Будущее настоящего прошлого (СИ) - Нюхтилин Виктор Артурович - Страница 19

Примеры можно добавить. Возможно, при более насущной необходимости они появятся позже, а пока надо работать дальше. А что у нас может быть дальше? А дальше у нас следующая глава. Нам надо найти путь к тому, чтобы понять, как всё это происходит, как работает случайность и в чем ее мудрый источник. Потому что если мы будет только приводить примеры, то мы ничего не поймем.

У древних германцев весь окружающий мир делился на две зоны — Митгард и Утгард. Митгардом назывались известные территории, а Утгардом неизведанные. При этом известными считались не те земли, которые обозримы взглядом при свете дня, а только те, где ступала нога соплеменника. Там, где охотились, или просто побывали, уже был Митгард — свой, родной и понятный. Там же, где никто еще не был, там был Утгард — не просто таинственный, но враждебный и совершенно иной по форме своего бытия. В этом Утгарде все происходило страшным, непривычным и не принятым в традициях Митгарда образом. Оттуда не было возврата, там жили таинственные и опасные существа, там не было место живому человеку. Умершего относили в Утгард (буквально туда, где считалось, пролегает граница Митгарда) и оставляли. Отныне он становился врагом и пребывал в Утгарде.

Помимо всех опасностей, которые сопровождали племя, существовала постоянно еще вот эта опасность некоего соседства с инобытийной человеку системой жизни, от которой ничего хорошего ждать нельзя. И даже хуже того — с наступлением темноты Утгард активизировался и подступал прямо к порогам жилища людей. Во тьме раздавались звуки присутствия его существ, они окружали и подстерегали человека в напряженной ожидающей тишине. Митгард же ютился только в зоне стен спящего дома под мерцающие огоньки притушенного на ночь костра.

Так работает человеческое сознание в оценке того, что оно знает, и того, чего оно не знает. С развитием цивилизаций аналогом подобного Утгарда было незнание тех или иных природных явлений. Не зря за всеми дождями, ветрами, молниями, засухами, морозами, землетрясением, морскими бурями и всем остальным предполагались некие живые сущности, редко когда проникающиеся кардинально интересами человека при осуществлении своих мероприятий. Таинственное страшит.

Шли века, росло знание о природе. Таинственного не осталось. Исчезли мифы. Позабылись мифологические существа. Наука раскрыла мир и превратила его в сплошной Митгард. Более того, никакого Утгарда вообще уже не стало. Все, что следовало еще узнать, находилось теперь только в самом Митгарде.

Вдохновленная успехом, наука, устами Огюста Конта впервые заявила — «долой философию»! Философия — это всего лишь игра отвлеченными понятиями, не имеющими объектной базы в реальном мире. Философия — это всего лишь остроумное перетолковывание пустых парадоксов, не существующих в природе и не имеющих никакого смысла для практических нужд человека. Философия — это муляж знания, это негативное знание, это обман, потому что философия не научна. А вот наука — это положительное знание, позитивное. Наука не обманывает, потому что всё может доказать экспериментально, и все, что есть в науке — есть в реальном мире. Истинность научного знания можно проверить на практике, а философское знание вообще бессмысленно, потому что оно абстрактно и не привязано ни к чему, кроме как к своей же внутренней логике. Наука ничего не должна объяснять, наука должна лишь бесстрастно и обобщенно описать свое знание. Каждая наука в отдельности — должна описать свое собственное позитивное знание. Объединить и объяснить эти знания должна новая философия, «синтетическая», задача которой — свести воедино достижения отдельных частных наук.

Так наука объявила себя вершиной знания и вообще единственным путем познания как такового. Кроме того парадокса, (который почему-то редко замечается) что при этом она, начав с «долой философию», закончила «да здравствует философия», всему остальному трудно было что-то возразить. И возражать было некому. Кант до этого тихонько прикрыл дверь философии, доказав, что базовые понятия человека существуют до его опыта, то есть являются врожденными, и познает человек через них, (как через единственную доступную ему схему познания), только то, как вещи ему являются через этот врожденный преобразователь видимого в знаемое. А сущность вещей остается для человека скрытой вот этими навязанными его сознанию понятиями, которые переделывают для него эти вещи лишь в удобоваримые его сознанию явления. По сути, это Кант сказал «долой философию», вернее, долой «традиционную философию». И предложил другую философию, вне опыта, вершина которой — прямая и непосредственная вера.

