Человеческий фактор - Грин Грэм - Страница 13

• Предыдущая
• 13/66
• Следующая

— Нет. Ходили, правда, слухи…

— Так вот хотите вы или нет, а мы, Южная Африка и Штаты будем осуществлять совместно операцию «Дядюшка Римус». Поэтому мы должны держаться любезно с господином Мюллером — даже если он и шантажировал вас.

— И мне надо будет показать ему?..

— Информацию о партизанах, о поставках, осуществляемых, невзирая на блокаду, в Родезию, о новых людях, ставших у власти в Мозамбике, о проникновении русских и кубинцев… информацию экономического характера.

— А что же остается?

— Попридержите информацию о китайцах. Южноафриканцы склонны валить их в одну кучу с русскими. А может настать день, когда китайцы нам понадобятся. Мне эта операция «Дядюшка Римус» нравится не больше, чем вам. Политические деятели называют это «реалистической политикой», а реалистический подход в той Африке, которую я знал, никогда еще никому не сослужил доброй службы. Моя Африка была моей сентиментальной любовью. Я по-настоящему любил ту Африку, Кэсл. Китайцы, да и русские и американцы не любят ее… тем не менее мы должны работать рука об руку с Белым домом и господином Мюллером и участвовать с ними в операции «Дядюшка Римус». До чего же все было легко в добрые старые времена, когда мы имели дело с вождями племен и шаманами, и школами в буше, и дьяволами, и королевами дождя. Моя Африка еще была немного похожа на ту, которую описывал Райдер Хаггард [Хаггард Генри Райдер (1856-1925) — английский писатель, автор приключенческих романов, действие их происходит на разных континентах, в том числе и в Африке, в изображении которой превалируют экзотические мотивы и утверждается культ сильной личности, прежде всего белого человека]. Неплохое было местечко. Император Чака [Чака (ок. 1787-1828) — зулусский правитель, глава объединения родственных южноафриканских племен] был намного лучше фельдмаршала Амина Дада [Амин Дада (р. 1925) — политический и военный деятель Уганды, в 1971 г. пришел к власти в результате переворота, в 1979 г. был свергнут]. Ну, в общем, постарайтесь быть пообходительнее с Мюллером. Он ведь личный представитель самого шефа БОСС. Я бы предложил вам сначала принять его дома — в порядке оздоровительной шокотерапии.

— Не знаю, согласится ли жена.

— Скажите ей, что это я прошу. Но решение за ней: если ей это слишком мучительно…

Уже на пороге Кэсл обернулся, вспомнив о своем обещании.

— Можно мне замолвить слово за Дэвиса, сэр?

— Конечно. А в чем дело?

— Слишком долго он сидит в Лондоне. Мне кажется, надо бы его послать при первой же возможности в Лоренсу-Маркиш. Пусть сменит агента Шестьдесят девять-триста — тот тоже наверняка уже нуждается в перемене мест.

— Это Дэвис просил вас со мной поговорить?

— Не совсем, но мне кажется, он был бы рад уехать из Лондона — куда угодно. У него нервы на пределе, сэр.

— В связи с чем?

— Сложности с девушкой, насколько я понимаю. И надоело ему сидеть за канцелярским столом.

— О, насчет того, что надоело сидеть за канцелярским столом, — это я понимаю. Посмотрим, что можно для него сделать.

— Я действительно немного за него беспокоюсь.

— Обещаю вам, Кэсл, не забыть о нем. Кстати, этот визит Мюллера — сугубо секретен. Вы же знаете, как мы любим, чтобы наши ящики были крепко закрыты. Так вот, у вас теперь будет ваш личный ящичек. Я не говорил об этом даже Уотсону. А вы не должны ничего говорить Дэвису.

