Беседы в Париже - Кришнамурти Джидду - Страница 22

Это также не отречение, не отказ.

Был прекрасный вечер в долине у ручья, среди зелёных лугов, столь богатых кормом для скота, среди чистых фермерских домиков и восхитительных облаков, полных цвета и ясности. Одно из них висело над горой, так ярко сияя, что казалось любимцем солнца. Длина была прохладной, приятной и совсем живой. В ней царили мир и спокойствие. Здесь были и современные сельскохозяйственные машины, но всё ещё использовалась и коса, и давление и грубость цивилизации не затронули это место. Тяжёлые электрические провода на мачтах тянулись через долину, и они тоже казались частью этого безыскусственного мира. Когда мы шли через поля по узкой тропинке, заросшей травой, заснеженные горы с их окраской казались совсем близкими и хрупкими, такими нереальными. Козы блеяли, ожидая, чтобы их подоили. Совершенно неожиданно вся эта непомерная красота, эти краски, холмы, эта богатая земля, эта переполненная жизнью долина — всё это оказалось где-то внутри. Даже не внутри, — сердце и мозг были так полно раскрыты, настолько свободны от барьеров времени и пространства, так пусты от всякой мысли и чувства, что была только эта красота, без звука и формы. Она была здесь — и всё остальное перестало существовать. Беспредельность этой любви, с её красотой, с её смертью, наполнило эту долину и всё существо человека — которое было этой долиной. Это был необычайный вечер.

Отречения не существует. То, от чего отреклись, всегда остаётся, и там, где есть понимание, отречения, отказа, жертвы не существует. Понимание — самая сущность не — конфликта, а отречение — конфликт. Отказ — это действие воли, порождённое выбором и конфликтом. Отказаться означает поменять — в обмене же нет свободы, а только ещё больше смятения и несчастья.

Возвращение из долин и высоких гор в большой, шумный и грязный город влияет на тело. Был прекрасный день, когда мы уезжали через глубокие долины, водопады, тёмные леса к голубому озеру и широким дорогам. Это была резкая смена — из мирного, уединённого места в город, который шумит день и ночь, в жаркий, душный воздух. Когда сидел во второй половине дня, глядя поверх крыш, рассматривая их форму и каминные трубы, совершенно неожиданно, с мягкой ясностью пришло то благословение, та сила, то иное, отличное, непохожее, наполнило комнату и осталось. Оно и сейчас здесь, когда пишу это.

Из окна восьмого этажа было видно, как некоторые деревья вдоль авеню становились жёлтыми, красно-коричневыми, красными среди длинной полосы густой зелени. С этой высоты верхушки деревьев сияли своим цветом, и рёв уличного движения, восходя через них, в какой-то степени смягчался. Есть только цвет, а не разные цвета; есть только любовь, а не разные её выражения; различные категории любви — не любовь. Когда любовь разбита на фрагменты, на божественную любовь и телесную, она перестаёт быть любовью. Ревность — дым, удушающий пламя, но страсть становится глупой без строгости, а строгости нет, если нет самоотверженности, которая есть смирение в полной простоте. Глядя вниз на массу цвета с разными красками, видишь единственную чистоту, как бы она ни была раздроблена; нечистота, как бы её ни меняли и ни прикрывали, как бы ей ни сопротивлялись, всегда останется нечистотой, как и насилие. Чистота не состоит в конфликте с нечистотой. Нечистота никогда не может стать чистой, не более, чем насилие может стать ненасилием. Насилие должно прекратиться.

Здесь есть два голубя, устроившие себе дом под шиферной крышей на той стороне двора. Первой выходит самка, затем медленно, с большим достоинством, за ней следует самец, и там они остаются всю ночь; сегодня рано утром они вышли, сначала самец, потом самка. Раскинули крылья, почистились и распластались на холодной крыше. Вскоре, неизвестно откуда, появились другие голуби, десятками; они усаживались вокруг этих двоих, чистились и ворковали, дружески толкая друг друга. Затем, совершенно внезапно, все они улетели, кроме первых двух. Небо хмурилось, висели тяжёлые облака, полные света на горизонте, и виднелась длинная полоса голубого неба.

Медитация не имеет ни конца, ни начала; в ней нет достижения и нет неудачи, нет накопления и нет отречения; это движение без конца и потому за пределами и выше времени и пространства. Переживание её означает её отрицание, отказ от неё, поскольку переживающий привязан к времени и пространству, памяти и узнаванию. Осознавание внутренней медитации — то пассивное осознание, которое есть полная свобода от авторитета и честолюбивого стремления, зависти и страха. Медитация не имеет никакого значения, никакого смысла без этой свободы, без самопознания; пока же есть выбор, самопознания нет. Выбор подразумевает конфликт; конфликт препятствует пониманию того, что есть. Блуждание в каких-то фантазиях, в каких-то романтических верованиях — не медитация; мозг должен очистить себя от всякого мифа, иллюзии и безопасности, и прямо взглянуть в лицо факту их ложности. Нет никакого отвлечения, всё входит в движение медитации. Цветок — это форма, запах цвет и красота, которые и есть весь цветок в целом. Разорвите его на части, фактически или словами, и тогда нет цветка, есть только воспоминание о том, что было. А это ни в коем случае не цветок. Медитация — весь цветок в его красоте, увядании и жизни.

Солнце только начало проглядываться сквозь облака рано утром и ежесекундный рёв уличного движения ещё не начался; шёл дождь, и небо было скучное, серое. Дождь стучал по маленькой террасе, и ветер был свежий. Стоял в укрытии, глядя на простор реки и осеннюю листву, когда пришло это иное, отличное, как вспышка, какое-то время оставалось — чтобы снова уйти. Странно, каким интенсивным и реальным оно стало. Оно было таким же реальным, как эти крыши с сотнями труб. В нём есть странная движущая сила; оно сильно своей чистотой, силой невинности, которую ничто не может извратить. И оно было благословением.

Знание пагубно, разрушительно для узнавания нового, для открытия. Знание — всегда во времени, в прошлом. Оно никогда не принесёт свободы. Но знание необходимо, чтобы думать, действовать, а без действия существование невозможно. Однако действие, пусть даже мудрое, праведное, благородное, не может открыть дверь к истине. Пути к истине нет — её нельзя купить никаким действием, никаким очищением мысли. Добродетель — это единственный порядок в мире, находящемся в беспорядке, и здесь должна быть добродетель, которая является движением не-конфликта, свободы от конфликта. Но ничто из этого не откроет путь к беспредельному. Всё сознание должно опустошить себя от всего своего знания, действия и добродетели; опустошить себя не с целью достичь чего-то, что-то реализовать, чем-то стать. Оно должно оставаться пустым, хотя и действовать в повседневном мире мысли и действия. Из этой пустоты должны приходить и мысль и действие. Но эта пустота не откроет пути. Не должно быть никакого пути, никакой попытки достичь чего бы то ни было. Не должно быть центра в этой пустоте, поскольку у неё нет измерения; это центр измеряет, взвешивает, рассчитывает. Эта пустота вне пределов времени и пространства, вне пределов мысли и чувства. Она приходит также спокойно и ненавязчиво, как и любовь; у неё нет ни начала, ни конца. Она здесь, неизменная и неизмеримая.