Наш человек в Гаване - Грин Грэм - Страница 32

• Предыдущая
• 32/47
• Следующая

– Мало ли что могут натворить дилетанты! Полиция тут ни при чем. Доктор Гассельбахер не принадлежит к классу пытаемых.

– А кто к нему принадлежит?

– Бедняки моей и любой латиноамериканской страны. Бедняки Центральной Европы и азиатского Востока. В ваших благополучных странах бедняков нет, и поэтому вы не подлежите пыткам. На Кубе полиция может измываться, как хочет, над эмигрантами из Латинской Америки и прибалтийских стран, но и пальцем не тронет приезжих из вашей страны или из Скандинавии. Такие вещи без слов понимают обе стороны. Католиков легче пытать, чем протестантов, да среди них и преступников больше. Вот видите, я был прав, что вышел в дамки; теперь я бью вас в последний раз.

– Вы, по-моему, всегда выигрываете. А теория у вас любопытная.

Они оба выпили еще по одному бесплатному «дайкири», замороженному так сильно, что его приходилось пить по капельке.

– А как поживает Милли? – спросил капитан Сегура.

– Хорошо.

– Я очень люблю эту девочку. Она правильно воспитана.

– Рад, что вы так думаете.

– Вот поэтому мне бы и не хотелось, чтобы у вас были неприятности, мистер Уормолд. Нехорошо, если вас лишат вида на жительство. Гавана много потеряет, если расстанется с вашей дочерью.

– Вряд ли вы мне поверите, капитан, но Сифуэнтес не был моим агентом.

– Нет, почему же, я вам верю. Я думаю, что вами хотели воспользоваться для отвода глаз или же как манком – знаете, такая деревянная уточка, на которую приманивают диких уток. – Он допил свой «дайкири». – Это мне на руку. Я сам люблю подстерегать диких уток, откуда бы они ни прилетали. Они презирают бедных туземных стрелков, но в один прекрасный день, когда они спокойно рассядутся, вот тогда я поохочусь вволю.

– Как все сложно в этом мире. Куда проще, по-моему, продавать пылесосы.

– Дела идут, надеюсь, хорошо?

– О да, спасибо.

– Я обратил внимание на то, что вы увеличили свой штат. У вас прелестный секретарь – та дама с сифоном, ее пальто никак не желало запахиваться, помните? И молодой человек.

– Мне нужен счетовод. На Лопеса положиться нельзя.

– Ах да, Лопес... Еще один ваш агент. – Капитан Сегура засмеялся. – Так, во всяком случае, мне было доложено.

– Ну да, он снабжает меня секретными сведениями о нашей полиции.

– Осторожнее, мистер Уормолд! Лопес принадлежит к тем, кого можно пытать. – Оба они посмеялись, допивая свои «дайкири». В солнечный день легко смеяться над пытками. – Мне пора идти, мистер Уормолд.

– У вас, наверно, все камеры полны моих шпионов.

– Место еще для одного всегда найдется; на худой конец можно кое-кого пустить в расход.

– Я все же, капитан, как-нибудь обыграю вас в шашки.

– Сомневаюсь, мистер Уормолд.

Он видел в окно, как Сегура прошел мимо серой статуи Колумба, будто вырезанной из пемзы, и направился к себе в управление. Тогда Уормолд заказал еще одно даровое «дайкири». Гаванский клуб и капитан Сегура заменили «Чудо-бар» и доктора Гассельбахера – это была перемена, с которой приходилось мириться. Назад ничего не вернешь. Доктора Гассельбахера унизили в его глазах, а дружба не терпит унижения. Он больше не видел доктора Гассельбахера. В этом клубе, как и в «Чудо-баре», он чувствовал себя гражданином Гаваны. Элегантный молодой человек, который подавал «дайкири», и не пытался всучить ему, словно какому-нибудь туристу, бутылку рома из тех, что стояли на стойке. Человек с седой бородой, как всегда в этот час, читал утреннюю газету; забежал почтальон, чтобы на пути проглотить бесплатную рюмку спиртного, – все они, как и он, были гражданами Гаваны. Четверо туристов весело вышли из бара с плетеными корзинками, в которых лежали бутылки рома; они раскраснелись и тешили себя иллюзией, что напились даром. Он подумал: «Они иностранцы, их-то, конечно, не пытают».

Уормолд слишком быстро выпил свой «дайкири», так что у него даже глаза заслезились; он вышел из клуба. Туристы, перегнувшись, заглядывали в колодец семнадцатого века; они побросали туда столько монет, что могли дважды заплатить за свои коктейли; зато они наворожили себе, что еще раз побывают в этих благословенных местах. Его окликнул женский голос и он увидел Беатрису, которая стояла между колоннами аркады, возле антикварной лавки, среди трещоток, бутылей из тыквы и негритянских божков.

– Что вы здесь делаете?

Она объяснила:

– Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне хотелось удостовериться...

– В чем?

Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним – из Лондона или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.

– В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С агентом-двойником не так-то легко иметь дело.

– Зря вы беспокоитесь.

– Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.

– Сифуэнтеса допрашивала полиция. – Уормолд добавил с облегчением: – Он провалился, теперь он нам больше не нужен.

– А как же вы тогда не провалились?

– Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура – один из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване – и американских, и русских. «Дикие утки», как он их называет.

– Ну, это большое дело. А сооружения?

– С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать против своей страны.

Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему, сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:

– На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.

В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:

– Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.

– Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока вы были с Сегурой.

– А он следил за вами. Откровенно говоря, он – один из лучших моих осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой. Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.

– Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?

– Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали, вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?

– Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.

– А как насчет Руди?

– Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом уйти в подполье.

– А как уходят в подполье? – Он и не пытался получить ответ. Он говорил медленно, давая волю своей фантазии. – Слепого зовут Мигель. Он служит мне из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.

– Каким образом?

– Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я умею плавать, а он нет.

– Вам дали медаль?

Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное любопытство.

– Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.

– Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать за вас жизнь.

– Ну, это слишком...

– Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном клеенчатом переплете для записи расходов?

– По-моему, нет. А что?

– Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?

– Господи, зачем мне перышки?

– Да нет, я просто так спрашиваю.

– Записную книжку так дешево не купишь. А перышки – у кого же теперь нет автоматической ручки?

– Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри. Ошибка.

– Какой Генри?

– 59200, – сказала она.

Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила конспирации, она только раз назвала его Джимом.

Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не причиняла ему боли.

• Предыдущая
• 32/47
• Следующая