НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24 - Булычев Кир - Страница 2

• Предыдущая
• 2/66
• Следующая

Дом понравился Анне еще издали, когда она устало шла пыльной тропинкой вдоль заборов, в тени коренастых лип, мимо серебряного от старости колодезного сруба, — от сильного порыва ветра цепь звякнула по мятому боку ведра… куры суетливо уступали дорогу, сетуя на человеческую наглость… петух отошел строевым шагом, сохраняя мужское достоинство… бабушки, сидевшие в ряд на завалинке, одинаково поздоровались и долго смотрели вслед… улица была широкой, разъезженная грузовиками дорога вилась посреди нее, как речка по долине, поросшей подорожником и мягкой короткой травой.

Дом был крепкий, под железной, когда-то красной крышей.

Он стоял отдельно от деревни, по ту сторону почти пересохшего ручья.

Анна остановилась на мостике через ручей: два бревна, на них набиты поперек доски. Рядом брод — мелкая лужа. Дорога пересекала лужу и упиралась в распахнутые двери пустого серого бревенчатого сарая. От мостика начиналась тропка, пробегала мимо дома и вилась по зеленому склону холма, к плоской вершине, укрытой плотной шапкой темных деревьев.

Тетя Магда описала дорогу точно, да и сама Анна шаг за шагом узнавала деревню, где пятилетней девочкой двадцать лет назад провела лето. К ней возвращалось забытое ощущение покоя, отрешенности, гармонии ржаного поля, лопухов и пышного облака над рощей, звона цепи в колодце и силуэта лошади на зеленом склоне.

Забор покосился, несколько планок выпало, сквозь них проросла крапива. Смородиновые кусты под фасадом в три окна, обрамленных некогда голубыми наличниками и прикрытых ставнями, разрослись и одичали. Дом был одинок, он скучал без людей.

Анна отодвинула ржавый засов калитки и поднялась на крыльцо. Поглядела на деревню, которую только что миновала. Деревня тянулась вдоль реки, и лес, отделявший ее от железнодорожного разъезда, отступал от реки широкой дугой, освободив место для полей. Зато с другого берега он подходил к самой воде, словно в лесу елям было тесно. Оттуда тянуло прохладным ветром, и видно было, как он перебегает Вятлу, тысячей крошечных ног взрывая зеркало реки и раскачивая полосу прибрежного тростника. Рев лодочного мотора вырвался из-за угла дома, и низко сидящая кормой лодка распилила хвостом пены буколические следы ветра. В лодке сидел белобородый дед в дождевике и синей шляпе. Словно почувствовав взгляд Анны, он обернулся, и хоть его лицо с такого расстояния казалось лишь бурым пятном, Анне почудилось, что старик осуждает ее появление в пустом доме, которому положено одиноко доживать свой сиротливый век.

Пустое жилище всегда печально. Бочка для воды у порога рассохлась, из нее торчали забытые грабли, у собачьей конуры с провалившейся крышей лежал на ржавой цепочке полусгнивший ошейник.

Анна долго возилась с ключом, и когда замок сдался, дужка сердито выскочила из круглого тела и дверь отворилась туго, словно кто-то придерживал ее изнутри. В сенях царила нежилая затхлость, луч солнца из окошка под потолком пронзал застоявшийся воздух, и в луче мельтешили вспугнутые пылинки.

Анна отворила дверь в теплую половину. Дверь была обита рыжей клеенкой, внизу в ней было прикрытое фанеркой отверстие, чтобы кошка могла выйти, когда ей вздумается. Анна вспомнила, как сидела на корточках, завидуя черной теткиной кошке, которой разрешалось гулять даже ночью. Воспоминание оборвалось, как звон колокольчика, быстро прижатого ладонью. На подоконнике в молочной бутылке стоял букет бумажных цветов. Из-под продавленного дивана выскочила мышь-полевка.

Отогнув гвозди, Анна открыла окна, распахнула ставни, потом перешла на кухню, отделенную от жилой комнаты перегородкой, не доходившей до потолке, растворила окно там. При свете запустение стало еще очевидней. В черной пасти русской печи Анна нашла таз, в углу под темными образами — тряпку.

