Наследство из склепа - Данилова Анна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/28
- Следующая
– А как тебя звали в интернате и детском доме?
– Рыжов. Миша Рыжов. Представляешь?
– Это потому, что ты рыжий?
– Дураки… – чувствовалось, что он был обижен на тех, кто наградил его такой фамилией.
– Послушай, но ведь пять лет тому назад, когда мать твоя тебя бросила, тебе было восемь лет, ты был взрослым пацаном. Неужели они поверили, что ты не знаешь своего имени и фамилии?
– Имя-то мое. Но вот фамилию я свою говорить не стал. Это я, наверное, сам виноват, что меня сделали Рыжовым.
– Ну а мне-то ты можешь сказать, как твоя настоящая фамилия?
– А ты еще не понял? – И тут Соломон как-то очень странно посмотрел на Сергея.
– Если честно, то нет… Откуда…
– Ладно, сейчас еще одну вещицу покажу, ту, которую мне удалось сохранить.
И он достал из кармана рубашки, которую еще ни разу не снимал за все то время, что они с Сергеем были знакомы, носовой платок.
– Смотри внимательно… Минут пять. А потом скажешь, договорились?
Он встал и подошел к окну. А Сергей, разложив голубой платок из тонкой ткани на коленях, стал пристально его рассматривать, как если бы пытался там найти какие-то почти невидимые узоры или знаки. Но знак был только один. Это был вышитый шелковыми нитками готический вензель – буква В. Это все (кроме грязных пятен, разумеется), что было особенным на этом платке. О чем он и сказал тотчас Соломону.
– Правильно. И такие вот метки были на всей моей одежде. Вот и спрашивается, зачем было вокруг старой детской одежды, каких-то там подштанников и рубашки, устраивать такой ажиотаж?
– Ты имеешь в виду Альбину? – догадался Сергей.
– Конечно! Зачем ей было прятать от меня эти вещи, а потом еще красть медальон?… Хотя с медальоном все, в принципе, понятно – золото как-никак.
– Мне кажется, я начинаю понимать тебя. Думаешь, кому-то было важно, чтобы ты забыл свою настоящую фамилию?
– Ну, конечно! А эти вещи с метками семьи Бауэр… – тут Соломон резко замолчал, прервав себя на полуслове. – Вот черт, проболтался…
– Ты – Бауэр? Это твоя настоящая фамилия?
– Да. Но ты должен хранить это в тайне. У меня впереди еще вся жизнь, и я сам должен решать, как мне относиться к своей матери. Понимаешь, Альбина постоянно твердит, что моя мать приходила в интернат и даже видела меня, но не захотела брать, но я не верю ей, и ты не должен верить. Если бы ты знал только, какая у меня мать…
И в это время раздался тихий скрип, дверь в комнату отворилась, впуская белую тоненькую фигурку с распущенными волосами.
– Мальчики, это я, не бойтесь, это не привидение…
Маша подошла к торшеру так, чтобы ее было хорошо видно, после чего села на постели и повернула голову в сторону Соломона:
– Можете меня презирать, но я подслушала весь ваш разговор.
Маша выдержала паузу, ожидая услышать в свой адрес пару-тройку неприятных характеристик. Но не услышала.
– Понимаете, мне не спалось… Кроме того, я должна была рассказать вам кое-что о Ларисе. Не хотелось говорить это на ночь глядя, чтобы не расстраивать тебя, Сергей. Но ведь то, что только что услышала здесь, имеет ко всей ее истории непосредственное отношение.
– И какое же? – Соломон всем своим видом показывал, что очень сожалеет, что Маша услышала его признание в отношении тайны своей настоящей фамилии.
– Я тебе расскажу кое-что, что тебя заинтересует, но прежде ты расскажешь нам, какое отношение ты имеешь к Илье Галицкому?
Соломон аж подскочил, взмахнул руками и замотал головой.
Сергей изумленно взглянул на Машу. Похоже, он и сам не помнил, о ком она ведет речь.
– Сережа, помнишь тот листок из художественного альбома, который Никитка подобрал в разгромленной квартире Ларисы?
