Бумажная клетка - Дягилева Ирина - Страница 47

Пуля достала деньги и протянула подруге:

– Вот, проследи, чтобы ее положили в нормальную палату, поговори с врачами…

– Не волнуйся, все сделаю, как надо. Я эту богадельню поставлю на уши, – пообещала Марина.

– Но-но, сильно не воюй. Как только что-то прояснится, сразу звони.

Пульхерия набрала номер Штыкина:

– Игорь Петрович, вы не забыли о моем предложении?

– Уже собираюсь. Минут через десять выхожу.

– Может, вы меня захватите с собой?

– А вы где?

– В больнице. На меня было совершено покушение… Пытались сбить машиной.

Воцарилось красноречивое молчание. Пульхерии показалось, что связь прервалась.

– Алло, алло, Игорь Петрович, вы меня слышите?

– Слышу, Пульхерия Афанасьевна, – ответил Штыкин неожиданно хриплым голосом, – без сюрпризов не можете? Вы сильно пострадали?

– Нет, но девушка, которая меня спасла, без сознания. Мы с подругой ждем, когда она придет в себя. Так вы за мной заедете?

– Скоро буду, – лаконично ответил следователь.

К приезду Штыкина ситуация до конца не прояснилась, но врач сообщил, что переломов у Ларисы нет, только сотрясение мозга, и скоро она обязательно очнется. Пульхерия вздохнула с облегчением. Она вышла на крыльцо больницы, через минуту подъехала служебная «Волга» Штыкина. По дороге Пуля попросила остановиться возле магазина. Заметив удивленный взгляд следователя, показала на свои драные колготки, сквозь которые виднелись ссадины, обильно политые зеленкой.

– Не могу же я в таком виде восстанавливать попранную справедливость?

– Сидите в машине, – сказал Штыкин тоном, не терпящим возражения.

Вернулся он через пять минут и бросил ей на колени коробочку с колготками.

– Я взял черные.

Пульхерия оглядела упаковку и с удивлением заметила, что ее размер Штыкин угадал совершенно правильно.

– Сколько я вам должна? – спросила она.

– Позвольте мне сделать вам подарок, – ответил он и посмотрел ей в глаза.

Пульхерия не стала возражать, поблагодарила и после некоторого раздумья сказала:

– Представляете, Игорь Петрович, пройдет много лет, а я буду помнить, что вашим первым подарком мне были не цветы, а колготки черного цвета.

– Зато не банально, – заявил Штыкин и усмехнулся в пшеничные усы.

Дальше за все время пути никто из них не проронил ни слова. Молчание не тяготило, каждый думал о своем.

Еще утром она была уверена, что знает разгадку. Было ясно, что смерть Вики была более всего выгодна Паше Медведеву. Простая житейская логика вела ее в этом направлении, но интуитивно она чувствовала, что это тупик. Все вроде сходилось, однако было что-то, что не давало ей покоя. Подсознание еще не сформулировало и не вытолкнуло на поверхность готовое решение, какие-то обрывки, нестыковки, несуразности мешали с четкой уверенностью заявить, что Вику убил именно он. И вот опять эта черная машина. Она возникала как бы случайно, но всякий раз оказывалось, что именно она являлась предвестником несчастья.

Недалеко от дома Гранидина на дороге была огромная лужа. Когда-то хорошую асфальтированную дорогу разрыли – прорвало трубу с водой, потом яму забросали землей, а асфальт положить забыли. После дождя это место еще долго оставалось заполненным грязно-коричневой жижей. Машина следователя не относилась к разряду внедорожников. Она слегка забуксовала, завиляла задом, из-под колес в разные стороны полетела грязь. В миг от сверкающей чистоты не осталось и следа. Штыкин выругался.

– С утра заехал на мойку, заплатил свои кровные, а теперь машина похожа на черт знает что.

В мозгу Пульхерии словно сверкнула молния, высветив мелкие детали, доселе остававшиеся в тени, но являющиеся недостающими звеньями разорванной цепи. Оказалось, что разгадка была на поверхности, но Пульхерия отказывалась верить очевидному, как любящие родители отказываются верить в то, что их ребенок тяжело болен. Они внушают себе, что это может произойти с любым, только не с тем, кто им так дорог. Мы готовы поверить во что угодно, только не в самое страшное, наш мозг отказывается принять и впустить это страшное в себя. Нам проще считать, что это страшное не существует в реальности, но на самом деле эта реальность уже властвует над нами, подчиняет себе.