Натаскав из речки воды — одичавшие яблони в саду разрослись так, что приходилось продираться сквозь ветки, — и вымыв полы, Анна поставила в бутылку букет ромашек, а бумажные цветы отнесла к божнице. Она совсем не устала — эта простая работа несла приятное удовлетворение, а свежий запах мокрых полов сразу изгнал из дома сладковатый запах пыли.

Одну из привезенных с собой простынь Анна постелила на стол в большой комнате и разложила там книги, бумагу и туалетные принадлежности.

Теперь можно сходить за молоком в деревню, заодно навестить деда Геннадия и его жену Дарью.

Анна отыскала на кухне крынку, вышла из дома, заперла по городской привычке дверь, постояла у калитки и пошла не вниз, к деревне, а наверх, к роще на вершине, потому что с тем местом была связана какая-то жуткая детская тайна, забытая за двадцать лет.

Тропинка вилась среди редких кустов, у которых розовела земляника, и неожиданно Анна оказалась на вершине холма, в тени деревьев, разросшихся на старом, заброшенном кладбище. Серые плиты и каменные кресты утонули в земле, скрылись в орешнике, в углублениях между ними буйно цвели ландыши. Одна из плит почему-то стояла торчком, и Анна предположила, что здесь был похоронен колдун, который потом проснулся и выкарабкался наружу.

Вдруг Анна почувствовала, что за ней кто-то следит. В роще было очень тихо — ветер не смел заглянуть туда, и древний кладбищенский страх вдруг овладел Анной; не оглядываясь, она быстро пошла вперед…

— Ты, конечно, прости, Аннушка, — сказал белобородый дед в дождевике и синей шляпе, — если я тебя испугал.

— Здравствуйте, дедушка Геннадий, — сказала Анна. Вряд ли кто-нибудь еще в деревне мог сразу признать ее.

Они стояли у каменной церкви с обвалившимся куполом. Большая стрекоза спланировала на край крынки, которую Анна прижимала к груди, и заглянула внутрь.

— За молоком собралась? — спросил дед.

— К вам.

— Молочка дадим. А я за лошадью пошел, она сюда забрела. Откуда-то у нее стремление к покою и наблюдениям. Клеопатрой ее зовут, городская, с ипподрома выбракованная.

— Тебя Магда вам письмо написала?

— Она мне всегда пишет. Ко всем праздникам. Я в Прудники ездил, возвращаюсь, а ты на крыльце стоишь. Выросла, похорошела. В аспирантуру, значит, собираешься?

— Тетя и об этом написала?

— А как же.

Гнедая кобыла Клеопатра стояла по другую сторону церкви, грелась на солнце. Она вежливо поцеловала Анну в протянутую ладонь. Ее блестящая шкура пахла потом.

— Обрати внимание, — сказал дед Геннадий, — храм семнадцатого века, воздвигнут при Алексее Михайловиче, а фундамент значительно старше. Смекаешь? Сюда реставратор из Ленинграда приезжал. Васильев, Терентий Иванович, не знакома?

— Нет.

— Ведущий специалист. Может, будут реставрировать. Или раскопки начнут. Тут на холме город стоял в средневековые времена. Земля буквально полна загадок и тайн. Ну, Клепа!

Дед торжественно вздохнул, сдвинул шляпу на глаза, хлопнул Клеопатру по шее, и та пошла вперед. Анна поняла, что реставратор Васильев внес в душу Геннадия благородное смятение, открыв перед ним манящую даль веков.

Впереди шла Клепа, затем, жестикулируя, дед — дождевик его колыхался, как покрывало привидения. Он говорил, не оборачиваясь, иногда его голос пропадал, заглохнув в кустах, его долгий монолог был о горькой участи рек и лесов, о том, что некий купец еще до революции возил с холма камень в Полоцк, чем обкрадывал культурное наследие; о том, что население этих мест смешанное, потому что сюда все ходили воевать кому не лень; что каждой деревне нужен музей… Темы были многоразличны и неожиданны.

Спустились с пологой, дальней от реки стороны холма и побрели вдоль ржаного поля, по краю которого цвели васильки. Дед говорил о том, что над Миорами летающая тарелка два дня висела, а на Луне возможна жизнь в подлунных вулканах… У ручья дед обернулся.

— Может, у нас поживешь? Чего одной в доме? Мы с Дарьей тебя горячей пищей снабдим, беседовать будем.

• Предыдущая
• 2/66
• Следующая