– Ну, помню…
– А сам альбом художника Ильи Галицкого, который мы обнаружили в гостиничном номере Ефима Борисовича и который ты, – она ткнула пальцем в сторону Соломона, – листал, сидя в кресле? И на мой вопрос, интересуешься ли ты живописью, ты еще ответил, мол, «это еще откуда здесь»? Вспомнил? Вы оба вспомнили? Или думаете, что все это случайно? А я вот, в отличие от вас, обратила внимание и на фотопортрет художника и кое-что поняла… Соломон, ты будешь говорить или считаешь, что нам с Сергеем надо забыть эту историю навсегда? Отвечай, ты знал Галицкого? Ведь это он, Сережа, это он, помнишь, бородач, который приходил тогда к Ларисе домой и собирался ей что-то рассказать…
– Он? – удивился Горностаев. – Художник? Но что он собирался ей рассказать?
– Ладно… – махнул рукой Соломон. – Да, Маша права, я действительно знаком с Ильей Николаевичем Галицким. Я жил у него почти год…
И Соломон рассказал, как вскоре после того, как его мать оставила его с Буффало и исчезла из его жизни, он сбежал в Москву.
– Я хотел добраться до дома, я помнил то место, где мы жили с мамой, но у кого бы я ни спрашивал, где оно находится, все только плечами пожимали…
– А сейчас ты помнишь этот город?
– Да это и не город, а просто место в лесу, там рядом нет домов… Это в Латвии.
– Латвии? – хором воскликнули Маша с Сергеем. – Значит, ты не русский?
– Не знаю. Но если фамилия моя Бауэр, значит, не русский.
– Так как называется то место, в котором вы с мамой жили?
– Странное такое название: Дупуми.
– Ничего и не странное, бывают и еще постранней…
– Ты остановился на том, что сбежал от Буффало в Москву, хотел через Москву добраться до Латвии?
– Да, но денег у меня не было. К тому же за мной стала охотиться милиция. И тут прямо на вокзале ко мне подошел человек. Он сразу мне понравился. Его звали Илья Николаевич. Он сказал, что хочет написать мой портрет и что, если я не против, то могу пожить какое-то время у него. У меня был нож, а потому я ничего не боялся.
– Нож?
– А что, если бы он оказался убийцей или маньяком, охотящимся на мальчиков? Ты просто не знаешь, какие люди мне встречались на московских вокзалах… Страшные, еще страшнее, чем дикие звери.
– И ты пошел за ним?
– Да, он привел меня к себе домой, и я ему обо всем рассказал. И я остался у него жить. Мне было хорошо, меня хорошо кормили, а за это я должен был позировать. Даже не то, что должен, но он просил меня, потому что я ему очень нравился. Вообще-то он где-то преподает рисунок, у него даже есть ученики, которые тоже рисовали меня, когда приходили к нам… Но Галицкий очень хотел, чтобы я нашел свою мать. И он помогал мне в этом. Я объяснял ему, какая она, какие у нее глаза, волосы, нос, губы, а он рисовал и спрашивал, похожа или нет.
– И что, получилось?
– Получилось. У меня его рисунок всегда со мной… Но потом, когда мама стала приходить ко мне по ночам, я понял, что она ищет меня, и поехал туда, где она меня и оставила. Я почему-то был уверен, что когда приеду в Саратов, то встречу ее там же, в парке… И я стоял возле скамейки, где ее оставил, и щурился на солнце, представляя, что вот сейчас она появится из солнечной мути и подойдет ко мне… Но она не пришла, а потом меня поймали, отвезли в детский дом, стали расспрашивать, кто я и откуда, а потом появилась Альбина, но это уже позже. Она почему-то обрадовалась, увидев меня… Стала расспрашивать про медальон… Думаю, она сразу положила глаз на него, а потом меня перевели в интернат, из которого я сбежал, а остальное вы уже знаете.
– Где портрет твоей матери, который Галицкий нарисовал с твоих слов? – спросила Маша шепотом. – Он у тебя с собой?
– Да, а что?
– Показывай.
Сергей с опаской посмотрел на Машу: что она задумала? В кого перевоплотилась на этот раз?
Соломон достал из этого же кармана, из которого прежде доставал носовой платок, сложенный в несколько раз листок. Развернул его и протянул Маше.
– Соломон, мне кажется, ты нашел свою маму… – сказала она и от волнения закашлялась.
– И кто же она?
– Лариса!
И Маша рассказала ребятам о том, что узнала от самой Ларисы. Что у нее есть сын, которого она отдала своей родной сестре.
– Все сходится! Галицкий, увидев ее фотографию на афишах и вспомнив свой портрет, который он нарисовал для тебя, посчитал, что она и есть твоя мать, и решил найти актрису, бросившую своего сына, и признаться ей в том, что мальчик почти целый год жил у него. И заодно, быть может, пристыдить мамашу за такое…
- Предыдущая
- 21/28
- Следующая