От первых проталин до первой грозы - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/65
• Следующая

— Почему же именно их? — спросила мама.

— На них думает. Только оба молчат.

— Да разве сам Митя не видел, кто в него камнем швырнул? — удивился Михалыч.

— Не видел. Вечером было, темновато. Шёл по переулку. Вдруг из-за угла — шлёп ему! — И Серёжа озорно рассмеялся. — Так ему, гаду, и нужно — не ябедничай другой раз!

— А он ябеда? — спросил Михалыч.

— Да ещё какая! — кивнул в ответ Серёжа.

— Тогда поделом, — охотно согласился Михалыч. — Доносчиков и в наше время лупили.

— Ну уж извини, не камнем же в лицо! — возмутилась мама. — Так и кривым недолго остаться.

— А уж это его дело, — ответил Михалыч. — Фискалов жалеть не приходится.

Я молча слушал этот интересный разговор. И, кажется, первый раз в жизни был на стороне не мамы, а Серёжи и Михалыча. Я вспоминал, как Митенька всё время из кожи вон лез, чтобы выслужиться перед Лизихой и порисоваться перед всеми нами. Вот теперь и дорисовался! Но кто же его бил? Неужели Вася или Коля?

После обеда я спросил Серёжу, что он об этом думает.

— А откуда я знаю! — небрежно ответил он.

Но мне вдруг показалось в его ответе что-то уж слишком небрежное. Может, он что-нибудь знает? Знает и скрывает от меня? Но почему же, разве я кого-нибудь выдавал? Наверное, он по-прежнему считает меня всё маленьким: свяжись, мол, с такими, ещё брякнет там, где не следует. Ну что ж, не хочет рассказать, и не нужно.

А на следующий день ещё новость: у Митьки ботик пропал. Собрались мы в два часа домой уходить, глядь — ботика нет. Искали, искали, всю переднюю перешарили — нет, да и только. Елизавета Александровна прямо взбесилась.

— Ищите, — кричит, — все ищите! Пока не найдёте, никого домой не пущу, сидите весь день не жравши!

Митька разревелся. Он ведь жадный-прежадный, а ботики совсем новенькие, только на днях ему мать купила.

— Мне, — говорит, — за них дома вот как достанется.

Ну что ж, пропал — и всё, сколько его ни искали, как в воду канул!

Елизавета Александровна поорала, а потом говорит:

— Хорошо, пусть все уходят обедать, только трое останутся: Колька, Васька и Борис. Эти пускай хоть до вечера ищут. — Потом сходила в кладовку, принесла оттуда свои старые ботики и говорит Митьке:

Надень, голубчик, сегодня. К вечеру мы его всё равно найдем. А не найдём — за счет этих негодяев купим.

Митька надевает старые ботики, а сам ревёт:

— Достанется мне!..

Потом стал пальто надевать… Из рукава бултых его собственный ботик. Тут мы как загалдели:

— Небось сам запрятал! Только всех на целый час без обеда оставил…

Митька уж рад-радёхонек.

— Зачем, — говорит, — мне его туда прятать? — Оделся — и марш домой.

Над этой историей смеялись все: и Серёжа, и Михалыч, и мама.

Смеялся и я, но в то же время с тревогой думал: «Какой смелый тот, кто всё это проделывает. Ведь попадись — и конец! Елизавета Александровна не помилует, до смерти заколотит».

На дворе была уже поздняя осень. Пошли дожди, а потом начало подмораживать, особенно по утрам. Идёшь, бывало, в школу, под ногами земля как каменная. А ветер такой холодный, резкий, хуже, чем зимой.

Кончились наши с Серёжей воскресные охоты в саду. Дрозды улетели на юг, да и вообще никаких птиц не было видно, все куда-то от холода попрятались. По воскресным дням я стал опять частенько заглядывать к Петру Ивановичу. У него в домике и летом и осенью всегда было одинаково интересно.

Монотонно стучит швейная машинка, и, стараясь её заглушить, на разные голоса заливаются птицы.

Но теперь, осенью, у нас с Петром Ивановичем нашлось ещё одно очень интересное дело. Пётр Иванович готовился к зимней ловле птиц, а я ему помогал. Мы вместе чинили птицеловную сеть. Всё лето она пролежала в чулане, и её во многих местах погрызли мыши. Сеть мы расстелили на полу. Я ползал на четвереньках, выискивая дыры; пробовал крепки ли нитки, не подгнили ли. А Пётр Иванович все сомнительные места заделывал новыми прочными нитками.

