Мелхиседек. Книга 2. Человек - Нюхтилин Виктор Артурович - Страница 57

Итак, мы освободились и от танца. Осталось не так уж много. Изобразительное искусство, литература, песня и театр. Начнем с песни. Это - совмещение жанров. Литература и музыка в сожительстве. С музыкой мы распрощались раньше, следовательно, остается голая литература в форме поэзии. Итак, песня вошла у нас в литературу своим содержанием. Уже меньше.

Театр - тоже литература. Инсценированное литературное действие. Все, что мы можем увидеть на подмостках театра, мы можем и прочитать. При этом у нас возникнет своя версия этой истории. Театральный же коллектив представит нам свою, несмотря на то, что режиссер вообще имел в виду совсем другое. При этом в одном процессе представления реализуются совершенно разные версии одного и того же содержания. Литературного. Следовательно, в целях упрощения мы относим театр также по его содержанию к литературе. Обстановка с искусством еще более прояснилась.

И вот перед нами два столпа искусства - изобразительное искусство и художественное слово. О непрерывности изобразительного искусства мы уже говорили - человек еще корову доить толком не научился, а из глины уже ее лепил неисчислимо. А как насчет литературы? Ведь до литературы было так называемое народное творчество (сказы, поэмы, саги, эпосы, былины, легенды, притчи, сказания, мифы, мистерии и т.д.), которые передавались изустно, а не в записанном литературном виде. Может быть, нельзя литературе присваивать непрерывность? По-видимому, можно.

Во-первых, художественное слово, если оно даже и не записано, остается художественным словом, то есть литературой. А примитивное слово, даже если оно издано в виде роскошной книги, художественным словом, то есть искусством, не является. Не все, что вышло в печати - искусство, и не все, что в печать не попало - не искусство. План издательства здесь критерием не является.

Во-вторых, все это народное творчество давно уже стало литературой. По крайней мере более двух тысяч лет мы знакомимся с ним именно в этой форме, а не в его исконной. Мы все это читаем, как читаем фельетоны. Тот же процесс. Никто на площадях нас с подвигами Микулы Селяниновича нараспев не знакомит. Книжки есть для этого. Литература.

В третьих, совсем непонятно - что такое народное творчество (фольклор)? А "Преступление и наказание" - не народное творчество? Почему? Потому что автор известен? А если бы автор был неизвестен, то это называлось бы "Былиной о Родионе, Порфирии, карге убиенной и топоре неправедном"? Если мы возьмем восхитившую нас народную песню, сказание или притчу и начнем скандировать: "Автора! Автора!", то к рампе выйдет поклониться с благодарным достоинством не 20-30 миллионов населения того периода, когда предполагаемо было создано так увлекшее нас творение, а кто-то один, просто забытый. Следовательно, если память отшибло, - то это народное творчество, а если автор вписан в каталоги - то это уже не фольклор? Странный принцип разделения полномочий. Нам трудно признать за ним достаточно оснований. Поэтому мы будем считать литературу непрерывным видом искусства, начиная с первых охотничьих рассказов, передающихся из поколения в поколение, и заканчивая нынешними детективами, мало уступающими полетом фантазии этим рассказам.

Точно также без особых потуг можно с полным правом отнести изобразительное искусство и литературу к субъектам истории, которые постоянно изменяются. Осталось только разобраться с их содержанием. А здесь сразу же - неприятности. Потому что изобразительное искусство, конечно же, имеет вполне реальное содержание в каждом своем произведении (картина, скульптура, вышивка, выжигание, энкаустика, лепка и т.д.), но это содержание сугубо вторично. Оно просто отражает мир (если это пейзаж), жизнь (если это жанровая сцена), конкретного человека (портрет) или опять литературу (сюжетные сцены). Абстрактные живопись и скульптура ничего не выражают своим содержанием, кроме внутреннего мира своих авторов, то есть опять же - ничего. Изобразительное искусство является как бы неким персонифицированным отражением от лица автора окружающего нас мира. Но и мы ведь сами видим окружающий нас мир персонифицировано. Просто не увековечиваем это в творениях. Способностей таких нет. Но ничего нового "изо" (изобразительное искусство, куда нам без аббревиатур?) нам не дает. Тот же мир, только чьими-то глазами. Видимое содержание мира переходит в содержание произведений изобразительного искусства. А мы уже отказались от поисков каких-либо изменений в видимом содержании. Оно одно и то же по своему внутреннему смыслу наших одних и тех же встреч с ним.

