Мелхиседек. Книга 2. Человек - Нюхтилин Виктор Артурович - Страница 29

Если переместиться от первого Заратустры на сто лет ближе и проникнуть в 6 век до н. э., то мы здесь находим у первых же встретившихся нам философов сразу две интересные мысли о непознаваемости мира. У Ксенофана (познанию недостаточно чувственных данных, так как это всего лишь частные "мнения" людей, а не сама истина) и у Парменида (чувствам доверять нельзя, главное в познании - некое "умозрительное знание", свободное от ощущений и чувств). Их совместную непримиримую вражду несколько охладил в 5 веке до нашей эры уже знакомый нам азартный полемист Гераклит, который и здесь наперекор всем заявил, что в основе познания лежат ощущения, а это - всего лишь ощущения, а не само познание. Против этого гневно выступил в 4 веке до нашей эры Аристотель, который, негодуя, но вполне в рамках приличий по форме, объявил, что познание - это обобщение единичного через опыт, в основе которого лежат чувства. Следовательно, упрямо настаивал Аристотель, чувства - это законодатели познания и само познание - это всего лишь наши чувства. Примерно в это же время Горгий слегка поправил Аристотеля и тактично заявил, что наше знание - это всего лишь набор наших личных ощущений. Тогда в 1 веке до нашей эры на тех же основаниях Энесидем заявил, что познание невозможно и поэтому лучше вообще отказаться от этих попыток и достичь некоего внутреннего наслаждения, на котором и стоило бы успокоиться. Но тут, откуда ни возьмись - снова китайцы! Некий Ван Чун вежливо, но настойчиво стал утверждать, что наше познание - это всего лишь наши чувства и наши восприятия. Европа была возмущена! И патриотичный Секст Эмпирик во 2 веке нашей эры громогласно призвал всех отказаться от бесполезных попыток бесполезного для поиска истины сознания и предаться душевному равновесию и блаженству. Блаженство после этого длилось ровно тысячу лет, пока с революционной идеей о том, что истина не может познаваться сознанием, а может это делать с собой только при помощи интуиции, не выступил Джованни Бонавентура. От этого шока оправились буквально через 500 лет и тогда Бонавентуру опровергли Джордж Беркли, Иоганн Гаман, Клод Гельвеций, Дай Чжень, Дени Дидро, Этьен Кондильяк, Иммануил Кант, Рихард Авенариус, Герберт Спенсер, Алексей Хомяков, Дэвид Юм, Фридрих Шиллинг, Ралф Эмерсон, Макс Вебер, Сёрен Кьеркегор, Эрнст Мах, Джон Милль, Владимир Милютин, Альфред Адлер, Казимеж Айдукевич, Реймон Арон, Анри Бергсон, Ауробиндо Гхош, Джон Дью и т.д. т т.д. Вот уже двести с лишним лет все они пытаются переспорить друг друга, наперебой утверждая, что любое познание - это не более, чем комплекс наших ощущений и познать мир можно только сверхоткровением, интуицией или каким-либо еще невероятным состоянием ума, отдалившимся от опыта и чувств.

Точно такие же рефрены постоянно раздаются тысячелетиями и об атомной структуре материи, о Мировом Разуме, о неразрывности материи и движения, о двух составляющих мышления - психическом и рационально-логическом, о материальной и духовной сторонах мира и т.д. Все это, конечно, набрасывает на картину истории философской мысли краски некоего повторяющегося куплета, которые артисты слегка в разной форме, но постоянно преподносят публике в качестве полюбившегося и беспроигрышного номера. В самом деле - если в самых умных головах человечества на протяжении длительных веков вертятся постоянно одни и те же мысли, то приходится, вроде бы, признать, что никакого последовательного Плана их внедрения в эти головы сверху не существует. Если оставить из всего богатства мыслей всех философов всех веков только наследие Заратустры и Платона, то всем остальным багажом можно вполне безболезненно поступиться, ибо все, что было после них легко можно отнести лишь к переоркестровке идей этих Двух Великих. Поэтому определенно связно напрашивается мысль, что развитие философии является процессом спонтанным, то есть никем не регулируемым и, развивающимся свободно.

Но мы не зря столько времени уделили именно подробному изложению истории развития той, не прекращающей живо биться и сегодня идеи, что познание мира невозможно в силу самой специфики человеческого познания. Сам факт такого настойчивого самобичевания, проходящий через всю историю цивилизации, не просто любопытен, а очень интересен как раз в том плане, что дает нам, похоже, возможность сказать, что зарождение философских идей в головах мудрецов происходит, все же, не без Его прямого влияния.

