Легенда Лукоморья - Набокова Юлия - Страница 49

• Предыдущая
• 49/96
• Следующая

– Я, может, единственную ищу! – пылко сказал кот. – Чтоб на всю жизнь.

– Любовь одна, – усмехнулась я. – Меняются лишь объекты.

Кот поднял на меня восхищенный взгляд.

– Как ты сказала? Ведь так и есть. А кошки мяучат «гуляка»! Но что я могу с собой поделать, если одна другой краше?

– В моем мире тебя бы кастрировали, – сказала я и осеклась.

– Это как? – озадачился кот и, заподозрив неладное, уточнил: – Это что-то нехорошее?

– Лучше тебе этого не знать.

– Нет, скажи!

– Не скажу!

– Скажи!

– Не скажу.

– Скажи, спать не буду!

– Если скажу, точно спать не будешь.

– Скаж-жи-и-и-и-и-и! – протяжно заканючил кот, заставив меня поморщиться.

– Ну ладно, только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

– Говори!

– И сразу говорю: я этого не одобряю!

– Рассказывай!

– Так вот…

От моего рассказа у Варфоломея в жилах кровь застыла, шерсть дыбом встала, глаза округлились, как два блюдца.

– Бреш-шешь! – выдавил он, ошеломленно тряся ушами, словно желая вытрясти из них кошмарные слова.

Я изобразила скорбную гримасу, выражая соболезнования всем миллионам кастрированных котов в моем мире.

– И они это терпят?! Я бы хозяину морду разодрал, а после в омуте утопился! – трагически провозгласил Варфоломей и, покачав головой, посочувствовал: – Твой мир злой, Яна. Как ты могла в нем жить?

– Почему могла? – возразила я. – Надеюсь, что еще буду жить.

– И ты вернешься туда, где с котами учиняют такое зверство? – Варфоломей посмотрел на меня, как на врага всего кошачьего народа.

– Такова цивилизация, – заметила в оправдание своего мира я, проходя мимо ветхого, прогнившего от старости и кое-где обвалившегося забора. Впереди не было ни души. Начинало смеркаться, и все крестьяне уже разошлись по домам. Сейчас окна-глазики подмигивали светом лучин, а из труб валил дымок – хозяйки колдовали у печей, готовя сытный ужин. И пусть деревенские слишком бедны для того, чтобы позволить себе жаркое из мяса и жирный творог, как их ближайшие соседи из деревни Большие Бобры, я была уверена, что хозяйка каждого дома расстарается, чтобы накормить домочадцев вкуснейшей кашей, ароматными соленьями или пышными пирогами.

– Таков конец света, – возразил кот и замер с поднятой лапой, зачарованно уставившись в дыру забора.

Заглянув туда, я увидела вросший в землю низенький домишко, который дребезжал и пыхтел, как паровоз, весело выпуская дымок из печи. Позади дома, у забора, женщина в платке доила белую корову. Интересно, это Невеста или Беляна? На крылечке, созывая гостей, вылизывалась трехцветная кошка. Варфоломей мигом сделал стойку и рванул знакомиться с красоткой. Та заинтересованно замерла, склонив голову и разглядывая кавалера. Все, Варфоломей для меня потерян. Если у кошки не сыщется ревнивый кавалер, то можно быть уверенной в том, где проведет эту ночь любвеобильный усатый брюнет.

– Не подскажете, где Кузьма живет? – окликнула я доярку.

Женщина махнула рукой, указывая направление.

На завалинке у дома Кузьмы сидели три девчонки и лузгали семечки, вынимая их прямо из подсолнечника, росшего у забора.

– Здесь Кузьма живет? – спросила у них я.

Самая старшая, девочка лет десяти, вылупилась на меня светло-голубыми, как у Кузи, глазами:

– Ты, что ли, Аня будешь?

– Ну я.

Девчонки скатились со скамьи и хором завопили:

– Тили-тили тесто, жених и невеста! Тили-тили тесто, к Кузьме пришла невеста!

– Тише вы, балаболки! – Из-за забора показалась усталая женщина в съехавшем на затылок платке. – Чего раскричались?

– Мама, – захлебываясь от восторга, доложила старшенькая, – к Кузьке невеста пришла.

