Наш человек в Гаване - Грин Грэм - Страница 28

• Предыдущая
• 28/47
• Следующая

– Ну да, чтобы там, в школе, встречаться с девками!

Уормолду казалось, что разговор уводит их в сторону. Он сказал с отчаянием:

– Они стреляли в инженера Сифуэнтеса. Вам грозит такая же опасность.

– Если бы мне нужны были девушки, их сколько угодно в университете. Они ходят на все мои лекции. Ты-то хорошо это знаешь, сама ходила.

– Ага, теперь ты меня попрекаешь!

– Мы отвлекаемся от темы, детка. А нам надо обсудить, что затеяла Мария.

– Зная тебя, ей надо было отказаться от мучной пищи еще два года назад, – позволила себе недостойный выпад молодая женщина. – Тебя ведь интересует только тело. Стыдно в твои годы!

– Если ты не хочешь моей любви...

– Любовь! Любовь! – Молодая женщина зашагала по патио. Она рубила воздух рукой, словно четвертовала любовь.

Уормолд сказал:

– Но вам опасна вовсе не Мария!

– Ах ты, лживый пес! – завопила она. – Ты ведь уверял, что никогда ее не видел.

– Не видел.

– Тогда почему ты зовешь ее Марией? – закричала она и принялась выделывать победные антраша с воображаемым партнером.

– Вы, кажется, упомянули господина Сифуэнтеса, молодой человек?

– В него сегодня стреляли.

– Кто?

– Точно не могу вам сказать, но все это часть одной и той же операции. Мне довольно трудно объяснить, но вам на самом деле грозит опасность, профессор Санчес. Это, конечно, ошибка. Но полиция устроила налет и на «Шанхай».

– А какое я имею отношение к «Шанхаю»?

– Ну да, какое? – мелодраматически взвизгнула молодая женщина. – О мужчины! Мужчины! Бедная Мария! Она думала, что ей довольно убрать с дороги одну женщину. Нет, ей придется устроить настоящий погром.

– Я никогда не ходил в «Шанхай».

– Марии лучше знать. Может, ты – лунатик и ходишь туда во сне.

– Ты же слышала, это ошибка. В конце концов стреляли ведь в Сифуэнтеса. Мария тут ни при чем.

– В Сифуэнтеса? Он сказал, в Сифуэнтеса? Ах ты, испанская дубина! Он только раз со мной заговорил, когда ты принимал душ, а ты нанимаешь убийц, чтобы с ним расправиться?

– Прошу тебя, детка, подумай, что ты говоришь. Я ведь услышал об этом только сейчас, когда этот господин...

– Какой он господин? Он лживый пес. – Круг беседы снова замкнулся.

– Если он лжет, нам нечего обращать на него внимание. Я уверен, что он клевещет и на Марию.

– А-а, ты ее защищаешь!

Уормолд сказал с отчаянием – это была его последняя попытка:

– Все это не имеет никакого отношения к Марии, я хочу сказать – к сеньоре Санчес.

– Позвольте! А при чем тут еще и сеньора Санчес? – спросил профессор.

– Я думал... что вы думали... что Мария...

– Молодой человек, вы хотите меня уверить, что Мария затевает что-то и против моей супруги, а не только против... этой моей приятельницы? Какая чепуха!

До сих пор Уормолду казалось, что ошибку легко разъяснить. Но теперь он словно потянул за болтавшуюся ниточку – и пошло распускаться все вязание. Неужели это и есть сравнительная педагогика? Он сказал:

– Я думал оказать вам услугу, хотел вас предупредить, но, кажется, смерть будет для вас самым лучшим выходом.

– Вы любите загадывать загадки, молодой человек.

– Я – не молодой человек. А вот вы, профессор, по-видимому, слишком молоды. – Он так волновался, что подумал вслух: – Эх, если бы здесь была Беатриса!

Профессор поспешно заметил:

– Даю тебе честное слово, детка, что я не знаю никакой Беатрисы. Ну честное слово!

Молодая женщина захохотала с яростью тигрицы.

– Вы пришли сюда явно для того, чтобы нас поссорить, – сказал профессор. Это была первая высказанная им претензия, и, если говорить объективно, довольно скромная. – Не понимаю, чего вы добиваетесь, – сказал он, вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

– Он – чудовище! – воскликнула женщина. – Чудовище! Изверг! Сатир!

– Вы не понимаете...

