Параметры риска - Рост Юрий - Страница 13

• Предыдущая
• 13/67
• Следующая

Теперь мы знаем, что такое настоящий голод. Это такое состояние, когда не хочется есть. Полная апатия! слабость, одышка. Едва встаешь, кружится голова, и иногда кажется: вот-вот упадешь. Ноги ходят с трудом, неохотно.

А пока… Пока мы стараемся сделать все, чтобы хоть как-то разнообразить, облегчить нашу жизнь.

На берегу долгое время валялся большой кусок японской сети. Мы все никак не могли найти ей применение. Пищулин взял ее и соорудил в кустах великолепный гамак. Лежать в нем неописуемо приятно-мягко. Мыто привыкли, что под боком у пас обязательно должен торчать какой-нибудь камень!

На берегу бухты Толя вбил столб и стал на нем делать зарубки, отмечая счет прожитым дням. Невольно у нас получается жизнь по Крузо: Володин гамак, Толин столб. Правда, в нашей с ним жизни больше различии, чем сходства. У него под рукой было практически все, что он мог пожелать. Зато он был один… Хотя судьба постоянно и щедро вознаграждала его за одиночество.

Все заботы сейчас — возле огня. Я заметил, что каждый из нас обращается с костром по-своему. И характер в этом проявляется тоже.

Володя выбирает полено побольше, потяжелее, и, почти не глядя, бросает его в огонь, разрушая сложившийся в углях порядок. Кажется, он делает это небрежно, но огонь ни разу еще не задохнулся от столь вольного с ним обращения.

Толя крупные полешки никогда не кладет — экономит хорошие дрова до того времени, когда без них обойтись будет нельзя. Он подбрасывает сухонькие веточки, ломкие ветви из леса. Кладет их в огонь всегда осторожно, иногда втыкая ветки в виднеющийся красный просвет — поближе к огню. Делает это очень аккуратно и тщательно.

А я обращаюсь с огнем почти как с живым существом: боюсь его запугать, боюсь закормить. Но и приручить его совсем мне не удается. Я кладу то поленья побольше, то Толины ветки, стараясь, чтобы пламя не пряталось в углях, но и слишком мощным тоже не делалось. Крупное животное трудно прокормить: ему нужно больше еды.

С берега до меня доносятся глухие удары: это Коваленко с Пищулипым «демонтируют» плот, разбивая доски бревна камнями. Запас дров уже кончился, в ближайшее время взять их неоткуда, поэтому и пришлось пожертвовать плотом.

Что бы такое поесть, когда мы вернемся домой? Наверное, сначала придется вкушать что-нибудь жиденькое. Самая обыкновенная еда теперь кажется недосягаемым лакомством. Подумал: не ценим мы в нашей обычной жизни нашу обычную жизнь!

А дождь не кончается. Какой-то неопределенный, уклончивый по характеру дождь: то вроде бы затихающий и дающий надежду на скорый конец — когда-то должна же иссякнуть эта промозглая влага? А то вдруг — вскипающий на кровле нашего дома, льющий с возрастающей силой и смывающий без следа только что дарованную надежду. Ненавижу такие дожди…

Воздух в зеленом доме влажный, и от него одежда вся влажная. Надеваю рубашку. Руки в рукава неохотно влезают — как если бы я надевал ее на мокрое тело.

Мы ничего почти не знали о том, как добывают огонь, и ко всему пришли сами. Человечество шло к огню тысячелетиями, а мы наивно верили, что сумеем добыть его за первые несколько дней. Теперь, вспоминая, с каким трудом мы добыли огонь, думаю: неужели это действительно сделали?

А ночью я дежурил подле огня. Моросил липкий, нескончаемый дождь, но пламя костра грело меня. Дождь начался еще под вечер, когда стало темнеть и небо сплошь затянулось серыми тучами.

Потом, уже к середине ночи, сквозь их плотное сукно пробился первый отблеск — первый неровный свет. Это показалась луна. Очень похоже стало на далекий выход из длинного подземного туннеля.

Тучи вскоре раздвинулись, подобно шторам в бесконечно широком окне, обнажив яркие звезды, и сразу стало далеко и отчетливо видно вокруг.

Иногда, незаметно для себя самого, я погружался в сон, а потом резко вскакивал, опасаясь, не погас ли огонь. Мы не умели сначала сделать даже такой простой вещи — сохранить угли на всю ночь, до утра. Но, честно говоря, и не хотели учиться этому: даже ничтожная доля риска потерять огонь оставалась, а мы теперь рисковать не могли. Не хотели даже думать об этом!

