Бумажная клетка - Дягилева Ирина - Страница 4

Телефонный звонок показался неожиданно громким. Еще не сняв трубку, она уже знала, что звонит Герман, и небрежно поинтересовалась:

– Чего тебе?

– Пульсенок, я не успел пожелать спокойной ночи. – Голос Германа вибрировал от волнения.

«Я бы на его месте тоже волновалась», – усмехнулась про себя Пуля. После вечера в ресторане на глазах у друзей и шофера она показала ему большую дулю – отправилась домой, а его не пригласила.

– И тебе спокойной ночи, – пожелала она жениху. – Все?

– Я не люблю, когда ты так говоришь, – с обидой сказал Герман. – Ты будто точку ставишь в наших отношениях…

– Ой, ну не начинай, пожалуйста! Я спать хочу, а не отношения выяснять. А если будешь занудствовать, мне и правда придется эту точку поставить.

– Я не буду занудствовать, ты мне только скажи, у меня есть надежда?

– Боюсь показаться банальной, но она, как известно, умирает последней.

– Я задал тебе конкретный вопрос и жду от тебя конкретного ответа.

– Каков вопрос, таков и ответ. Какая конкретно надежда тебя интересует?

– Ты выйдешь за меня замуж? Что мне сказать папе?

– А при чем здесь папа? – насторожилась Пульхерия. – Ты ему уже все рассказал?

– Слегка намекнул.

– О, этого вполне достаточно. Все, карасю – кранты.

– Так что мне ему сказать? – Герман упрямо сопел в трубку.

– Я еще ничего не решила, – со злостью ответила она и выдернула вилку из телефонной розетки.

Когда Герман сказал Пульхерии о приглашении на ужин, она сразу поняла, что его папа решил наконец с ней познакомиться, и отнеслась к этому совершенно спокойно. Чего было нельзя сказать о Германе. Он с плохо скрываемой тревогой спросил, в чем она собирается пойти?

– В платье, – равнодушно пожала она плечами.

– В каком?

– Тебе не все равно? – начала злиться Пуля.

– Если тебе все равно, можно я приму участие в выборе этого платья? – вежливо поинтересовался Герман.

Она распахнула дверцу платяного шкафа.

– Выбирай.

Гранидин и впрямь стал перебирать ее вещи. По нахмуренному лбу Пуля поняла, что ни одно из платьев ему не нравится. Это ее слегка задело, но она молчала и терпеливо ожидала конца ревизии гардероба.

– Нет, все это не подходит, – со вздохом сожаления подытожил Герман.

– Извини, дружок, но выше головы не прыгнешь.

– Позволь мне с тобой не согласиться, дорогая…

В тот же день они поехали к портнихе, которую порекомендовала Даша, жена Павла Медведева, компаньона Германа по бизнесу. С портнихой Гранидин долго обсуждал выбор ткани, потом они спорили о фасоне. Пульхерия не вмешивалась, только скептически посматривала в их сторону и листала модные журналы. Наконец ткань и фасон были выбраны, мерки сняты. На примерку портниха велела прийти через день. Те кусочки ткани, которые она прикладывала к Пульхерии на примерке, особого энтузиазма не вызывали, но и на этот раз Пуля отмалчивалась, удивляясь самой себе, покорно поворачивалась в разные стороны, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркалах.

Платье забирали за два часа до начала ужина. Когда портниха помогала его натягивать, Пульхерия зажмурила глаза, а когда открыла, то потеряла дар речи от удивления: перед ней стояла элегантная женщина в шелковом платье чуть ниже колена, с длинными рукавами и большим декольте. Черный шелк оттенял белизну кожи, узкий лиф и широкая юбка выгодно подчеркивали достоинства фигуры и скрывали недостатки. Портниха накинула ей на плечи длинный шарф из темно-фиолетового панбархата, очень идущего к глазам. У Пульхерии было ощущение, словно она заново родилась. Из оцепенения ее вывел восторженный шепот Германа:

– Валентина Михайловна, вы совершили настоящее чудо! У вас золотые руки! Сколько с меня?

– Как и договаривались: пятьдесят процентов за срочность, двадцать процентов за большой размер, плюс шарфик, если вы будете его брать. Итого…

Она назвала сумму, от которой у Пульхерии нижняя челюсть самопроизвольно опустилась вниз, ей сразу почему-то стало душно.

Но Герман спокойно достал портмоне.

– Вы в чем предпочитаете, в долларах, евро или родных деревянных?

– Лучше в евро.

