Кубанские сказы - Попов Василий Алексеевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/66
• Следующая

Луна медленно спускалась к вершинам деревьев. В ночной тишине слышался только глухой шум реки да редкий лай собак.

«Ночь проходит, а никого не видно! – подумал Магамуд, плотнее запахивая свою бурку. – Может быть, этот мерзавец-тугоруг не решился проникнуть в дом Каймета?»

Когда луна скрылась за деревьями, Магамуд уснул. Он не видел легкой тени, бесшумно крадущейся по двору.

Тень проскользнула к открытым дверям хаты и из-за косяка заглянула внутрь. Но самый острый взгляд ничего не сумел бы разглядеть в густой темноте. Тень протянула руку к поясу, и в свете звезд тускло блеснула сталь кинжала. Еще раз оглянувшись вокруг, неизвестный шагнул внутрь хаты.

Глухой шум и чей-то испуганный крик заставили Магамуда вскочить с земли. Выхватив кинжал, он бросился к дверям хаты.

– Каймет! Друг мой! Ты жив? – крикнул он.

– Стой! Остановись, мой брат! – ответил из темноты спокойный голос Каймета. – Не входи ко мне, иначе ты тоже упадешь в открытый погреб. Подожди! Я сейчас зажгу свет, и мы посмотрим, кого черные мысли привели в мой погреб.

В темноте послышались ровные удары железа о камень, и брызнули искры. Когда загорелся светильник с бараньим салом, его желтый огонь осветил хату и обрисовал возле двери черный квадрат открытой ямы погреба.

Каймет сбросил в погреб деревянную лестницу и крикнул:

– Княжеская собака, вылезай из ловушки! Магамуд щелкнул курком пистолета.

Из темной ямы медленно, пряча лицо в поднятых ладонях, вылез человек.

– Нет, ты покажи нам свое лживое лицо! – воскликнул Каймет. – Я хочу видеть шакала, который нарушает святость соли и каши!

Он поднес светильник к лицу неизвестного и удивленно откинулся назад.

– Ты?! – крикнул он.

У края погреба стоял молодой певец, проклинавший князей и орков. Его лицо, перекошенное смертельным страхом, потеряло свою привлекательность.

– Собака, которая лает громче всех, всегда трусливее и воровитее своих собратий! – с холодным презрением проговорил Магамуд. – Сейчас я кликну людей и пусть они решат, как поступить с тобой, предатель!

– Не надо! – махнул рукой Каймет. – Из-за одной собаки не стоит портить отдых многим хорошим людям, Пусть он берет своего коня и убирается вон! Пусть идет доедать объедки пожирателя чужих баранов! – Каймет рывком захлопнул крышку погреба и приказал: – Иди!

Согнувшись, предатель выскользнул из хаты,

– Подожди! Я провожу тебя! – сказал Магамуд. Через несколько минут у конюшни, где стояли кони гостей, послышалась какая-то возня и крик. Потом по двору пронесся всадник. Конь перепрыгнул через плетень и унес беглеца в предутренний сизый туман.

– Когда хозяин хочет сделать собаку злой, он отрезает ей ухо, – сказал Магамуд и бросил за плетень, в бурьян, какой-то небольшой предмет. – Потом он подошел к Каймету и крепко, дружески сжал ему плечи. – А ты прав, мой брат! Черные мысли привели негодяя в ловушку!

– Я так и думал! – скупо улыбнулся Каймет. – Друг после моего предупреждения не войдет ночью в мою хату. Войти может только враг. И для врага я открыл свой глубокий погреб…

Там, где суровый белопенный Дах, бушуя, несет по ущельям свои злые волны, жил когда-то старый князь-пши. Вся его жизнь проходила в кровавых битвах с соседями, в налетах и нападениях. Был он груб и безобразен, жесток и жаден. Точно коршун-стервятник с птенцами жил он со своей дружиной в каменной башне, и не встречалось человека, который мог бы выдержать его холодный, безжалостный взгляд.

Как-то весной грозный князь отправлялся в поход. Сдвинув мохнатые брови, опустив голову в дорогой папахе, ехал он впереди дружины, безразлично поглядывая на согнутые в поклонах спины жителей аула. И вдруг девушка, стоявшая в толпе женщин, чуть-чуть приподняла голову и бросила на него любопытный взгляд. Пши успел заметить только большие черные глаза. От мимолетного взгляда девушки что-то дрогнуло в жестоком сердце старого пши, и он вдруг почувствовал, как прекрасна весна, как чист прохладный горный воздух, как свежа молодая зелень и прозрачно голубое небо.

