Первая смена - Кунгурцев И. - Страница 4

• Предыдущая
• 4/14
• Следующая

Затихает у палаток грохот барабанов, разошлись отряды.

— Устали, Сергей? — спрашивает старший вожатый.

— Очень, Борис Михайлович. Вот уж не думал, что это так трудно, дежурить по лагерю.

— Ничего. Это в первый раз трудно. Привыкнете.

— Борис Михайлович, я ничего не натворил за дежурство? — вырывается у Сергея волновавший его весь день вопрос.

— Нет, нет. Все хорошо, — улыбается старший.

— Спасибо, Борис Михайлович.

— Так не за что. Вам спасибо за дежурство. Сергей с облегчением вздыхает и бежит к палатке своего отряда.

Какай ты? Что ты за человек? Никто, наверное, не избежит этого вопроса, когда попадет в новый коллектив. И самое удивительное, что ведь тебе прямо никто не задаст этих вопросов. Будут все приглядываться, присматриваться, проверять.

Сергей не обижался, когда видел, как присматриваются к нему вожатые, как внимателен к нему Борис Михайлович, — как насторожены ребята, а эти особенно не верят, особенно проверяют. Это их вожатый, их старший товарищ и друг. Друг ли? Будет ли он им? Полюбят ли его ребята?

Сергей всматривается в лица ребят, вслушивается в их голоса, когда они говорят с вожатым, и все ищет ответа на свой вопрос. Наконец, не выдерживает:

— Толь, тебя ребята любят?

Тот недоуменно смотрит на Сергея.

— Что я девушка, что ли? Да я никогда и не задумывался над этим. Плюнь, Сережка. Слушаются, и ладно. А любят? Разве их поймешь. Наверное, нет. Я им ничего не спускаю.

Да разве для того, чтобы любили, надо спускать? Нет. Добреньких да нетребовательных ребята не любят, не уважают — вот так-то вернее будет.

А вечером в пионерской Анатолий говорил Василию:

— Чудной этот Сергей. Ты знаешь, что он спросил у меня сегодня. «Тебя, — говорит, — ребята любят?» Чудно, верно?

— Как спросил? — отрывается от своих бумаг Борис Михайлович.

— Да любят ли меня ребята?

— Понятно! — снова углубился в бумаги старший.

Но когда ушел Толя, Борис Михайлович спросил у Василия:

— Вася, у вас завтра очередная встреча на Генуэзской крепости?

— Да, Борис Михайлович.

— Обязательно возьмите с собой Сергея. Надо, его с другими вожатыми познакомить. И вообще, помогите ему. Он, видимо, еще не освоился.

— Хорошо, Борис Михайлович.

— Он к Анатолию, кажется, тянется?

— Да как вам сказать: Только такой человек, что если кто и не тянется, так он притянет. Он ведь не случайно не понял вопроса Сергея. Наверно; и не задумывался над этим никогда.

— А ведь хорошо, что Сергей задумался над этим. Без этого нельзя с людьми работать. А мне кажется, что Сергей может работать с людьми. Пусть сейчас начнет, потом в жизни это всегда пригодится. Боюсь, только мягок он очень. Надо бы ему побольше твердости, требовательности.

— Это трудно, Борис Михайлович. Сразу не дается.

— Но еще труднее ему будет с его мягкостью. Хорошие люди оценят, плохие воспользуются. Задержится у нас — надо будет попробовать сделать его потверже. А на Генуэзскую крепость завтра обязательно позовите. Полезно ему будет.

— Ну скажи ты мне на милость, кто еще эту каторгу придумал на нашу голову! Это ж надо, а? Каждый день дневник заполняй! — Анатолий бросил ручку, откинулся на стуле.

— Темнота ты, Толь! — Сергей уселся на подоконнике. — Вот пробыл целый день с ребятами.

И каждую минуту, каждую секунду раскрывались перед тобой характеры, характеры… Тридцать пять за одну секунду! Это же клад! Открытие! Какой ученый может наблюдать такой процесс? Науке нужен твой дневник, темнота! Возьмет его потом ученый, прочитает: готовый рецепт для воспитания сразу тридцати пяти людей. Придет он к тебе, поклонится низко и скажет: «Спасибо, Анатолий Иванович, удружили. Прочитал я ваш дневник, думал, диссертация, а здесь ничего…»

Сергей не успел закончить фразу. Анатолий сорвался с места, бросился к окну. Но Сергей уже хохотал, спрятавшись за маслину:

— К нему как к будущему светиле, а он…

— Я тебе дам светило! Погоди, на Генуэзской сегодня поквитаемся…

…Длинна дорога от Нижнего лагеря до Третьего. Взбежит на пригорок, задержится на мгновение на вершине и снова бежит вниз. К морю. От берега до самого горизонта легла по морю лунная дорожка. Ровная дорожка, прямая-прямая, как стрела, не то что эта, по берегу. Вот опять шарахнулась в сторону, нырнула в кусты, по мостику через вечно пересохшую речушку и снова круто вверх, петлями, петлями, теперь уж все дальше и дальше от моря к стене, выложенной ноздреватым хрупким ракушечником. За стеной снова парк, темный, чуть шуршащий на ветру листвой. Второй лагерь.

Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они — вожатые.

— Костина песня? — спрашивает Сергей.

— Костина! — отвечает Василь.

Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.

Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…

…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:

— Кто?

— Нижний.

— Ты, что ль, Василь? — снова спрашивают из темноты. — Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.

Они вступают в освещенный круг.

Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.

— У вас что, новенький?

— Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.

Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.

Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.

Высокий девичий голос выводит:

подхватывают остальные.

Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.

Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»

— Сергей, домой пора! — прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.

— Иду.

Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.

— Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.

— Девичий голос звучал чуть насмешливо. — Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.

Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.

— Спасибо! Я уж как-нибудь сам.

— Не сердитесь! — Девушка снова нашла в темноте его руку. — Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.

• Предыдущая
• 4/14
• Следующая