– Без проблем.

– А если я его нечаянно порву? – нервно спросила Пульхерия, когда они с Германом садились в машину.

– После ужина можешь делать с ним что хочешь…

– Для тебя он так важен?

Гранидин нахмурился, ничего не ответил и, давая понять, что больше не хочет разговаривать на эту тему, отвернулся к окну. Но Пульхерия никак не могла успокоиться.

– В любой момент я могу привезти тебя к своим родителям, и им будет абсолютно все равно, во что ты одет. Им важно, какой ты, и хорошо ли мне с тобой. Все остальное их не интересует. Ну чего ты молчишь?

– Ты все правильно говоришь, но…

– Вот из-за этого «но» я и раздумываю, стоит ли мне выходить за тебя замуж, – с горечью сказала Пульхерия.

– Ты все неправильно поняла. Это платье нужно не для меня, а для тебя. Когда мы приедем, сразу все поймешь. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя с моим отцом на равных.

Я хочу, чтобы он увидел тебя такой, какой вижу я.

– В таком случае, ты плохо меня знаешь. Я чувствую себя уверенно в любой одежде и любой обстановке. Я не молоденькая девчонка и намного старше тебя. Я могу войти к ним абсолютно голой…

– А вот этого делать не надо! – испуганно воскликнул Герман. – Мой папочка этого не поймет. У него нет чувства юмора.

– Бедный малыш, что же ты так его боишься?

Александр Николаевич Гранидин в эпоху социализма был партийным функционером, в эпоху построения капитализма стал крупным бизнесменом. Пока большинство населения радовалось свалившемуся ему на голову халявному богатству в виде ваучера и решало мучительный вопрос: стоит ли приватизировать одну-единственную на всю семью квартиру в пятиэтажной хрущевке, Александр Николаевич занял место у трубы, газовой или нефтяной – не важно. Для большинства людей перестройка в нашей стране оказалась неожиданной, что-то вроде стихийного бедствия. И только избранные, вроде Александра Николаевича Гранидина, владели самым большим на те времена богатством – связями и информацией. К началу этой акции они заранее подготовились.

Сознаюсь своему читателю, когда в молодости я читала книги о гражданской войне, мне всегда было очень жалко белогвардейцев. Грубые, но справедливые красные симпатии почему-то не вызывали. Я всегда сочувствовала купцам или дворянам, лишившимся не только родины, но и всего нажитого ими имущества, экспроприированного коммуняками. И бальзамом на душу была вскользь оброненная автором фраза: «Незадолго до революционных событий он перевел за границу все свои капиталы».

Александру Николаевичу не надо было переводить капиталы. Их у него не было. Зато с перестройкой появилась реальная возможность заработать. Надо сказать, что в этом он весьма преуспел. Система рухнула, но друзья остались. Уголовный кодекс тоже остался, но на некоторые его статьи временно был объявлен мораторий, только это не афишировалось. Тот, кто об этом догадался да подсуетился, пошел в гору. Кто смел, тот и съел. Помните детский стишок: «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер миллионер, владелец заводов, газет, пароходов…»? Ключевыми, на мой взгляд, здесь являются два слова: «бывший министр». Бывший партийный работник, бывший комсомольский работник… Другое время, другие действующие лица, иное местоположение, но суть та же.

К началу нового тысячелетия Александр Николаевич Гранидин стал одним из самых богатых и влиятельных бизнесменов страны. При взгляде на его особняк на пресловутой Рублевке Пульхерия почему-то подумала: «Папуля не отличается особой оригинальностью: высокий забор, глухие ворота – все в стиле «что хочу, то и ворочу». Эту Рублевку следовало назвать Долларовкой». Бессмысленная роскошь обстановки произвела на нее удручающее впечатление: она свидетельствовала о полном отсутствии эстетического вкуса у хозяина. Чугунные лошади, фарфоровые собаки, картины в золоченых рамах, турецкие светильники, диваны из «Икеи», занавески из синтетики. Как только Пульхерия переступила порог, у нее тут же заболела голова и появилась безумная мысль повернуться и уйти прочь. Но к ним уже спешил сам хозяин. Невысокий, коренастый, скорее даже приземистый, Александр Николаевич имел широкие плечи, широкий рот и широко расставленные бесцветные глаза. Пульхерия подумала, что он похож на жабу, хитрую и опасную. Гранидин-старший широко улыбался, обнажая в улыбке шикарные фарфоровые зубы, а глаза его, серьезные и внимательные, настороженно осматривали гостью с головы до ног.