Князь остановил коня и приказал всем женщинам выпрямиться. Жадно, ненасытно всматривался он в тонкое девичье лицо, в сросшиеся черные брови, под которыми сияли глаза. Он смотрел на девушку, как змея на птичку, и что-то вроде улыбки промелькнуло на его суровом лице.

– Кто ты? – спросил князь.

– Я – Наки, дочь твоего пастуха, – ответила девушка.

– Наки?! Хорошо! Готовься, Наки, стать моей женой. Скучно и холодно в моем орлином гнезде. Ты согреешь его своей красотой.

– Тесно будет вольной ласточке в твоем каменном гнезде, князь.

– Привыкнешь!

– Но я не люблю тебя, князь…

– А мне какое дело… Ты понравилась мне… Вернусь из похода, отпразднуем свадьбу…

– Не нужно, князь! Мне лучше в Дах броситься, чем стать твоей женой, – сверкнула глазами девушка.

Пши нахмурил брови и в гневе дернул коня за узду так, что резвый скакун затоптался на месте.

– Как смеешь ты, девчонка, спорить со мною, князем! Взять ее и отвезти в башню! Пусть там ждет меня.

Дружинник выхватил Наки из толпы женщин, бросил перед собой на седло и поскакал к башне. А старый пши продолжал свой путь.

Этот поход был неудачным для князя. Ночью, когда пши и его дружинники с грозными криками ворвались в чужой аул, навстречу им бросились отважные джигиты с мечами и кинжалами.

– Бейте разбойников! Пусть забудут они дорогу к нашему мирному аулу! – кричали джигиты, тесня воинов старого пши.

Сам пши получил много ран и, слабея, сказал своим воинам:

– Держите меня, я падаю… Отступайте! Спасайтесь! Двое дружинников подхватили раненого князя, другие торопливо повернули своих коней. Стаей испуганных воронов вылетели они из аула и помчались обратно.

Еле живой, стонущий, окровавленный, завернутый в бурку, трясся старый пши на коне, и двое всадников поддерживали его, чтобы он не свалился с седла.

На горной тропе дружинники встретили одинокого юношу в поношенной черкеске из грубого домотканого сукна, с каким-то длинным свертком за плечами.

– Кто ты?! – закричали на него воины.

– Я – певец Лаго! – ответил юноша. – Я хожу из аула в аул и пою песни о свободе…

– Ах ты, сын шакала! – зашумели дружинники. – Ты призываешь народ бороться против нас, орков, и наших князей!

– Свяжите его! Мы бросим его в подземелье нашей башни. А когда выздоровеет князь, он повесит этого молодца, чтобы все знали, как поступают с бунтовщиками, выступающими против княжеской власти, – приказал старый княжеский слуга – уздень.

Воины скрутили юноше руки и заставили бежать за своими конями.

Только в башне, выставив дозоры и караулы, дружинники стали осматривать раны старого пши. Суровые воины качали головами, глядя на изрубленное тело князя. Он лежал окровавленный и бледный. – Тут ничего уже не сделаешь, саван надо готовить, – сказал кто-то.

Когда воины стали промывать раны пши, он прогнал их и осыпал проклятиями:

– Ваши руки грубы, как когти барса! Они причиняют мне нестерпимую боль…

Князь вздохнул и приказал:

– Позовите эту девушку… Наки… Пусть она перевяжет мне раны…

Один из воинов за косы притащил Наки и сказал:

– Лечи нашего князя! Перевяжи его раны! Девушка гордо взглянула на угрюмых воинов и ответила:

– Не буду я лечить зверя, терзающего мой народ и лишившего меня свободы!

– О Наки! – простонал князь. – Я слаб и бессилен! Помоги мне, и клянусь тебе, что, если ко мне вернется здоровье, я отпущу тебя на свободу… Я сделаю все, что ты захочешь…

– Помни свои слова, князь! – сказала Наки.

Она осторожно промыла студеной чистой водой кровавые раны князя, а потом приложила к ним повязки, смоченные хмельным айряном…

А певец Лаго в это время лежал на жестком каменном полу в маленькой каморке, куда его заперли княжеские дружинники. Немного отдохнув, он осторожно развернул сверток, который был у него за плечами, и достал оттуда простую скрипку-кяманчу. Взглянув на узкий луч заходящего солнца, проскользнувший через узкую бойницу, юноша провел смычком по струнам, и кяманча запела.

• Предыдущая
• 60/66
• Следующая