Кроме того, без литературной основы все содержание изобразительного искусства становится несколько куцым и малозначительным. В этом случае искусство становится искусством ради искусства, то есть форомй просто ради своей формы. Такое искусство без литературы в своей основе не дает достаточного простора мыслям своей фабулой (общим законченным замыслом главной идеи) изображенного сюжета, поскольку картинка застывшая, и не видно ни ее предыстории, ни ее конца. Думать не о чем. А с другой стороны искусство без литературы тут же, наоборот, дает настолько большой простор для разнозначного понимания того, что изображено на картинке, что мысли просто неудержимо растекаются и размазываются в равновероятных направлениях смысла того, что стоит за тем, что застывшим образом видится перед глазами. Например, если под картиной целующейся пары не помещена надпись "Первый поцелуй", то, без ее пояснительного комментария эта сцена ничего не дает уму, поскольку мы не знаем вообще ничего о том, как развивались события до того момента, пока они не привели к слиянию губ героев, что это вообще за герои, и по какому поводу они целуются. Так же нам трудно в этой ситуации подобрать основания под то мнение, что это какой-то особенный поцелуй, а не привычные уже шалости, а тогда в чем может предполагаться особенность данной сцены от остальных таких же сцен из жизни героев? А с другой стороны без этой подписи та же самая картина одновременно слишком много дает свободному уму, который может предположить, что это вообще последний поцелуй, или 37-й поцелуй, или хороший поцелуй, или плохой поцелуй, или совсем поцелуй между обалдевшими братом и сестрой, или вообще никакой не поцелуй, а какая-то рискованная игра, приведшая к случайному поцелую по неслучайной оплошности и т.д. Ну а если такая надпись под картиной для нас есть, то, наоборот, с одной стороны слишком большое поле для вольных предположений получает уже сама предыстория первого поцелуя, и содержание становится совершенно неконкретным из-за неисчислимого количества наших версий. Единого содержания нет. Но при данном широком на первый взгляд выборе возможных вариантов предстоящих поцелую событий, слишком мало вариантов остается для заинтересованного поиска нюансов уже зарисовано предложенных житейских обстоятельств на текущем плане картины, поскольку все в ней тогда ясно, кроме, может быть, одного - для кого из двоих этот поцелуй первый? А это тоже не столь существенно для того содержания, которое могло бы определять наши задачи перед Ним в этом мире. А вот если бы художник, например, изложил эту сцену в форме краткого литературного очерка о своем первом поцелуе, то мы узнали бы об этом гораздо более того, что нам вообще хотелось бы узнать от него об этом моменте его жизни. Но это было бы конкретно и содержательно.

Например "Счастливые возможности качелей" Фрагонара - забавная сценка. Но что в ее содержании такого, что не могло бы иметь места в реальной жизни, то есть в реальной истории, и почему мы должны в этом случае свои реальные возможности нашей возможной задачи переносить в нереальную живопись? "Шубка" Рубенса вообще уступила бы по нашим личным последствиям всей гаммой наших переживаний тому случаю, если бы героиня этой картины в тех же обстоятельствах предстала перед нами вживую. За каким содержанием здесь можно из реальной жизни идти в область изобразительного искусства? "Охота на львов" Делакруа - это всего лишь эпизод охоты и не больше. А вот "Христос в пустыне" Крамского - это литература, потому что мы про это читали, а теперь видим в качестве иллюстрации. Эту картину можно рассматривать часами. Следовательно, все изобразительное искусство (в пределах задачи нашего поиска) - всего лишь иллюстрация литературных замыслов. Там, где у него есть серьезное содержание, там есть литературная подложка. А там, где это просто некий мазок природы или нашего быта без литературной сердцевины, там бессодержательность, которую мы не приветствуем для наших узких целей. Все это заставляет нас действовать дальше по уже знакомой схеме - избавляться от "изо" в пользу литературы, потому что в изобразительном искусстве нет ничего, что было бы без литературы значительно глубоким по содержанию, а в литературе есть все, что может сделать изобразительное искусство субъектом истории, в котором есть содержание, поддающееся анализу.