Все, что было далее профессионального или значимого в философии, произошло в короткое время на немецкой земле в лице Фихте, Шеллинга, Гегеля, и называется это «немецкой классической философией». Называется это всё так не потому, что это была немецкая философия, а потому, что это была последняя классическая философия, то есть чистая работа с понятиями. При этом, что самое главное, все это было — «антикант». В попытке выйти за границы познания, которые отчетливо провел человеку Кант, Фихте пытается доказать, что эти врожденные понятия не вырастают перед человеком непреодолимой для познающего разума стеной, а создаются неким вторым подсознательным «Я» человека. Фихте совершенно блестящим образом запутывается во всех этих «Я» и «не-я», утверждая, что одно из этих «я» непосредственно и создает природу, к головной боли всех тех, кто до сих пор пытается разобраться в его «наукоучении». Шеллинг, ужаснувшись от Фихте, борется с Кантом по-другому, он говорит — нет никакой разницы между вещами и сознанием, всё абсолютно тождественно, сознание и материя это одно и то же, так как, и то и другое происходит из одного Абсолюта и дифференцируется из него же, отличаясь друг от друга только степенями разумности. И поэтому, что бы человек ни познавал, это на самом деле Абсолют познает сам себя, и все познается правильно. Смело завернул. А закончил все это Гегель, и его «антикант» выглядел так: все у Канта правильно, вещи существуют в себе, а даются нам в явлениях, только в этих явлениях сущность вещей хоть каким-то краешком, но все-таки отражается, и, применив диалектику (всеобщий анализ всеобщей взаимосвязи), можно эту сущность из явлений выцарапать.

Всё. На этом философия закончилась. Далее пошло ее не злонамеренное, но систематическое убийство.

Завершилось это убийство актом экзистенциализма, когда некая группа людей, увидев во времена мировых войн, революционных потрясений и фашистских репрессий, что человеческая жизнь ничего не стоит и может уничтожаться целыми городами, очень испугалась, и объявила основной ценностью, а также единственным реально существующим явлением мира ощущение собственного существования (экзистенцию). Затем эта группа людей упала на колени перед неизбежностью смерти, объявила мир абсурдом (конечно же — абсурд, если я, такой хороший, должен буду умереть!) и предположила, что в самый момент смерти ощущение жизни (экзистенция) предельно обострится, раскроется во всей своей подлинности и явится истина. А дальше — музыка играй, и плачьте вдовы. И по философии тоже.

Всё остальное многочисленное и своевольное времяпрепровождение с применением сложных философских терминов, существующее сейчас в мире, трудно назвать философией. Вся нынешняя философия — это постоянная попытка нагнать жути этими сложными терминами, через которые не продирается никакая завершенная мысль. В какой-то мере, если физика заменилась математическими значениями, то философия ныне также заменилась только значениями различных терминов, и всё распускание философской мысли определяется только отношениями между этими терминами без конкретной привязки к действительности.

Кроме того, появился еще и какой-то современный философский позор, когда философия кидается на какие-то отдельные отрасли деятельности людей и начинает обслуживать результаты этой деятельности. Средневековую философию презрительно называют «служанкой богословия», поскольку она должна была не просто развиваться в пределах церковных догматов, но и непосредственно эти догматы обосновывать. При этом забывают, что средневековая схоластика создала нынешнюю систему логики, и вообще это было время господства невероятно строгой интеллектуальной дисциплины доказательств — пытались не что-нибудь, а Бога обосновать, и тут не могли себе позволить безосновательной болтовни. И это все равно была философия — наука о мире как таковом и о человеке в этом мире.