Женщина свесилась через забор и оценивающе оглядела меня с головы до ног. Я не осталась в долгу, отметив, что Кузя явно пошел в более симпатичного отца, тогда как его матушка напоминала ожившего мопса – и широким, словно приплющенным, лицом, и маленькими, будто бы утопленными в лице, глазками, и по-бульдожьи обвислыми щеками, и шеей, собиравшейся складками над проймой домашнего платья, и цепким взглядом. Так вот ты какая, Кузькина мать! Видимо, осмотр женщину удовлетворил, потому что она поспешно распахнула калитку, едва не снеся ее с петель, и выскочила на улицу, широко раскрыв объятья:

– Аннушка, дочка!

Я испуганно попятилась. Но мать Кузьмы в один прыжок подскочила ко мне и прижала к необъятной груди. Ее цепкие объятья пахли кислой капустой и немытым телом. В следующий миг сильные руки ухватили меня под мышки и уволокли во двор.

– Заходи, заходи, Аннушка, смотри, как живем! Вот изба наша – еще мой батя строил, каждую досочку сам строгал. – Кузина мать, судя по всему, решила устроить мне обзорную экскурсию по семейной «усадьбе» и повела вокруг избы. – Конечно, не царские палаты, но в тесноте, да не в обиде. Есть и погребок для солений. Любишь огурчики соленые? Сама солишь? Конечно, солишь, как без этого! Зимой-то как хорошо груздей соленых или помидорчиков отведать. – Баба тараторила, не давая мне вставить ни слова. Сама задавала вопросы, сама отвечала, и без перехода перескакивала на другую тему: – Печка у нас справная, завсегда теплом обогреет, не боись, зимой не замерзнешь.

– А Кузьма где? – Я все-таки умудрилась вклиниться в ее фонтан красноречия.

– Скоро будет! Соседка позвала дров наколоть, а взамен сметанки свежей пообещала.

Надо будет попросить у него плошку сметаны для Варфоломея. А пока…

– Я попозже зайду…

Но пятерня Кузькиной матери цепко схватила меня за локоть:

– Да куда же? Я же еще не все показала. Вот огородик наш, – приговаривала баба, энергично таща меня вдоль грядок, тесно засаженных ботвой. – Вот картошечка, вот морковочка, вот капустка, вот репка, вот свеколочка. Свеколочка какая в этом году уродилася, слаще сахару! Любишь свеколочку, Аннушка? – не дожидаясь моего ответа, она наклонилась к грядке и, дернув за ботву, вытащила из земли свеклу и сунула мне в руки. – Кушай, доченька. Ишь какая худющая! Работящая, поди! Али родители тебя не кормят? – Она неожиданно притормозила и пристально глянула на меня. – Родители-то у тебя есть?

– Есть, – кивнула я, чувствуя себя обвиняемой на допросе у строгого прокурора.

– Да ты кушай, кушай!

Я с сомнением скосила глаза на грязную, в комьях земли, свеклу. За кого меня здесь принимают?

– Оба? – тем временем требовательно осведомилась баба. – И мамка, и батька?

– Оба, – кивнула я, заметив за соседским забором упитанную хавронью, которая с явным гастрономическим интересом поглядывала на свеклу в моих руках.

– Вот и ладненько, – лицо хозяйки прояснилось, – сват и сваха, значит. Промышляют чем или хозяйство ведут?

Свинка тем временем уже поравнялась с забором и просунула пятачок между досками, жадно принюхиваясь к свекле. Осталось только подловить момент!

– Мама – по хозяйству, папа – промышляет. – Воспользовавшись тем, что Кузькина мать наклонилась к грядке, чтобы подвязать огурцы, я убрала руку за спину и протянула свеклу голодной хавронье. За спиной душераздирающе чавкнуло, в руке заметно полегчало.

Кузькина мать, вздрогнув, разогнулась и с подозрением уставилась на меня. Я пару раз жевнула и облизнулась.

– Свеколка у вас – объедение!

– Ты уже всю съела? – поразилась она.

Вместо ответа я вынула руку из-за спины и продемонстрировала все, что осталось от щедрого угощения, – ботву.

– Однако, – протянула баба, – горазда же ты поесть… – Но, спохватившись, продолжила играть роль гостеприимной хозяйки и любезно предложила: – Еще хочешь?

– Спасибо, – поспешно отказалась я. – Наелась досыта.

Ответ мой Кузькину мать успокоил, и она снова вернулась к прерванному допросу.

– Батя-то твой чем промышляет?

Так и подмывало ответить «разбоем и грабежом», но я постаралась соблюсти любезность и сказала:

– Ремонтом.

– Чем? – Собеседница вылупила глаза.

• Предыдущая
• 49/96
• Следующая