионовна, как назло, начала с расспросов и не торопила с ответом — поставила голову боком, направила ухо на Пантелея: дескать, я вся внимание — подумай и выкладывай по порядку.

Пантелей разглядывал маленькое, розовое, просвеченное солнцем ухо и молчал.

— Так!.. Хорошо же ты начинаешь лагерную смену! Третий день всего — и уже самовольная отлучка неизвестно куда и неизвестно зачем… Что ж, буду знать, каков ты. Кстати, напомни свою фамилию… Ну!

Пантелей замялся и тихо произнес:

— Кондра… шов…

— Не расслышала, повтори.

Пантелей скупо прибавил:

— Кондратов моя фамилия!

— И вовсе нет!!! — радостно заорала Ленка Яковлева. — Кондрашин его фамилия! Я знаю — Кондрашин!

Орионовна недоверчиво взглянула на Ленку.

— Кондрашин, Кондрашин! — закивала Ленка. — Мы в одною доме живем, в одном классе учимся!

— Зачем тебе это понадобилось — искажать свою фамилию? Ну?

В глазах Бастика Дзяка отразилось безграничное любопытство, но сейчас главное было — выручить товарища, и Бастик подсказал:

— Он нечаянно…

Пантелей опустил голову, исподлобья посмотрел на Ленку и одними губами неслышно проговорил: „Погоди же, Чемодан для Грамот“.

Ленка подергала челку и тоже одними губами ехидно бросила:

— Да-с!

„Даскнуть бы тебе!“ — вертелось на языке Пантелея, но он перехватил взгляд Капы Довгаль и сдержался.

Черные мохнатые глаза Капы Довгаль сначала изучающе остановились на Пантелее, потом нашли Ленку, и она проглотила то, что» хотела добавить к своему «да-с!»

• 1/39
• Следующая