– Знаю, знаю эту пошлость: «Понять – значит простить». Ну в данном случае это не подойдет. – Казалось, теперь она относилась к Уормолду менее враждебно. – Мария, я, Беатриса – я уж не говорю о его бедной жене... Я ничего не имею против его жены. У вас есть пистолет?

– Конечно, нет. Я ведь пришел сюда для того, чтобы вас спасти.

– Пусть стреляют. Пусть стреляют ему в живот, – сказала молодая женщина. – И пониже.

И она тоже с самым решительным видом вошла в дом.

Уормолду оставалось только уйти. Звонок снова тревожно зазвонил, когда он подходил к калитке, но в белом домике было тихо. «Я сделал все, что мог, – подумал Уормолд. – Профессор хорошо защищен от всякой опасности, а приход полиции, может, будет для него даже кстати. С полицией легче справиться, чем с этой молодой женщиной».

Возвращаясь назад сквозь аромат ночных цветов, Уормолд испытывал только одно желание – открыться во всем Беатрисе, рассказать, что он не шпион, а обманщик, что все эти люди не его агенты и он сам не понимает, что тут творится. «Я запутался. Я боюсь. Она-то уж найдет какой-нибудь выход: в конце концов она прошла специальную подготовку». Но Уормолд знал, что не сможет попросить ее о помощи. Ведь это значит отказаться от приданого для Милли. Пусть лучше его убьют, как Рауля. Интересно, выплачивают на этой работе пенсию детям? Но кто такой Рауль?

Не успел он дойти до второй калитки, как его окликнула Беатриса:

– Джим! Берегитесь! Не ходите сюда!

Даже в эту тревожную минуту он успел подумать: «Меня зовут Уормолд, мистер Уормолд, сеньор Вомель, никто не зовет меня Джимом». А потом побежал, подскакивая и припадая на одну ногу, туда, откуда слышался ее голос, вышел на улицу, прямо к машине с рупором, к трем полицейским и еще одному пистолету, нацеленному ему в живот. Беатриса стояла на тротуаре, девушка была с ней рядом и старалась запахнуть на себе пальто, фасон которого не был для этого приспособлен.

– Что случилось?

– Не понимаю ни слова.

Один из полицейских приказал ему сесть к ним в автомобиль.

– А что будет с моей машиной?

– Ее пригонят в полицию.

Они ощупали его карманы, нет ли у него оружия. Он сказал Беатрисе:

– Не знаю, в чем дело, но, кажется, моя звезда закатилась. – Офицер заговорил снова. – Он хочет, чтобы вы тоже сели с нами.

– Скажите, что я останусь с сестрой Тересы. Я им не доверяю.

Обе машины бесшумно катились между маленькими домиками миллионеров, стараясь никого не тревожить, словно кругом были больницы: богатым нужен покой. Ехать было недалеко: какой-то двор, захлопнулись ворота, и сразу запах полицейского участка – аммиачный запах всех зверинцев на свете. С выбеленных мелом стен коридора смотрели лица разыскиваемых преступников, похожие на подделки картин старых бородатых мастеров. В конце коридора была комната, где сидел капитан Сегура и играл в шашки.

– Уф! – сказал капитан и взял две шашки. Потом он поднял голову. – Мистер Уормолд! – воскликнул он с удивлением, но, заметив Беатрису, вскочил со стула, как маленькая, туго обтянутая зеленой кожей змея. Он бросил взгляд на стоявшую позади нее Тересу; пальто опять распахнулось, может быть, намеренно. Он сказал: – Кто это, господи прости?.. – а потом бросил полицейскому, с которым играл в шашки: – Anda! [Ходи! (исп.)]

– Что все это значит, капитан Сегура?

– Вы спрашиваете меня, мистер Уормолд?

– Да.

– Я хочу, чтобы вы мне это объяснили. Вот уж не ожидал увидеть здесь вас – отца Милли. Мистер Уормолд, нам позвонил некто профессор Санчес и пожаловался, что какой-то неизвестный вломился к нему в дом и ему угрожает. Профессор решил, что этот человек пришел за его картинами – у него очень ценная коллекция. Я сразу же послал полицейскую машину, и они почему-то схватили вас, вот эту сеньориту (мы с ней уже встречались) и голую проститутку. – И он добавил, совсем как тот полицейский сержант в Сантьяго: – Ай, как некрасиво, мистер Уормолд!

– Мы были в «Шанхае»...

– И это не очень красиво.

– Мне надоело выслушивать от полиции, что я поступаю некрасиво.

• Предыдущая
• 28/47
• Следующая