Дело в том, что мышление - это тоже система приемов и методов познания. Эта система добросовестно работает с тем материалом, который ей предоставляется, и работает она с равнодушием ткацкого станка - что в него запустишь, то он тебе и выдаст. Хоть мешковину, хоть парчу - выйдет один и то же холст. Подобно любой системе, перерабатывающей внешний материал, мышление не может содержать в себе механизмы и устройства, приводящие к разрушению своей же собственной системы. Такое воздействие на нее может быть оказано только снаружи. В том же ткацком станке не может быть ничего такого, что отрицало бы ткацкое производства, как таковое вообще, ибо станок - цельный и неразрывный организм и, будь в нем такая возможность, она немедленно проявилась бы. Палку в колесо станка можно вставить только со стороны. Поэтому, если мы говорим о том, что в системе мышления находится возможность отрицать само мышление, то это сразу же нас настораживает, поскольку отрицание мышления должно быть элементом, чуждым самой системе мышления. Такое отрицание может быть в нее только внедрено.

Поясним это. Представим себе Уэйна Гретцки, который в разгар своей звездной карьеры делает заявление по всем каналам прессы: "Люди! Не ходите на хоккей! Это вы - зря. Потому что хоккей - это абсолютно бесплодное и совершенно бесполезное занятие!" Что мы должны будем в этом случае сказать, и что мы обязательно скажем по поводу данной заявки? Мы скажем, что это был "голос свыше", "откровение" или еще что-то сверхъестественное, что смогло заставить этого парня отказаться от таких денег и от такой славы. Мы никогда не поверим, что это был плод обычных рассуждений за чашечкой кофе в межсезонье. Мы будем уверены, что истоки такого решения - мистические! Но ведь точно такое же предположение мы вправе отнести и касательно упорно повторяющихся разработок философов о невозможности познания! Ведь, тем самым, они постоянно заявляют через все доступные им каналы: "Люди! Не читайте философов и не занимайтесь философией! Это вы - зря. Это совершенно бесплодное и совершенно бесполезное занятие!" Неужели сами философы не понимают, что такой их дружный тысячелетний хор на тему "Философия в принципе не способна родить истину" - просто-напросто отменяет и все остальное, что они нам скажут впоследствии? Зачем нам читать их опусы, если они уже заранее разослали в каждый наш дом уведомление: "Настоящим подтверждаем, что, являясь членами человеческого рода, мы не можем в принципе познавать мира по самой природе своего мышления. Список наших книг, рекомендуемых к прочтению для тех, кто интересуется истинами о мире, прилагается. Заказ можно оформить наложенным платежом".

А ведь, если бы такая мысль и могла как-то приходить в голову, то она не должна была бы прозвучать! Конъюнктура (способствующая или не способствующая выгоде система сложившихся обстоятельств) не позволила бы это сделать! Да и издатели, которые живут тем, что люди покупают печатающихся у них философов, не стали бы такое печатать, объясни им хоть кто-нибудь, - что это на самом деле значит! Или нам хотят сказать, что понятие конъюнктуры (выгодности или невыгодности) философам неведомо? Ведомо! Еще как ведомо! Иначе - чем объяснить то, что самая главная мысль Платона о том, что физический мир является лишь искаженным отражением истинного мира нефизических идей, находящегося в нематериальном плане, остается как бы в стороне от всего того, за что берется любой философ? Все материальное - это как тень на стене, отраженная от нематериального, говорил Платон. Остаются только контуры, по которым совершенно нельзя судить об истинном виде мира. Это простое и логичное объяснение все философы обходят стороной, мудрый лик - ящиком, как будто его вообще нет. Потому что Платон этим простым выводом отменил саму философию. В этой платоновской версии мира любой человек запускает в ткацкий станок своего мышления химеру отраженного мира идей и в итоге может получить только химеру. После Платона философии вообще не должно быть в смысле науки познания мира. И это философами осознается, и поэтому нигде далее никем из них Платон в своей идее не усиливается, а просто вскользь упоминается, как автор теории перевоплощения душ. А если вдруг сами философы своими размышлениями о непознаваемости мира человеческим разумом неустанно хоронят философию, то это происходит у них, очевидно, неосознанно, неодолимым наитием, пророческим элементом. То есть, с Его присутствием.