Утром меня ждал царский завтрак: ребята встали рано и запекли на углях по девять рыбешек на нос. Такого здесь еще не бывало. Это стало похоже на пиршество. Вот только бы соли, хотя бы щепотку…

Я лег спать в зеленом доме и, хотя насекомые почему-то на сей раз не допекали, долго не мог уснуть. Лежал и слушал треск углей в костре и тихий говор Толп с Володей.

Потом Толя сказал: "Тише, дай Лене поспать…" — и они замолчали. Мне стало так хорошо от этих негромко сказанных слов… Что-то внутри вдруг расслабилось, и я незаметно уснул.

Не знаю, как сам в эти дни выгляжу со стороны, но мужики мои здорово осунулись. Володя очень похудел — ввалились глаза, щеки, скулы резко выступили, туго обтянутые загорелой, до бронзы, кожей. Толя сегодня, по-моему, не в себе: сильно побледнел, лицо — видно даже Через загар — стало землистого цвета. Под глазами — сине-желтые круги. Как я его ни расспрашивал, твердит, что все в полном порядке.

Очень много говорим о еде. Голод это не обостряет, а жить, как нам кажется, помогает.

Сегодня у пас был лишь завтрак: рассчитывали на новый улов, а его нет. Довольно нелогично рыба ведет себя! По-моему, она вовсе не спешит, чтобы мы ее съели… В животе весь день — резкие боли. Видно, привык уже желудок принимать печеную рыбу.

Наутро другого дня — та же картина: всего две рыбешки меньше ладони. Володя расщепил каждую на равные части, а Толя, лежа в доме, говорил, после того как Володя указывал на порцию: "Тебе… Лене… мне…" Так мы делили наш скудный улов.

Только и мечтаем последние два дня о настоящей, большой морской рыбе. Но она водится па глубине, вдали от берега, а лодки у нас нет. Все, можно сказать, есть, а лодки нет…

Впрочем, Володя обещает нам эту рыбу: вот уж который день он возится со своей «камбалоловкой» — принципиально новым устройством для ловли исключительно камбалы. Обещает, что будет действовать эффективно. Мы с Толей скептически наблюдаем за ним.

Хотим большую рыбу!

Мочью разразился настоящий тропический ливень. Волны воды хлестали по дому. Кое-где текло понемногу, но ничего, обошлось: дом и па этот раз выдержал. И огонь тоже уберегли: развели пощедрее пламя и накрыли большим ящиком. Утром его сняли и увидели живые, будто дышащие, угли. Только вот жарить на них опять нечего…

Дом наш стал обиталищем несметной рати насекомых. Вверху и по склонам, среди ветвей, пауки разных размеров — белые, серые, черные — плетут свою серебристую легкую ткань. Снуют вверх и вниз по ветвям жуки, которых я прежде не видел, — устрашающие усачей с антеннами, в два раза превосходящими по длине их самих.

Незнакомые бронзовики, закамуфлированные черными и серыми пятнами: как бронемашины в летний период войны. Жуки, будто отлитые из вороненой, иссииня-черной стали. Каждый из них усердно трудился, куда-то спешил, что-то тащил, с кем-то сражался. Ну и, конечно, неисчислимое муравьиное царство, мельтешащее в своей беспорядочной суете. Конечно, назойливые, зудящие возле ушей комары. Конечно, мухи в огромном количестве и всевозможная мелкая мошкара, умеющая незаметно появляться и больно кусать.

Все это вместе с нами обитает в нашем зеленом доме.

Толя ходит хромая — распорол себе пятку. Третий день ступает изящно, опираясь лишь на носок. Рана довольно глубокая. У Володи порез на ноге. У. меня на голени тоже глубокая ссадина: наверное, шрам надолго останется. В общем, все мы тут немного изранены. Морская вода разъедает болячки, не дает зажить, хотя солнце и сушит их очень быстро.

Коваленко сделал три великолепнейших крючка — ^ сплющенных на конце, изящных, с острыми зазубринками. Вполне товарный вид! Только шляпки выдают, что они — из гвоздей. Гвозди соответственно достали из ящика.

Зато за эти шляпки очень удобно привязывать леску. С ней проблемы нет — находим обрывки сетей, распускаем их. "Было бы время, — говорит Коваленко, — мы бы еще не то сделали…"

• Предыдущая
• 13/67
• Следующая