Субъекты, объекты, данные и ценности - Пирсиг Роберт М. - Страница 4

Уже говорилось, что, кажется, ни Эйнштейн, ни Бор не осознавали явно, что, хотя они вели свой спор в понятиях мысленных экспериментов, спор, тем не менее, шел о метафизике. Метафизический вопрос, лежащий в корне всего этого, — это старый вопрос разума против материи, субъекта против объекта, который не давал покоя философии со времен Исаака Ньютона и Иммануила Канта.

Дополнительность Бора обвиняли в том, что она субъективистична. Если мир состоит из субъектов и объектов, и если Бор говорит, что свойства атома не присутствуют в объектах, значит, Бор говорит, что свойства атома присутствуют в субъекте. Однако если наука и не может чем-то быть — она не может быть субъективной. Нельзя всерьез утверждать, что вся наука располагается у вас в голове. Однако в своих ранних работах по дополнительности Бор, казалось, именно это и утверждал (Фолзе, 24). Он пытался вычислять проблему в квантовой физике, а не просто жонглировать кучей философских категорий, и Генри Фолзе говорит, что ему, казалось, не приходило в голову, каким может оказаться значение этого. В своем первом докладе по дополнительности Бор не упоминал объективность и в действительности допускал грубую ошибку, называя свою дополнительность субъективной. Также он говорил о научном наблюдении как о «возмущении явления», а это предполагало, что он говорит либо о мыслях, возмущающих объекты, или же о том, что явления субъективны.

При условии таких нападок на его субъективность, можно видеть, почему Бор разработал концепции «феноменального объекта» и «визуального объекта» независимыми от субъекта на рисунке, который я вам только что показал. Он находился под постоянным давлением — доказать, что то, о чем он говорит, не субъективно.

Он постоянно приводил тот довод, что дополнительность не субъективна. Поскольку предоставляет однозначную коммуникацию. Когда результаты эксперимента существуют однозначно в уме нескольких ученых, Бор говорит, что он уже не субъективен.

Тем не менее, по-моему, это все равно не снимает с него обвинения в субъективности. Когда Бор утверждает, что проверка объективной научной истины — «однозначная коммуникация», он говорит о том, что не природа, а общество решает в конечном итоге, что истинно. Однако общество — не объективная сущность. Как хорошо известно антропологам, общества тоже субъективны. Единственными поистине объективными аспектами «однозначной коммуникации» являются контуры мозга, которые ее порождают; гортань; звуковые волны или иная среда, переносящая ее; барабанная перепонка и контуры мозга, принимающие ее. А они могут производить ложь так же легко, как истину.

Фолзе утверждает, что Бор так никогда и не преодолел критики в том. Что его философия субъективистична. «Бор представлял себе, как дополнительность распространяется все шире и шире, на иные поля — подобно тому, как механический подход Галилея начался с астрономии и простого явления движения и постепенно распространился на все физические науки» (Фолзе, 168). Но этого так и не произошло. Квантовая физика сегодня доминирует на научной сцене, но отнюдь не из-за философии дополнительности Бора. Доминирует она, поскольку математический формализм квантовой теории корректно предсказывает атомные явления.

Бор всю свою жизнь был разочарован тем, что считал неспособностью философов понять дополнительность. За исключением Уильяма Джеймса он «чувствовал, что философы — люди очень странные, на самом деле — заблудшие» (Фолзе, 44). Позднее он отмечал: «Мне кажется, разумным будет говорить, что ни один человек, называющий себя философом, в действительности не понимает, что означают описания дополнительности». И, как заключает Фолзе, «это несколько тоскливое замечание великого первопроходца современной атомной теории сегодня прискорбно истинно — так же, как и более пятидесяти лет назад» (Фолзе, 44). Хоть Бор и намеревался написать книгу, которая содержала и развивала бы его философские идеи, он ее так и не написал. Это заставляет меня думать, что он осознавал: его философия не работала так, как он надеялся, а он не знал, что с этим делать. Высказывался он так, точно был уверен в ее правоте, но его разочаровывало и раздражало, что других она по всей видимости не увлекала.

Генри Фолзе сказал, что «в последнем, как оказалось, интервью, за день до смерти, Томас Кун спрашивал Бора о природе его интереса к фундаментальным философским проблемам. Ответ Бора был прям: "В некотором смысле вы видели всю мою жизнь"» (Фолзе, 31). В реплике звучали недосказанность и печаль, от которых я успокоился надолго.

Теперь мне хочется резко свернуть от Копенгагена к городу Бозмену, Монтана, к отделению английской филологии Колледжа штата Монтана, к 1959 году, когда я там преподавал. Люди иногда ополчаются на меня, когда я начинаю говорить о качестве, так, будто я придумал всю эту проблему самостоятельно. Но я был связан вполне легальным контрактом с правительством штата Монтана, по которому обязан был обучать качеству, хотя у меня и не было ясного представления о том, что это такое, — и ни у кого такого представления не было. Антропологам известно, что в каждой культуре имеются странные и причудливые практики, не имеющие смысла с точки зрения их применимости, но такие практики легче различить в чужих культурах, нежели в своей собственной. Я укажу вам на то, что на протяжении множества веков преподавателям риторики в нашей культуре платили за то, что они оценивают или заваливают своих учеников на основании качества их работ, не имея никакого практического определения того, что есть это качество, и даже не зная, существует ли оно вообще. Вот этой причудливой практике я и пытался положить конец.

В «Дзэне и искусстве ухода за мотоциклом» я описал, как пришел к вопросу «Что есть качество?», и рассказал о первой попытке решить его, когда Федр думает про себя: «Качество… знаешь, что это такое, и в то же время не знаешь. Но ведь это противоречит самому себе. Однако некоторые вещи действительно лучше других — то есть, в них есть больше качества. Только когда пытаешься сказать, что же такое качество — если не считать перечисления тех вещей, которые им обладают, — все это — фук! — лопается. Не о чем говорить. Но если не можешь сказать, что такое Качество, то откуда ты знаешь, что оно вообще существует? Если никто не знает, что это такое, то во всех практических целях его не существует вообще. Но во всех практических целях оно на самом деле существует. На чем еще основана эта градация? Почему еще люди платят целые состояния за одни вещи, а другие выбрасывают на помойку? Очевидно, что некоторые вещи — лучше, чем другие… но что такое эта «лучшесть»?.. Вот так — по кругу, раз за разом — прокручивая мысленные колеса и нигде не находя никакого сцепления.»

У студентов существовала такая общераспространенная озорная практика — сдавать одну и ту же работу по риторике разным преподавателям и наблюдать, как она получает разные оценки. Это давало студентам довод в пользу того, что вся идея качества — бессмысленна. Однако один преподаватель отплатил им той же монетой: раздал пачку работ разным студентам и предложил каждому проставить оценки за качество. Как он и рассчитывал, относительные оценки студентов сходились как между собой, так и с оценками преподавателя. Это означало, что несмотря на то, что студенты утверждали, будто качества не существует, они уже знали, что это такое, и отрицать этого не могли.

Поэтому я вот что сделал: перенес это упражнение в класс, заставив студентов оценивать четыре работы день за днем, пока они не увидели, что знают, что такое качество. Никаким концептуальным образом говорить, что это за объект — качество, — им так и не пришлось, но они понимали, что, увидев его, они его опознают. Качество реально несмотря даже на то, что его невозможно определить.