Кроме сетки, нужно было ещё подготовить западни, проверить, чутко ли настораживаются сторожки и крепко ли захлопываются дверцы.

Следовало ещё наладить самоловные петли-волосянки. Их Пётр Иванович делал из конского волоса, прикрепляя каждую волосяную петлю к прочной тонкой верёвке. Когда петель привязано было достаточно, этой верёвкой туго обвязывался пучок конопли с созревшими семенами.

— Вот воткнём в снег такой пучок, — говорил мне Пётр Иванович, — щеглы или синицы усядутся на него коноплю поклевать, ножками в волосянках и запутаются. Только при этой ловле надо ухо востро держать, — добавлял он. Такую волосянку без присмотра ни на минуту нельзя оставлять. Это тебе не западня. В западню птица попала и сидит в ней. Тут ей и корм под носом, ешь сколько душе захочется. А волосянка — другое дело. Попадёт птица лапкой в петлю, задёрнет и давай биться, рваться из неё. Если вовремя не подоспеть, может себе ножку попортить, вывихнуть её. А ещё хуже, если головой в петлю залезет: не подоспеешь вовремя — и удавится. Большой грех себе на душу тогда возьмёшь.

С Петром Ивановичем мы не только проверяли и готовили снасти для будущей зимней ловли. Как только выдавалась погода получше, мы шли в ближайший лес, заготавливали на зиму для птиц разные лесные ягоды: калину, рябину. Этим делом Пётр Иванович занимался уже с самого начала осени.

Придём, бывало, в лес, найдём дерево, где ягод побольше, и начинаем обрывать спелые грозди. Пётр Иванович рвёт, а сам всё время мне говорит:

— Смотри, сынок, не торопись, не ломай сучьев, деревце не порть, не уродуй. Оттого, что мы кончик ветки ножичком срежем, дереву вреда не будет. Оно весной новые побеги пустит. А сломаешь толстый сук — всю красоту испортишь.

Наберём, бывало, целый мешочек разных ягод — и домой. А там в домике Петра Ивановича свяжем отдельные грозди верёвочкой и подвесим их в кладовке к жерди под потолком, чтобы провяли и подсохли немножко. Зимой, в бескормицу, птицы и таким ягодам очень обрадуются.

Каждое воскресенье я почти целый день проводил у Петра Ивановича, прибегая домой только пообедать. Серёжа ловлей птиц совсем не интересовался.

— Буду я с этими воробьями возиться! — презрительно говорил он. — Я лучше пойду с ребятами в футбол на выгоне поиграю.

Приходя домой от Петра Ивановича, я с жаром рассказывал о наших приготовлениях к зимней ловле птиц. Мама к этому была равнодушна, зато Михалыч заинтересовывался всё больше и больше.

— А знаешь, дружище, — однажды сказал он, — почему бы и нам с тобой в нашем саду не заняться этим делом? Я уж давно об этом подумываю. Только птиц, которых поймаем, будем держать не в клетках, а в вольере.

— Что же это такое? — спросил я.

— Вольера? Ну та же клетка, только очень большая, такая большая, что даже ты можешь в неё войти. Остов её мы сделаем из деревянных реек и обтянем его металлической сеткой. Ты понимаешь, как здорово это получится! воодушевился Михалыч. — Вольеру мы поставим одну в приёмной, а другую у меня в кабинете. Внутри них мы настоящие кустики или деревца в кадочках посадим, пол песком посыплем. Птицам там будет не жизнь, а просто рай. Продержим их зиму до весны, а весной, в день весеннего равноденствия, все дверцы настежь, окна в комнатах настежь — летите куда хотите.

— Постойте, постойте! — вмешалась мама в наш разговор. — Я слышу: клетки строить, птиц заводить. А кто, осмелюсь узнать, кормить их будет, клетки им чистить, всю грязь за ними убирать?

— Не беспокойтесь, мадам, всё, решительно всё будем делать мы сами, галантно раскланиваясь и даже отводя руку в сторону, заявил Михалыч.

— Это уж я хорошо знаю, как вы всё сами делаете. И зайчат, и ежей, и галок — всех заводите, а как кормить, ухаживать, чистить — вас и след простыл, никого не найдёшь.

— Нет, вы положительно способны убить всякий полёт мечты, — благодушно улыбаясь, сказал Михалыч.

• Предыдущая
• 44/65
• Следующая