За последние несколько дней она, как в школьной задаче по математике, выходила из пункта «А» в пункт «Б», из пункта «Б» шла в пункт «В», но понимая, что это тупик, возвращалась к начальной точке. Меняла направление, оказывалась в других точках, и всякий раз пункт «Б», словно магнит, притягивал ее к себе.

Теперь все встало на свои места. Из мозаики сложился узор, четкий и понятный, правда, пока только ей одной. Неизбежное надвигалось на нее неотвратимо, как рок. Осталось только одно – смириться с ним.

Дверь им открыл Паша. Улыбаясь своей широкой открытой улыбкой, он помог Пульхерии снять пальто.

– Герман здесь? – спросила она.

– Только что приехал. Тебя сопровождают или охраняют? – полюбопытствовал он.

– Скоро станет ясно, – неопределенно ответила она.

– Будем опять говорить о твоем Назарове? Не надоело? – ехидно поинтересовался Паша.

– Он такой же мой, как и твой, – огрызнулась Пуля. – Ты, кажется, забыл, что он все еще в тюрьме. Проводи Игоря Петровича в гостиную. Я ненадолго заскочу в ванную комнату.

Переодев колготки, она подошла к зеркалу и взглянула на себя. Темные круги под глазами, взгляд затравленной жертвы, лихорадочный румянец на щеках, пересохшие губы. Потрогав лоб, равнодушно подумала: «Кажется, заболеваю».

В гостиной были все, кроме Александра Николаевича. Даша сидела рядом с Гришенькой. Они, склонив головы друг к другу, о чем-то интимно шептались. Паша пристроился на подлокотнике кресла неподалеку от них и, беззаботно покачивая ногой, полировал кусочком замши ногти. Герман рядом с камином выкладывал из корзины дрова. Штыкин удобно устроился на диване напротив и лениво наблюдал за ним. Она присела рядом, спросила:

– Вам принести чего-нибудь выпить? Мартини или чего покрепче?

– Спасибо, не надо. Я за рулем.

– Значит, уже назначена дата слушания дела в суде? – спросил Герман, не отрывая взгляда от огня.

– Да, через две недели. Обвинительное заключение передано прокурору, на днях вручу его Назарову.

– Вот видишь, Пульхерия, может, не надо настаивать на твоих показаниях, предоставить делу идти своим чередом? – спросил Герман, ворочая кочергой в камине. Поднялся сноп искр и исчез в дымовой трубе.

– Я готова дать показания, но думаю, что суда не будет. Я этого добьюсь.

– Добьешься? Как?

– Что ты прикидываешься шлангом? Ты же прекрасно знаешь, о чем я говорю, – с досадой сказала она, а про себя подумала: «Спокойно, это же семья Гранидиных. Забудь о том, что он твой жених. Яблоко от яблони недалеко падает, и сегодня будет еще много провокаций подобного рода. Ты не должна на них поддаваться и просто обязана довести дело до конца».

Штыкин молча наблюдал. Лицо его оставалось спокойным и непроницаемым. Появилась горничная и пригласила всех пройти в столовую. Александр Николаевич восседал во главе стола, монументальный и величественный, как оплот мироздания. Едва уловимый взгляд в сторону сына, и вот уже Гришенька спешит к музыкальному центру. Полилась негромкая музыка Вивальди. Это означало, что у папаши Гранде плохое настроение или ему необходимо подумать над чем-то очень важным, и он не хочет, чтобы ему мешали. Всем надлежало вкушать дары божьи молча под божественную музыку.

«Ну и черт с тобой, – со злостью подумала Пульхерия. – Вечер только начинается, я еще успею разгромить это осиное гнездо».

Когда подали десерт, папаша Гранде оторвал, наконец, сосредоточенный взгляд от тарелки, откинулся на спинку стула и впервые за весь вечер взглянул на Пульхерию.

– Говорят, вы, Пульхерия Афанасьевна, не доверяя нашим правоохранительным органам в лице присутствующего здесь уважаемого Игоря Петровича, затеяли свое собственное расследование?