Покрашенный дом - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 42

• Предыдущая
• 42/91
• Следующая

– Я здесь пережду, Люк, - сказала Тэлли, останавливаясь на краю двора. Грузовичок был уже почти рядом. - А ты беги к заднему крыльцу и пробирайся к себе. А я подожду, пока они не уйдут в дом. Давай, быстро!

Я побежал дальше и обогнул угол дома как раз в тот момент, когда пикап въехал во двор. Я беззвучно прокрался в кухню, а потом и в комнату Рики, схватил подушку и свернулся прямо на полу, возле окна. Я слишком перемазался и вспотел, чтобы ложиться в кровать. Я молился, чтобы они все оказались слишком усталыми и не стали проверять, как я сплю.

От них почти не было шума, когда они заходили на кухню. Разговаривая шепотом, они разулись. В мою комнату упал узкий луч света. Их тени пересекали его, но никто не заглянул к маленькому Люку. Через несколько минут они улеглись, и в доме все затихло. Я хотел подождать несколько минут, а потом пробраться в кухню и протереть лицо и руки мокрой тряпкой. А потом забраться в постель и уснуть навсегда. Если меня при этом услышат, я просто скажу, что это они меня разбудили, когда вернулись.

Разработка этого плана была последним, что я запомнил, прежде чем погрузиться в глубокий сон.

Не знаю, сколько я проспал, но ощущение было такое, что всего несколько минут. Надо мной, стоя на коленях, склонился Паппи: он спрашивал, почему это я сплю на полу. Я попытался ответить, но ничего не получилось. Я был буквально парализован от усталости.

– Проснулись пока только мы с тобой, - сообщил Паппи. - Остальные все еще спят. - Голос его прямо-таки сочился презрением.

Все еще не в состоянии произнести ни слова, я потащился за ним на кухню, где уже был готов кофе. Мы в молчании поели хлебцев с сорго. Паппи, ясное дело, был раздражен: он рассчитывал на полный завтрак. И еще он злился, что Бабка и мои родители все еще спят вместо того, чтобы готовиться к выходу в поле.

– Эта девчонка Летчеров нынче ночью родила, - сообщил он, вытирая губы. Эта девчонка Летчеров и ее ребенок сорвали нам полевые работы, наш завтрак, и Паппи едва сдерживал свой гнев.

– Родила? - переспросил я, стараясь выглядеть удивленным.

– Ну да, только вот они так и не выяснили, кто отец.

– Не выяснили?

– Нет. Хотят все это в тайне сохранить, ну и ладно, так что ты никому не говори об этом.

– Хорошо, сэр.

– Поторопись. Уже надо ехать.

– А они когда вернулись?

– Около трех.

Он пошел заводить трактор. Я убрал посуду в раковину и зашел взглянуть на родителей. Они спали мертвым сном; слышно было их глубокое дыхание. Мне хотелось сбросить сапоги и забраться к ним в постель и заснуть на целую неделю. Но вместо этого я потащился во двор. Солнце едва поднялось над кронами деревьев. Вдали виднелись силуэты мексиканцев, направлявшихся в поле.

Со стороны переднего двора подходили Спруилы. Тэлли видно не было. Я спросил у Бо и он ответил, что она плохо себя чувствует. Может, расстройство желудка. Паппи услышал, и его раздражение выросло еще на градус. Еще один работничек в постели, а не в поле…

А я мог думать только об одном: почему это мне не пришло в голову заболеть расстройством желудка?

Мы проехали с четверть мили до того места, где стоял прицеп, наполовину заполненный собранным хлопком, возвышаясь как монумент посреди ровного поля и призывая нас к тяжким трудам на целый день. Мы медленно вытащили свои мешки и начали сбор. Я подождал, пока Паппи не скроется впереди, потом отошел подальше от него и подальше от Спруилов.

В течение часа или около того я трудился изо всех сил. Хлопок на ощупь был сырой и мягкий, а солнце еще не стояло прямо над головой. Мной двигали не деньги и не страх, скорее я хотел отыскать безопасное местечко, чтобы поспать. И когда забрался поглубже в заросли, где никто не мог меня увидеть, а в мешке уже было достаточно хлопка, чтобы из него вышел отличный матрас, я просто упал на землю.

