Человеческий фактор - Грин Грэм - Страница 28

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая

— Что меня всегда удивляет в твоей маме, — сказала Сара, когда они в постели начали перебирать события минувшего дня, — это то, что она сразу стала считать Сэма твоим сыном. Неужели ей никогда не приходит в голову, что у такого черного мальчика не может быть белого отца?

— По-моему, она не разбирается в оттенках кожи.

— А вот мистер Мюллер разбирается. Я в этом уверена.

Внизу зазвонил телефон. Время приближалось к полуночи.

— А, черт, — произнес Кэсл, — кто это может звонить нам в такой час? Снова твои люди в масках?

— Ты не собираешься подходить к телефону?

Звонок прекратился.

— Если это были твои люди в масках, — сказал Кэсл, — у нас есть теперь шанс прихватить их.

Телефон зазвонил во второй раз. Кэсл взглянул на часы.

— Да ответь ты им, ради бога.

— Наверняка не туда попали.

— Тогда я подойду, если ты не хочешь.

— Накинь халат. А то простудишься.

Но как только Сара вылезла из постели, телефон перестал звонить.

— Наверняка снова позвонят, — сказала Сара. — Помнишь, в прошлом месяце трижды звонили в час ночи?

Но на сей раз телефон молчал.

С другого конца коридора раздался крик.

— Черт бы их подрал, — сказала Сара, — они разбудили Сэма. Кто бы они там ни были.

— Я схожу к нему. А то ты вся дрожишь. Залезай обратно в постель.

Сэм спросил:

— Это были бандиты? А почему Буллер не залаял?

— Буллер умный. Никаких бандитов нет, Сэм. А позвонил так поздно просто один мой приятель.

— Тот, который мистер Мюллер?

— Нет. Он не мой приятель. Спи. Телефон больше не зазвонит.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Он ведь звонил не один раз.

— Да.

— Но ты все равно не подошел. Откуда же ты знаешь, что звонил твой приятель?

— Слишком много вопросов ты задаешь, Сэм.

— Это был тайный сигнал?

— А у тебя есть тайны, Сэм?

— Да. Много.

— Расскажи мне хоть одну.

— Не буду. Какая же это тайна, если я тебе расскажу.

— Ну так вот и у меня есть тайны.

Сара еще не спала.

— Теперь он в порядке, — сказал Кэсл. — Он думал, это звонили бандиты.

— Может, так оно и было. А что ты ему сказал?

— О, я сказал, что это тайный сигнал.

— Ты всегда знаешь, как его успокоить. Ты любишь его, да?

— Да.

— Как странно. Я никогда не могла этого понять. Жаль, что он на самом деле не твой.

— А мне ничуть не жаль. И ты это знаешь.

— Я никогда не понимала почему.

— Я же говорил тебе много раз. Достаточно я вижу себя каждый день в зеркале, когда бреюсь.

— И видишь ты в зеркале всего лишь доброго человека, милый.

— Я бы так о себе не сказал.

— Будь у меня твой ребенок, мне было бы чем жить, когда тебя не станет. Ты же не вечен.

— Нет, слава богу, нет. — Он произнес это не подумав и пожалел, что так сказал. Ее понимание всегда побуждало его приоткрываться чуть больше, чем следовало, — как он ни старался сдерживаться, его так и подмывало все ей рассказать. Иной раз он цинично сравнивал ее с умным чиновником, который, ведя допрос, выказывает понимание и вовремя предлагает сигарету.

Сара сказала:

— Я знаю, ты чем-то встревожен. Хотелось бы мне, чтобы ты рассказал, в чем дело… но я знаю, ты не можешь. Возможно, когда-нибудь… когда ты станешь свободным человеком… — И с грустью добавила: — Если ты вообще когда-либо станешь свободным, Морис.

Кэсл оставил велосипед на хранение у билетного контролера на Беркхэмстедской станции и поднялся наверх, на платформу, откуда шли поезда на Лондон. Почти всех, кто ежедневно ездил в столицу, он знал по виду — с некоторыми даже здоровался кивком. Холодный октябрьский туман стлался по стеклянной поверхности пруда у замка и капал сыростью с плакучих ив, выстроившихся вдоль канала по другую сторону железнодорожной колеи. Кэсл прошелся вдоль платформы и обратно: он вроде бы знал почти всех, кроме одной женщины в поношенной кроличьей шубке: женщины редко ездили этим поездом. Он увидел, в какое она вошла купе, и решил сесть там же, чтобы понаблюдать за ней. Мужчины развернули газеты, а женщина раскрыла книгу в бумажной обложке — роман Дениз Робинс. Кэсл же начал читать второй том «Войны и мира». Он нарушал правила хранения тайны, даже в известной мере бросал вызов, читая эту книгу у всех на виду, удовольствия ради. «В одном шаге за этой гранью, похожей на грань, что отделяет живых от мертвых, лежит неопределенность, страдание и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, за этим деревом…» Кэсл посмотрел в окно и словно бы увидел глазами описываемого Толстым солдата недвижные воды канала, проложенного к Боксмуру. «Эта крыша, озаренная солнцем? Никто не знает, но знать хочется. Ты боишься и, однако же, жаждешь пересечь эту грань…»

