Камера - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 22

• Предыдущая
• 22/125
• Следующая

– Меня зовут Адам Холл. Я работаю в юридической фирме “Крейвиц энд Бэйн”, Чикаго.

Сэм придирчиво изучил карточку с обеих сторон. Адам неотрывно следил за его морщинистыми, желтыми от никотина пальцами. Мертвенно-серое лицо клиента покрывала пятидневная щетина. На лоб и виски падали длинные сальные клочья седых волос. Облик Кэйхолла ничуть не напоминал ни мужчину, мелькавшего в кадрах телехроники, ни запечатленного фоторепортером в 1981 году главного участника последнего судебного процесса. Сэм превратился в старика: истончившаяся кожа висит под глазами складками, глубокие борозды пролегли на щеках и лбу. От прошлого сохранились лишь ярко поблескивавшие зрачки.

– А вы, еврейская братия, смотрю, так и не успокоились? – Его ровный голос оказался даже приятным, лишенным и нотки раздражения или злобы.

– Я не еврей, – чудом умудрился выдержать пронзительный взгляд Адам.

– Как же ты тогда работаешь на “Крейвиц энд Бэйн”?

Карточка легла в сторону. В словах Сэма звучало бесконечное терпение, ставшее привычным для того, кто девять с половиной лет провел в одиночной камере.

– Все сотрудники фирмы в абсолютно равных условиях.

– Замечательно. Торжество закона и полное соблюдение гражданских прав.

– Разумеется.

– Сколько там сейчас партнеров?

Адам пожал плечами. Количество партнеров менялось каждый год.

– Около полутора сотен.

– Значит, сто пятьдесят человек. И сколько среди них женщин?

– Право, затрудняюсь ответить. Скажем, дюжина.

– Дюжина, – повторил Сэм, почти не разжимая губ. Руки его неподвижно лежали на столе; усевшись перед оконцем, он еще ни разу не моргнул. – Значит, менее десяти процентов. А черномазых?

– Не могли бы мы называть их чернокожими?

– Отчего же, хотя и этот термин уже устарел. Теперь они именуют себя афроамериканцами. Думаю, ты достаточно политкорректен, чтобы знать такие мелочи.

Адам молча кивнул.

– Так сколько ваших партнеров являются афроамериканцами?

– Четверо, по-моему.

– Менее трех процентов. Жаль, жаль. “Крейвиц энд Бэйн”, бастион справедливости и оплот демократии, оказывается, не очень-то приветствует в своих стенах афроамериканцев. Вместе с представительницами прекрасного пола, замечу. Не знаю, что и сказать.

Адам бесцельно водил ручкой по блокноту. Он мог бы, конечно, поспорить, привести цифры, ведь женщины составляли почти треть сотрудников, а на юридических факультетах руководство настойчиво подыскивало лучших чернокожих студентов. Он мог бы рассказать, что иски с обвинениями в дискриминации фирме предъявили двое белых выпускников, чьи вакансии в последний момент были просто ликвидированы.

– Много ли в фирме партнеров-евреев? Процентов восемьдесят?

– Не знаю. Честно говоря, меня этот вопрос никогда не интересовал.

– Зато меня он волнует. Видишь ли, меня здорово смущало то, что мои интересы отстаивала банда ханжей и фанатиков.

– Большинство наших клиентов испытывают к ним только благодарность.

Размеренно-плавным движением Сэм извлек из нагрудного кармана синюю пачку сигарет “Монклер” и дешевую пластиковую зажигалку. В разрезе его наполовину застегнутой спортивной куртки виднелись густые седые волосы. Жить здесь без кондиционера невозможно, подумал Адам.

Закурив, Кэйхолл пустил к потолку струю дыма.

– Мне казалось, на контактах с вашими людьми уже поставлена точка.

– Меня никто сюда не посылал. Я приехал по собственной воле.

– Для чего?

– Н-не знаю. Вам необходим адвокат, и…

– Почему ты нервничаешь?

Адам сжал в кулак пальцы с изгрызенными ногтями, ботинки его перестали отбивать чечетку.

– Я не нервничаю.

– Да тебя же трясет. Я перевидал десятки адвокатов, но такого беспокойного встречаю впервые. В чем дело, малыш? Боишься, я на тебя брошусь?

Хмыкнув, Адам попытался улыбнуться:

– Не валяйте дурака. Я ничуть не нервничаю.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– А выглядишь на двадцать два. Когда закончил учебу?

– В прошлом году.

– Великолепно. Эти еврейские выродки прислали сюда необстрелянного мальчишку. Давно знал, что в глубине души они желают мне смерти. Твой приезд – лишнее тому доказательство. Сначала я убивал их, теперь они горят желанием убить меня. Все сходится.

– Значит, вы признаете, что убили детей Крамера?

– Хорошенький вопрос, черт побери! Присяжные говорят, так оно и было. Девять лет апелляционные суды подтверждают их точку зрения. Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?

– Вам нужен адвокат, мистер Кэйхолл. Я приехал сюда, чтобы помочь.

– Мне нужно многое, парень. Но уверяю тебя, я обойдусь без советов какого-то сопливого юнца. Ты опасен, сынок. И слишком глуп, чтобы осознать это.

Лишенный всяких эмоций, голос Сэма вновь прозвучал спокойно и взвешенно. Держа сигарету между средним и указательным пальцами, Кэйхолл аккуратно стряхнул пепел в пластиковый стаканчик. Лицо его оставалось бесстрастным.

Адам черкнул в блокноте очередную закорючку и еще раз попробовал выдержать на себе немигающий взгляд собеседника.

– Послушайте, мистер Кэйхолл, я, как юрист, выступаю категорически против смертной казни. У меня отличное образование, я назубок знаю Восьмую поправку и могу быть вам полезен. Вот почему я здесь. Услуги профессионального адвоката обойдутся вам даром.

– Даром, – повторил Сэм. – Удивительное великодушие. А известно ли тебе, малыш, что еженедельно сюда приходят трое твоих коллег, которым не терпится обласкать меня – даром? Трое опытнейших буквоедов, трое богатеньких пройдох и настоящих светил юриспруденции. Они охотно займут твое место, начнут писать новые апелляции, давать интервью, позировать перед камерами, будут в последние часы трогательно держать меня за руку, а потом наблюдать за тем, как я вдыхаю газ. Через час они выступят на пресс-конференции, через день заключат договор с издательством, если не с киностудией. Они договорятся о съемках маленького телевизионного сериала о жизни и смерти Сэма Кэйхолла, легендарного куклуксклановца. Я стал знаменитостью, сынок. А поскольку уже начаты приготовления к казни, слава моя будет еще громче. Вот почему сюда так рвутся адвокаты. Они чуют запах хорошей наживы. Бедная, несчастная страна.

Адам покачал головой:

– Все это не для меня, даю слово. Готов подписать соглашение о конфиденциальности.

– Ага! – Сэм ухмыльнулся. – Кто же проследит за его выполнением, когда я уйду?

– Ваша семья.

– О семье – ни слова, – твердо сказал старик.

– Мои намерения чисты, мистер Кэйхолл. Фирма “Крей-виц энд Бэйн” представляла ваши интересы в течение семи лет, ваше дело я изучил от корки до корки. Как, собственно, и все ваше прошлое.

– Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?

– У меня с собой постановление суда.

– Через четыре недели они откроют кран.

– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.

Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.

– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? – вдруг спросил Сэм.

– Баррони?

– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.

Адам тщетно пытался вспомнить.

– Должен был что-то слышать.

– Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный – и всего лишь “должен был слышать”? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.

– Я не дырка в заднице.

• Предыдущая
• 22/125
• Следующая