Отец приехал в середине утра, и надо же, чтобы из восьмидесяти акров хлопчатника он выбрал именно тот ряд, что был рядом со мной.

– Люк! - закричал он сердито, когда наткнулся на меня. Он был слишком удивлен, чтобы выговаривать мне, а я к тому времени уже достаточно пришел в себя и не стал жаловаться на расстроенный желудок, на головную боль и для пущей важности еще и на то, что почти всю ночь не спал.

– И почему это ты не спал? - спросил отец, нависая надо мной.

– Дожидался, когда вы вернетесь. - В этом был некоторый элемент правды.

– Зачем тебе было нас дожидаться?

– Хотел узнать, как там Либби.

– Ну, она родила ребенка. Что еще ты хотел узнать?

– Да Паппи мне уже сказал. - Я медленно поднялся на ноги, стараясь изо всех сил выглядеть больным.

– Иди-ка ты домой, - сказал отец, и я, не говоря ни слова, быстренько смылся.

Возле Пхеньяна китайцы и северные корейцы устроили засаду, в которую попала американская колонна, потерявшая при этом по крайней мере восемьдесят человек убитыми и еще многих, кто попал в плен. С этого сообщения мистер Эдвард Р. Марроу начал свою вечернюю программу новостей, и Бабка тотчас принялась молиться. Как обычно, она сидела за кухонным столом напротив меня. Мама стояла, опершись о кухонную раковину, она тоже остановилась и закрыла глаза. Я слышал, как Паппи кашляет на задней веранде. Он тоже слушал.

Мирные переговоры опять были прерваны, а китайцы вводили в Корею еще больше своих войск. Мистер Марроу сказал, что перемирие, о котором уже почти договорились, теперь было невозможно. Его слова звучали в тот вечер еще более мрачно, а может, мы просто устали больше, чем обычно. Он прервался на рекламную паузу, а потом вернулся к новостям, сообщив о каком-то там землетрясении.

Бабка и мама медленно передвигались по кухне, когда вошел Паппи. Он взъерошил мне волосы, как будто все было просто отлично.

– Что на ужин? - спросил он.

– Свиные отбивные, - ответила мама.

Потом появился отец, и мы расселись по своим местам. После того как Паппи прочел благодарственную молитву, мы все вместе помолились за Рики. Разговора практически не возникло: все думали о Корее, но никто не хотел говорить об этом.

Мама рассказывала о том, что задумали в ее классе в воскресной школе, когда я услышал тихое поскрипывание сетчатой двери на нашей задней веранде. Никто ничего не услышал, только я. Ветра не было, качаться двери было не от чего. Я перестал жевать.

– Что там, Люк? - спросила Бабка.

– Мне послышалось, что дверь скрипнула, - ответил я.

Все посмотрели на дверь. Никого. Все вернулись к еде.

И тут в кухню вошел Перси Летчер. Мы замерли. Он сделал два шага и остановился, словно заблудившись. Он был босиком и весь с головы до ног покрыт пылью. Глаза красные, как будто он долго плакал. Он смотрел на нас, мы смотрели на него. Паппи начал вставать, чтобы как-то разобраться в этой ситуации. «Это Перси Летчер», - сказал я.

Паппи снова сел, держа в правой руке нож. Глаза у Перси были совершенно остекленевшие, а когда он перевел дыхание, изо рта у него вырвалось что-то вроде стона, словно он пытался подавить бушевавшую в нем ярость. Или, возможно, он был ранен или кто-то у них там, за рекой, заболел, и он прибежал к нам за помощью.

– В чем дело, мальчик? - рявкнул на него Паппи. - Вежливые люди обычно стучат, прежде чем войти.

Перси остановил на нем свой немигающий взгляд и сказал: «Это Рики сделал».

– Рики сделал что? - спросил Паппи, и его голос звучал уже гораздо мягче, словно он решил уступить.

– Рики это сделал.

– Рики сделал что? - повторил Паппи.

– Это его ребенок, - сказал Перси. - Ребенок Рики.

– Заткнись, парень! - крикнул ему Паппи и ухватился за край стола, как будто собираясь вскочить, рвануть к двери и избить этого беднягу.

– Она не хотела, а он ее уговорил, - сказал Перси, пялясь на меня вместо Паппи. - А потом уехал на войну.

• Предыдущая
• 42/91
• Следующая