Когда поезд остановился в Уотфорде, Кэсл был единственным пассажиром из их купе, который вышел на станции. Он задержался у доски с расписанием поездов и дождался, пока все пассажиры до последнего не прошли через турникет, — той женщины среди них не было. Он вышел из вокзала и стал в очередь на автобус, снова проверяя лица. Затем взглянул на свои часы и, нетерпеливо взмахнув рукой — для тех, кто мог за ним наблюдать, — пошел пешком. Никто за ним не последовал — в этом он был уверен, но все равно его немного тревожила мысль о той женщине в купе и своем глупом пренебрежении правилами. Надо быть осторожным до мелочей. Свернув в первое попавшееся по дороге почтовое отделение, он позвонил в свою контору и попросил к телефону Синтию: она всегда приходила по крайней мере за полчаса до Уотсона. Дэвиса или него.

Он сказал:

— Передайте, пожалуйста, Уотсону, что я немного задержусь, хорошо? Мне пришлось выйти в Уотфорде, чтобы заглянуть к ветеринару. У Буллера появилась какая-то странная сыпь. Скажите об этом и Дэвису.

Он подумал было, не следует ли для алиби в самом деле зайти к ветеринару, а потом решил, что чрезмерная бдительность может оказаться столь же опасной, как и недостаточная, — лучше всего держаться просто и говорить по возможности правду, ибо правду куда легче запомнить, чем ложь. Он зашел в третье кафе, значившееся в списке, который он держал в голове, и стал ждать. Вслед за ним в кафе вошел высокий сухопарый мужчина в пальто, видавшем лучшие дни, — Кэслу этот человек был незнаком. Он подошел к столику Кэсла и спросил:

— Извините, вы не Уильям Хэтчард?

— Нет, моя фамилия Кэсл.

— Извините. Вы удивительно похожи.

Кэсл выпил две чашечки кофе и почитал «Таймс». Человек, читающий эту газету, всегда выглядит респектабельно, и Кэсл это ценил. Он увидел, что мужчина, подходивший к нему, прошел по улице ярдов пятьдесят, остановился и стал завязывать шнурок, и Кэслу сразу стало спокойно на душе — вот такое же чувство возникло у него в свое время в больнице, когда его повезли на каталке из палаты на тяжелую операцию; он снова стал как бы предметом на ленте конвейера, которая несла его к предназначенному концу, и ни перед кем и ни за что он уже не отвечал — даже перед своим телом. К лучшему это или к худшему, обо всем позаботится теперь кто-то другой. Кто-то — в большей степени профессионал, чем он. «Вот так должна приходить к человеку смерть», — думал он радостно, не спеша шагая за незнакомцем. Он всегда надеялся, что с таким же чувством примет смерть, — чувством избавления от всех тревог.

Улица, по которой они сейчас шли, как он заметил, называлась Череда вязов, хотя ни вязов, ни каких-либо деревьев вообще нигде и в помине не было видно, да и дом, к которому его привели, был столь же безликим и заурядным, как и его собственный. Даже цветные витражи над входной дверью были почти такие же. Возможно, здесь тоже когда-то работал зубной врач. Сухопарый мужчина на секунду приостановился у железной калитки, которая вела в палисадник, величиной с бильярдный стол, и пошел дальше. У двери было три звонка, но только возле одного из них была карточка — совсем истертая, с надписью, в которой можно было разобрать лишь окончание: «…ишен лимитед». Кэсл нажал на звонок и увидел, что его поводырь перешел на другую сторону Череды вязов и зашагал назад. Поравнявшись с домом, у которого стоял Кэсл, он вынул из рукава платок и вытер нос. По всей вероятности, это был сигнал, означавший «все в порядке», так как Кэсл почти тут же услышал скрип ступенек — кто-то спускался по лестнице. Интересно, подумал он, «они» приняли меры предосторожности для его безопасности — на случай, если кто-то идет за ним, или для собственной безопасности — на случай возможного предательства с его стороны… или на оба случая. Но это было ему уже безразлично — его несла лента конвейера.

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая