Способы создания миров - Гудмен Нельсон - Страница 13

что неправильно сообщает о Жане как произносящем предложение английского языка.

Конечно, когда французский роман переведен на английский язык, диалог так же, как остальная часть текста, дается по-английски. Это скорее литературное, чем буквальное использование кавычек дает результат где-то между прямой и косвенной цитатой. Здесь, в отличие от буквальной прямой цитаты, то, что цитирует, не содержат того, что цитируется; но в отличие от косвенной цитаты, то, что содержится, должно не быть просто парафразом, но переводом того, что цитируется, а перевод — более узкое отношение, чем парафраз.

Рассмотрим изобразительный аналог этого более свободного 'литературного' вида цитаты. Предположим, что картина, нарисованная согласно стандартным западным представлениям о перспективе, изображает японскую гравюру, висящую на стене. Объемлемая гравюра, как требуется от цитаты в более строгом смысле, сделана согласно восточным представлениям. Аналог перевода на английский язык того, что находится в пределах кавычек во французском романе, здесь состоял бы в переводе японской гравюры в западную перспективу! Аналогия для музыки очевидна.

Если слова любого другого языка могут цитироваться по-английски, то могут ли символы нелингвистических систем аналогично цитироваться по-английски? Учитывая обсужденные выше оговорки по поводу изобразительного цитирования картин, картина (подобно иностранному слову) объединяется с окружающими кавычками в английском тексте, чтобы создать английский термин. Напротив, если картины (или иностранные слова) употребляются без кавычек, текст перестает быть английским текстом, но становится смесью систем.

Кроме того, поскольку парафразы могут быть на любом языке, то нам мало что мешает принять также нелингвистические парафразы. Если мы предполагаем (contra VII, 5 ниже), что картины делают утверждения, то в предложении

предикат, начинающийся с «что», может быть рассмотрен как применимый к изобразительным так же, как к вербальным парафразам предложения

Джон, возможно, произнес эти слова по-английски или по-турецки, или нарисовал картину. Часто, конечно, контекст ограничивает применение предиката, например, к лингвистическим парафразам, если «утверждал» заменить на «сказал» или к изобразительным парафразам, если «утверждал» заменить на "выразил в красках".

Поскольку картины могут таким образом прямо или косвенно цитироваться в языке, постольку могут лингвистические выражения цитироваться картинами. Известный случай — девиз, показанный на картинке из викторианской комнаты. Нарисованная рамка объединяется с содержащимися в ней словами, например

в создании изобразительного, а не вербального символа. Чередуя изобразительные и вербальные системы, можно цитировать по-английски изобразительную цитату английского девиза, затем цитировать в картине получившуюся вербальную цитату, и так далее.

В сумме, визуальная система, которая имеет средства для цитирования своих собственных символов, обычно имеет средства для цитирования других визуальных символов.

Английский текст, цитирующий изображение или иностранное слово, остается английским, а картина, цитирующая слова, остается картиной. Но как картина могла бы цитировать звук или звук цитировать картину? Ясно, что звук может содержаться в картине или картина содержаться в звуке только в том случае, если понятие содержания растянуто сверх любых уместных пределов.

Все же мы приведены к этой теме признанием того факта, что устная речь легко цитируется в письменной форме, а письменная речь — в устной. Пропасть между видом и звуком, по-видимому, слишком велика, чтобы ее края могли быть соединены цитатой (подразумевающей включение) — однако они непреднамеренно соединяются в повседневном дискурсе.

Объяснение находится в близком соответствии между написанием и произнесением одного и того же выражения. Действительно, произнесение и написание выражения имеют равный статус как его отдельные случаи; они могут считаться точными копиями друг друга. До тех пор, пока сохраняется идентичность орфографии, точные копии могут отличаться по виду или звучанию, или даже по носителю (LA: IV, 7). Только по этой причине я могу цитировать в письменной форме то, что Джон произнес, или цитировать в речи то, что он написал. Но слуховые и изобразительные символы, в общем, не состоят ни в каком подобном детерминированном отношении друг к другу.

Самая близкая аналогия с языком в этом отношении может быть найдена в музыке. Отношения между партитурой и ее исполнением, напоминая скорее семантические отношения между символом и символизируемым, чем синтаксические отношения между точными копиями на различных носителях, являются столь же детерминированными, как отношения между написанным и произнесенным словом. Таким образом, во многом так же, как мы можем цитировать речь в письменной форме, заключая письменный коррелят в кавычки, мы можем цитировать музыкальный звук на бумаге, помещая партитуру в кавычки. Картина, изображающая лист партитуры, до этой определенной степени также цитирует звучащую музыку. И если Джон говорит "Это было вот так…" и затем мычит увертюру Пятой симфонии Бетховена, то можно считать, что он цитирует не только звук, но также и партитуру.

Вопрос о цитировании жестов, поднятый в конце вступительного абзаца, я оставляю на размышление читателя.

Моя цель в этой главе состояла не в том, чтобы обеспечить или навязать нелингвистическим системам строгие аналогии с цитированием в языке. В таких строгих аналогиях нет никакой нужды, как нет и надежды на их получение. Скорее, я предпринял сравнительное изучение цитаты и ее самых близких аналогов. Как способы объединения и построения символов, они находятся среди инструментов создания миров.

Поскольку попытки ответить на вопрос "Что является искусством?" обычно приводят к замешательству и смятению, то можно предположить, как это часто бывает в философии, что неправилен сам вопрос. Переосмысление проблемы, вкупе с применением некоторых результатов изучения теории символов, может помочь прояснить такие дискуссионные вопросы как роль символики в искусстве и статус в нем 'найденных объектов' и так называемого 'концептуального искусства'.

Примечательное представление об отношениях символов к произведениям искусства проиллюстрировано следующим случаем, который язвительно описала Мэри Маккарти:

Семь лет назад, когда я преподавала в прогрессивном колледже, в одном из классов у меня была симпатичная студентка, которая хотела стать писателем рассказов. Она не обучалась у меня, но знала, что я иногда пишу рассказы, и вот в один прекрасный день, затаив дыхание и сияя, она подошла ко мне в коридоре рассказать, что она только что написала рассказ и что ее преподавателю литературы мистеру Конверсу он ужасно понравился. "Он думает, что рассказ замечательный, — сказала она, — и поможет мне подготовить его для публикации".

Я спросила, о чем был ее рассказ; девушка была довольно простодушным созданием, обожавшим наряды и свидания. Ее ответ звучал протестующе. Рассказ был о девушке (о ней самой) и о моряках, которых она встретила в поезде. И сразу ее лицо, на мгновение ставшее встревоженным, вновь осветилось.

"Мы с мистером Конверсом пройдемся по нему насчет символов, и там все будет символами".[56]

Сегодня изучающему искусство студенту с сияющими глазами с большей вероятностью, но с равной проницательностью порекомендуют держаться подальше от символов. Но основное предположение остается прежним: символы, служа улучшению или отвлечению, в любом случае являются внешними по отношению к произведению непосредственно. Родственное понятие, кажется, отражено в том, что мы принимаем за символическое искусство. В этой связи нам сначала приходят на ум такие работы как "Сад радостей земных" Босха или «Caprichos» Гойи, или гобелены с единорогом, или стекающие часы Дали, затем, возможно, религиозные картины, чем более мистические, тем лучше. Здесь примечательна не столько ассоциация символического с эзотерическим или неземным, сколько классификация работ как символических по основанию наличия у них символов в качестве предмета — то есть на основании того, что они изображают, скорее, чем на основании того, что они являются символами. Это значило бы отнести к несимволическому искусству не только работы, которые ничего не изображают, но также портреты, натюрморты и пейзажи, где предметы предоставлены прямо, без тайных намеков и самостоятельно не выступают как символы.