Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович - Страница 14

Я вгляделся в плотный, синевато-белый лист. Текст, набранный затейливым, в мелких завитушках шрифтом, был не слишком обилен. Несколько строк, не больше. Только вот почему-то мне никак не удавалось прочесть их. Каждая буква сама по себе выглядела привычно, но вместе… Текст плыл у меня перед глазами, прыгал и переливался, точно воздух между мною и листом бумаги был затянут радужной пленкой. Не хотели слова складываться во что-то единое — стоило лишь вглядеться в них пристальнее, они разбегались, оборачивались тонкими крысиными хвостиками.

А, ладно! Какая разница, что здесь написано? Моя жизнь все равно ведь зависит не от этих завитушек.

Внизу страницы я, плотно надавливая на перо, оставил стилизованную букву «К». Хорошо, что здесь я назвался родным именем. Не пришлось на ходу изобретать себе новую подпись. А то ведь с этих станется… На любой мелочи можно погореть.

— Прекрасно, прекрасно! — проворковал Кузьмич, убирая куда-то папку с моим автографом. — В вашем лице, Константин Антонович, мы, несомненно, приобрели ценного сотрудника, а главное, единомышленника. Есть мнение, что это дело стоит завершить водной процедурой.

Подскочив к мраморной стене, Кузьмич ткнул в нее пальцем — и сейчас же испещренная розоватыми прожилками панель отъехала вбок, являя нам темное углубление. Миг — и из потайной ниши Кузьмич извлек пузатую темную бутылку и три хрустальные рюмочки, которые он тут же водрузил на невесть откуда взявшийся поднос.

— Рекомендую! Настоящий ангхмарсанский коньяк, пятнадцатилетняя выдержка, коллекционный экземпляр, в магазине вам такого не предложат.

Не дожидаясь указаний, Женя ловко свинтил бутылке крышку и разлил по рюмкам искрящийся в электрическом свете янтарный напиток. Нежный, и в то же время пряный аромат ударил мне в ноздри.

— Ну, за вступление! — шевеля бусинками зрачков, возгласил Кузьмич. — За наше общее дело!

Мы чокнулись высокими рюмками. Прозрачный звон поплыл по кабинету, задел серебристые струны гитар, и те отозвались едва слышным рокотом.

— И чтобы нам звенеть, как этот благородный хрусталь! — добавил Женя.

Следовало что-то произнести и мне.

— За Истинную Музыку! — слова сами собой сорвались с моих губ. Странные слова, будто и не совсем мои. Но углубляться в это не хотелось — и я пригубил отливающую медом жидкость.

Лучшего я никогда и не пил! Неземной, запредельный букет, растворенная в золоте мелодия, дыхание степных трав под ласковым солнцем, песня ястреба, зависшего неподвижной точкой в белесом от жара небе, готового стремительной молнией низринуться вниз…

— Ну а вечером — в баре, с народом! — напомнил забравшийся в свое монументальное кресло Кузьмич. — А пока не смею вас задерживать, друзья. Вас ждут великие дела! Да пребудет с вами вибрация Высокой Струны…

Вибрация и впрямь ощущалась. Какое-то время.

Народу было немного, человек десять от силы. Оно и хорошо — не люблю огромных сборищ. К тому же большая толпа сама собой распадается на мелкие островки, на разных концах стола долдонят о чем-то своем, и отдельные, несвязанные речи со стороны кажутся монотонным, размеренным гулом — так волны уныло и обречено накатываются на холодный океанский берег.

Но здесь все по-другому. Бар «На Дороге» и сам-то не особо велик, да и народу на нашей базе куда меньше, чем казалось мне поначалу. К тому же, кто на задании сейчас, а кто, умаявшись после оного, дрыхнет в общежитской койке.

Вокруг сидели только те, кого я уже успел более-менее узнать — Женя, Миха с Шурой, мрачный Гена-Дед Мороз, строгая девушка Валя, убежденная трезвенница… И разумеется, шеф. Кузьмич. Хранитель. Как потом уточнил Женя, его титул — Старший Хранитель по региону.

Кроме нас, лишь двое огромных парней сидели за дальним столом, не спеша потягивали темное пиво, негромко толковали о своем. Да еще бармен, старый бородатый Боксис, колдовал над чем-то за стойкой.

Бревенчатые стены навевали забытые, дачные воспоминания. И хотя я понимал, что янтарные прожилки волокон, сучки и трещинки — не более чем пластик, искусно изготовленная декорация, все же иллюзия не развеивалась.