В середине октября Сэм все еще считался в карантине. Осложнений у него не было, и, значит, в будущем хотя бы с этой стороны можно было ничего не опасаться, а его будущее всегда представлялось Кэслу полным непредсказуемых ловушек. Шагая в воскресенье утром по Главной улице, Кэсл вдруг почувствовал желание воздать благодарность Богу — пусть даже мифическому — за то, что опасность для Сэма миновала, и зашел на несколько минут в приходскую церковь. Служба близилась к концу, и прихожане — принарядившиеся, и немолодые, и совсем старые — пели стоя, со своеобразным вызовом «Там, вдали, зеленый холм за городской стеной», словно в глубине души сомневались в этом факте. Простая, немудреная эта сценка с единственным цветным пятном вызвала в памяти Кэсла местный пейзаж, который часто можно увидеть на примитивных картинках. Городскою стеной можно было счесть развалины крепости за железнодорожной станцией, а на зеленой холмистой общинной пустоши, в верхней части заброшенного стрельбища, когда-то стоял высокий фонарь, на котором вполне могли вешать людей. На мгновение Кэсл, как это ни невероятно, чуть не присоединился к окружавшим его людям и не уверовал в Бога — ведь не убудет же от него, если он шепотом вознесет благодарность Богу своего детства. Богу общинной пустоши и замка, за то, что с ребенком Сары ничего плохого пока не случилось. Но тут грохот сверхзвукового самолета раздробил слова гимна, старый витраж в западном окне задрожал, и задребезжал шлем крестоносца, висевший на колонне, напомнив Кэслу, что мир повзрослел. Кэсл поспешно вышел из церкви и купил воскресные газеты. Крупный заголовок на первой полосе «Санди экспресс» гласил: «В лесу найден труп ребенка».

Во второй половине дня Кэсл взял Сэма и Буллера и, решив не тревожить спящую Сару, отправился с ними на прогулку по пустоши. Он предпочел бы оставить Буллера дома, но пес наверняка залился бы лаем в знак протеста и разбудил бы Сару, а потому Кэсл постарался успокоить себя мыслью, что Буллер едва ли встретит на пустоши кошку. У Кэсла в душе всегда сидел страх после того лета три года тому назад, когда Провидение сыграло с ним злую шутку, неожиданно выведя его к компании, устроившей пикник среди берез, а с ними была роскошная кошка с голубым ошейником и малиновым шелковым поводком. Кошка — сиамская — не успела даже взвыть от возмущения или боли, как Буллер перегрыз ей хребет и швырнул труп через плечо, точно человек, закидывающий мешок в грузовик. После чего пес умчался в рощу, настороженно глядя по сторонам: ведь там, где одна кошка, наверняка должна быть и вторая, — и Кэслу пришлось одному предстать перед разгневанными и потрясенными участниками пикника.

Однако едва ли кто устраивает пикники в октябре. Тем не менее Кэсл отправился гулять, лишь когда солнце уже почти село, и всю дорогу по Кингс-роуд, затем мимо полицейского участка, что на углу Главной улицы, — вел Буллера на поводке. Но как только они перешли через канал и новые дома (они стояли тут уже четверть века, но все, чего не существовало, когда Кэсл был мальчиком, казалось ему новым, вместе с железнодорожным мостом) остались позади, он спустил Буллера, и тот, как хорошо выученный пес, тут же уселся и не спеша оставил свою метину на краю дорожки. Глаза его были устремлены куда-то вдаль, хотя смотрели в себя. Только в такие минуты Буллер выглядел умной собакой. Кэсл не любил Буллера: он купил пса с единственной целью — для спокойствия Сары, но Буллер оказался плохим сторожем, так что теперь был для всех только обузой, — правда, с чисто собачьим отсутствием здравого смысла он любил Кэсла больше всех остальных.

Папоротник стал уже тускло-золотым, как это бывает погожей осенью, и лишь на утеснике сохранились редкие цветы. Кэсл и Сэм тщетно пытались найти стрельбищные валы, которые холмиками красной глины некогда возвышались на пустоши. Теперь их затянуло пожухлой зеленью.

— Здесь расстреливали шпионов? — спросил Сэм.

— Нет, нет. Откуда ты это взял? Здесь просто практиковались в стрельбе. В первую мировую войну.

— Но ведь шпионы — они же есть, настоящие шпионы?

— Думаю, что да. А почему ты спрашиваешь?

— Просто хотел знать — только и всего.

А Кэсл вспомнил, как в таком же вот возрасте спрашивал отца, существуют ли на самом деле феи, и ответ был менее правдивым, чем тот, который он дал. Отец Кэсла был человек сентиментальный: ему хотелось любым способом внушить своему маленькому сыну, что на свете стоит жить. Так что незаслуженно было бы обвинять его в бесчестном поступке: он вполне мог бы возразить, что феи — это символ чего-то существующего. Ведь и нынче встречаются отцы, которые говорят своим детям, что существует Бог.

• Предыдущая
• 13/66
• Следующая