Пропавшие в Стране Страха - Слаповский Алексей Иванович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/70
• Следующая

Танька рассказала про Ваську – который светлый и веснушчатый – и Димку – который растрепанный, но в очках и с ангельским лицом. Васька постоянно боится, что его обманут. И есть причины: у него с малолетства очень доверчивый вид и все окружающие полагали, что ему можно втюхать любую глупость. Старенькая бабушка, когда он просился погулять вечером, уверяла, что по улицам ходят цыгане с мешками и воруют детей. Родители, когда он хотел мороженого, убеждали, что от мороженого кровь делается жидкой и молочной и Васька никогда не будет сильным. А когда он предложил им завести ему брата, ответили, что хотели бы такого же, как Васька, светленького и веснушчатого, но в те магазины, где покупают детей, такого ни разу не завезли. А Ваське, между прочим, было в ту пору уже семь лет, и он прекрасно знал, что детей не в магазине покупают, а рождаются они у мам. От этого сплошного обмана у Васьки развилась страшная подозрительность. Ему стало казаться, что все и во всем хотят его обмануть. Подсказывает Ваське товарищ правильный ответ, когда Васька путается у доски, а Васька не верит. Говорит Ваське одноклассница Люська, что у нее есть новый интересный фильм и она может его Ваське показать, а Васька не верит, считает, что Люська над ним смеется: позвала, наверно, трёх подруг и ждет, когда Васька явится дурак дураком, чтобы начать над ним издеваться. Дальше – больше, Васька перестал верить телевизору и тем редким газетам, что попадались ему на глаза. Но это, впрочем, даже и полезно: в телевизоре врут даже тогда, когда говорят правду. (Как это получается? Очень просто. Показывают, например, пожар. Ведущий как бы сочувствует. На самом деле про пожар – правда, а сочувствие – вранье. В действительности пожар нужен телевизионщикам только для того, чтобы все их канал смотрели. Зря, что ли, сразу после пожара идет реклама пива или шампуня?) Дальше – хуже, Васька перестал верить и учебникам. То есть если взять простой пример, написано, что дважды два четыре, а Васька хмуро думает: темнят! обманывают! И пишет в своей тетради – пять. И получает, естественно, два. Или: написано, что безударные гласные проверяются ударением, если «столы», надо проверить – «стол», если «побежали», то – «бег». А Васька сомневается. Знает он эти штуки, проверил слово «капуста» словом «корень» (потому что есть же у капусты корень!), написал «копуста», а учительница переправила. Вот Васька и писал упрямо – «сталы», «побижали». Когда же Васька перестал верить уличным знакам и сигналам светофора (видя, что и другие не верят, а ходят как попало) и чуть не угодил под машину, родители наконец показали его врачу, а врачом оказался ассистент доктора Страхова, который тут же сообщил своему шефу об интересном случае.

У очкарика Димки самый сложный диагноз – страдая страбынетостью, Димка еще и послушнофоб, чистофоб да еще и бохопос (очередной термин доктора Страхова, расшифровывается: БОязнь ХОроших ПОСтупков). Все из-за своей ангельской внешности. Взрослые, видя аккуратненького, чистенького мальчика Димочку, да еще в очочках, умилялись и вслух высказывали предположения, что он, должно быть, самый послушный, самый чистоплотный и самый вообще хороший мальчик на свете. Родителей это умиляло, а Димку раздражало. Раздражает же вообще, когда все от тебя ждут чего-то такого, что ты обязательно должен сделать. Почему должен? Никто не подписывался! Может, Димка в душе никакой не послушный, не чистоплотный и не хороший? То есть, если честно, он был именно послушным и хорошим, но ему казалось ужасно, что это теперь навсегда. Хочешь ты, не хочешь, а будь хорошим – потому что все от тебя этого ждут. И Димка начал бояться быть послушным, чистоплотным и вообще хорошим. И стал дерзким, безалаберным и как огня начал бояться хороших поступков.

– Хотя, – сказала тут Танька с очень взрослой интонаций, – это всему мужскому полу свойственно.

– Что? – не понял Вик.

– Да все вы боитесь хороших поступков. Всем вам кажется, что если кто хороший по отношению к людям и, в частности, к девочкам, то он не похож на мужчину! – высказалась Танька с грамматической правильностью прирожденной отличницы.

Танька, благодаря потрясающей скорости речи, выложила все это Вику в течение десяти минут.

Меж тем лес кончился.

Впереди было скучное здание – плоская крыша, стеклянные стены. Видны столы и стулья. Похоже на столовую.

Это и была столовая.

Здесь командование взял на себя Эдька – возможно, потому, что предстоящее дело казалось ему взрослым.

– Так, мальчики и девочки, – сказал он снисходительно. – Всем идти нет смысла. Прошлый раз кто ходил?

– Мы! – сказали Пашка, Сашка и Шустрик.

– Ага. Тогда сегодня пойдут… Анька, Петька и…

– А можно я? – вызвался Ник. – Только объясните, что делать.

– Ты? Ты новенький, обождешь. Пойдет… – Эдька оглядел всех проницательным взглядом. Видно было, что все и хотят, и побаиваются.

– Ты! – ткнул он пальцем в Вика.

– Ничего себе! – возмутился Ник. – Он тоже новенький!

– Не имеет значения.

– Нет, но ты же только что…

– Помолчи! – поморщился Эдька.

Его нелогичность была принципиальной. Он четко помнил и знал, что одно из главных отличий взрослых от детей – они не следуют своим же правилам. Только что было нельзя – потому-то, а через минуту уже можно – по тому же самому. Подобные особенности поведения для Эдьки были признаком взрослости, поэтому он так и вел себя.

– Посмотрите на него, он весь дрожит! – захихикал, показывая на Вика, обидофоб Петька, который сам в душе немного дрожал и боялся, что это разглядят, поэтому поспешил обвинить другого, чтобы отвлечь от себя внимание, это был его излюбленный прием.

– Ничего я не дрожу. Только скажите, что делать?

– Принести нам завтрак!

– И всё?

Страбынеты засмеялись.

– По дороге объясню, – сказала Анька.

И они втроем направились к столовой, прячась зачем-то за кустами и пригибаясь.

Анька вместо объяснений оглядела Вика и сказала:

– Не пойму. С вида ты нормальный парень. А какой-то робкий. Почему?

– Мне Страхов вколол что-то.

– Тогда понятно. Бедный ты бедный, – усмехнулась Анька.

Вику эта усмешка показалась обидной. Он не хочет, чтобы его жалели. И он не трус, хоть ему и вкололи какую-то жидкость. Надо ей это объяснить.

– Между прочим… – начал Вик, но Анька прервала: они были уже у столовой.

– Значит так, – сказал она. – Первым вбегает Петька. Делает вид, что хочет схватить кашу. За ним погонятся. Тогда вбегаешь ты, Витька…

– Я не привык, чтобы меня Витькой называли! Я Вик! – сказал Вик с достоинством.

– Ишь ты какой… Ну, Вик. Вбегаешь, хватаешь посудину с сосисками, все перестают гоняться за Петькой, бегут за тобой, ты оставляешь сосиски, а сам все бегаешь. Тогда вбегаю я, хватаю сосиски, передаю Петьке. Петька убегает, я хватаю кетчуп и газировку. И тоже убегаю.

– А я? – спросил Вик.

– А ты бегаешь, пока не увидишь, что мы совсем убежали. Тогда тоже убегаешь.

– А если поймают?

– Если поймают, БГ посадит тебя в карцер на трое суток. В карцер с крысами. Любишь крыс?

– Гораздо меньше, чем сосиски.

– Хм. Чувство юмора у тебя есть, – оценила Анька.

Вику после этих слов показалось, что у него есть не только чувство юмора, а что-то вроде крыльев, которые готовы его нести навстречу подвигу.

– Петька, вперед! – скомандовала Анька.

И Петька побежал – вперевалку и довольно медленно.

– Ну и бегун! – иронично заметил Вик.

Анька повернулась к нему и сказала, глядя в глаза:

– Запомни: при девушке говорить плохо о другом парне – отстой. Понял?

Прямо уж и девушка, подумал Вик. Лет тринадцать ей, не больше. Но тут вспомнил вычитанные где-то сведения, что на Востоке в тринадцать лет выходят замуж.

«Что это мне в голову лезет?» – удивился он.

Но тут же понял, почему это ему в голову лезет – отвлекает от неприятной мысли, что Анька права. Он поступил подловато. И ведь не потому, что ему бег Петьки в самом деле показался слишком медленным (хотя все-таки он был медленным). Вик просто хотел намекнуть, что сам он гораздо лучше Петьки. Выхвалиться перед Анькой за чужой счет. И Анька, похоже, это поняла. Вику стало досадно – умный ведь человек, а повел себя как последний пацан.

• Предыдущая
• 19/70
• Следующая