Развешанные по стенам медные бра давали достаточно света, чтобы видеть всё, что нужно — и в то же время здесь висела уютная, домашняя полутьма. Вдобавок еще и музыка, негромко льющаяся из скрытых под потолком динамиков, приходилась как нельзя кстати. Гитарная классика, конец прошлого века. Наверняка Иванова-Крамского. Потом стоит у Боксиса поинтересоваться диском.

— А вот еще был у меня случай, — зевая, сообщил Миха. — Года полтора назад, или два… Нет, полтора, это летом было. Ездили мы по вызову в деревню одну, в Комарской области.

— Это когда ты еще в Лагутине служил? — спросила Валя.

— Ага, мой первый год в «Струне». Ну вот, я же говорю — лето в разгаре, июль, жара обалденная. В такую жару вообще надо из речки не вылезать.

— А уж без холодного пивка — вообще гибель! — растягивая гласные, добавил Кузьмич. После пятой кружки он был слегка рассеян.

— А то! — кивнул Миха. — Но какое там пиво, глухая деревня, ближайший магазин в пяти километрах. Пятеро бабок, трое алкашей — вот, считай, и все население. Ну, летом, понятно, дачники. Один из них, кстати, и сигнализировал нашим. Насчет этого, блин, фермера.

— А, «комарские бомжата», что ли? — хмуро поинтересовался Женя.

— Они самые. Стандартный случай.

Я оторвался от изучения внутренностей кружки. Видно, близок тот рубеж, когда надо сделать перерыв. Иначе количество перейдет в совершенно ненужное качество.

— Ребят, мне бы объяснили, розовому и наивному. Что это за стандартный такой случай и какая тут связь?

— Да просто все как пять копеек, — зло ухмыльнулся Миха. — Фермер — это такой, знаешь ли, овощ… Ему же рабсила нужна, особенно когда техникой нифига не сделаешь. Прополка там, улиток собирать, то се… Нанять кого — жаба душит, да и дураков нет, работа кропотливая, плата грошовая. В общем, едет такой дядька до ближайшего города с вокзалом, там, на вокзалах, ясное дело, пацанье бездомное крутится. Ну, он им баки заливает, райское житье, то се… Привозит в свое, значит, поместье. И натуральное рабовладение получается. За миску супа детишки весь день корячатся. А на ночь их в сарай запирают. Да и псы, овчарки горные… Не особо побегаешь, разорвут. А вкалывать на сто процентов приходится, палка у дяденьки тяжелая и суковатая… Или чего похуже. Вот в Залесье, говорят, был один жирный хрен, так тот вообще не лупил — он в погреб с крысами на ночь запирал. Одну девчушку до смерти изгрызли. Когда ребята приехали, увидели такое дело, так они и на инструкцию плюнули, и на устав… Плохо мужичок помер, в общем. Как говорится, «несчастный случай в виду обстоятельств непреодолимой силы». — Миха замолчал, основательно приложившись к кружке.

— Что, Константин Антонович, не слышал о таком? — вклинился в возникшую было паузу Кузьмич. — Вот смотри, живут люди, и пока все у них хорошо, о разных таких пакостях ни сном ни духом. А между тем дряни вокруг… Ты слушай, слушай, мотай на ус. Вскоре сам с таким разбираться будешь. Впрочем, одному упырю ты уже нос откусил. Теперь можешь звездочки рисовать на фюзеляже.

— Яр, тот вообще наколки на груди предпочитал, — усмехнулся вдруг молчаливый Дед Мороз. — Снежинки такие, с пятью лучами.

— Хороший человек был, — кивнул Кузьмич. — Темный, правда, никакой культуры… Но душевный и правильный… Ладно, ты продолжай, Мишель…

— Да я же говорю, стандартный случай… — пробасил Миха. — Ничего интересного. Работы на десять минут. Ну, пришли. Вечер такой, блин… насыщенный. Луна светит, звезды там, запахи… Ну, забор перескочили, собачек порезали, чтобы под ногами не путались. Нас тогда трое было, еще Лешка Подколзин и Паша Свинченко. Выбегает этот… латифундист плешивый… Ну, мы ему — здравствуй, дядя Федор. Мы, блин, к тебе с чисто дружеским визитом. Он — бочком-бочком, и в дом шныряет, а обратно уже с обрезом прет. Типа крутой. Ладно, отобрали мы обрез, дали по лысине, привязали к яблоньке. Потом с инспекцией по всей фазенде. Нашли, ясное дело. В дровяном сарае. Четверо пацанят и девчонка. Всем лет по десять примерно. Так этот змей их мало что запер, еще и на цепь… Такую, знаете ли, типа колодезной.