Змея на груди - Дягилева Ирина - Страница 17

– Давай уйдем. Я сейчас в обморок упаду от страха.

– Вот еще чего придумала. Попробуй только. Я повернусь и уйду одна, а ты тут сама тогда отдувайся.

– Пуляша, уйдем лучше вместе, не дожидаясь, пока я упаду.

– Тихо. Можешь остаться здесь возле лимонного дерева. Я сама все разведаю.

Она осторожно приоткрыла дверь и крадучись вошла внутрь.

Несмотря на то что за окном день был в самом разгаре, в комнатах горел верхний свет. Пульхерия огляделась, дивясь обстановке квартиры еще больше, чем коридору. В углу гостиной стоял белый рояль, дорогая мягкая мебель, роскошные портьеры, множество красивых безделушек, скульптур, ваз, картин – все свидетельствовало о том, что здесь поработал стильный дизайнер и затрачены немалые средства. В гостиной музыка уже не казалась приглушенной и была весьма даже громкой. Пульхерия подошла к музыкальному центру и выключила его.

– Оксана Николаевна, вы дома? – громко спросила она.

Но ответа не последовало.

Марина не захотела оставаться в коридоре и растерянно осматривалась по сторонам.

– Теперь я понимаю, почему этот парень назвал мою дачу бомжатником, – с грустью заметила она.

– Ну, и где он теперь? В областном морге в холодильнике прохлаждается, – жестко напомнила Пульхерия. – Нашла, чему завидовать! В нашей стране быть богатым небезопасно. – Она прислушалась. – По-моему, где-то шумит вода.

Пульхерия пошла на шум. В ванной горел свет. Джакузи была полной и бурлила словно кастрюля с кипятком над сильным огнем; кран в душе был открыт до отказа. Все обстояло так, словно кто-то хотел принять душ, а потом лечь в ванну, но по каким-то причинам этого не сделал. Дверь в спальню была приоткрыта, в ней было темно. Единственное место в квартире, где не горел верхний свет. Пульхерия подошла к двери и в нерешительности остановилась. Марина остановилась вместе с ней.

– Не ходи туда. Я боюсь, – прошептала она.

– Я тоже боюсь, но идти надо, – тоже шепотом отозвалась Пуля. Они словно чувствовали, что их ждет за этой дверью. – Останься здесь, – приказала она Марине.

– Мне страшно и любопытно одновременно. И эти два чувства во мне борются, – заявила та.

– Как это?

– Если я пойду туда, я умру от страха, а если останусь здесь – то от любопытства.

– И от чего тебе будет приятнее умереть? – улыбнулась Пульхерия.

– Есть такой анекдот: многодетного папашу спрашивают: «У вас так много детей, потому что вы их любите?» – «Нет, детей я не люблю, но вот сам процесс…»

Пульхерия громко рассмеялась и тут же осеклась. Эта небольшая разрядка придала ей решимости. Она распахнула дверь, нашарила на стене выключатель, щелкнула им, и комнату залил мягкий свет настенных светильников. Марина остановилась сзади, ожидая, когда Пуля освободит проход. Но та попятилась из спальни, и лицо ее побелело.

– Марина…

– В чем дело?

– Оксана…

Марина протиснулась мимо нее в спальню и остолбенела. Полуобнаженное тело девушки было прекрасным даже в смерти, но когда-то прелестное лицо стало неузнаваемым. Оно почернело от прихлынувшей крови, а горло покрывали синие кровоподтеки.

Оксану Шпак безжалостно задушили.

Читая показания подруг, Штыкин с удивлением обнаружил, что они сходятся практически по всем пунктам, и различаются только тем, что показания Марины были сухие, четкие и лаконичные – именно это он имел в виду, когда говорил про армию, – а показания Пульхерии – пространными, с различного рода лирическими отступлениями.

Например, у Марины было написано: «В 19.00 вошли в гостиницу «Центральная», а Пульхерия к почти такой же фразе добавляет: «Гостиница старая, но с претензией на современность. Персонал – все больше пожилые тетеньки со старомодными начесами на голове, пользоваться новой оргтехникой не умеют, поэтому ее боятся».

У Марины: «Были на экскурсии в Кремле», а у Пульхерии: «Бродили по территории Кремля. Какие изумительные фрески, какая тонкая игра тонов и полутонов, строгое соответствие библейским сюжетам, мрачные лики святых и бесстыжая роскошь драгоценных камней и золотых окладов на иконах».

У Марины: «Посетили музей декоративно-прикладного творчества», а у Пульхерии: «Рядом со стилизованной под старину избушкой умытые дождем грядки с хреном и огурцами. В Суздале, по уверениям аборигенов, самые лучшие в мире хрен и огурцы. Мы привезли с собой пару банок. Приходите вечером, я вас угощу».

А сцена в ресторане… Марина пишет: «К нам подошел мужчина и пригласил меня на танец. Я ему отказала, и он ударил меня по лицу. На месте удара остался синяк». Пульхерия при описании этой сцены красок не жалеет: «Он подошел к нам – огромный, сильный, чувственный. К сожалению, на лице его отпечатки интеллекта практически отсутствовали. На лысом, как колено, черепе и в очках отражались огни светильников. От него исходила такая мощная энергетика, что ни одна женщина не смогла бы устоять под напором его мужской харизмы, но мы с Мариной, как два стойких оловянных солдатика, устояли и дали достойный ответ грубому самцу. Завязалась потасовка. Я дралась, как разъяренная тигрица, отстаивая свое право ужинать в тишине и одиночестве. Это была отчаянная битва за независимость. В результате этой драки пострадала моя подруга: ей засветили фингал».

«Если верить показаниям подруг, в момент совершения убийства они находились за много километров от Москвы. Не исключено, конечно, что они сговорились, у них было на это время, поэтому их показания совпадают. Их необходимо тщательно проверить», – решил Штыкин.

Он вызвал к себе Мамонова.

– Вот, Сережа, внимательно прочитай, что нам написали две подружки-хохотушки.

Пока Мамонов читал объяснения Дроздовской и Денисовой, Штыкин пил чай и размышлял: «Если факты, изложенные в них, подтвердятся, вся моя версия рассыплется как карточный домик. Сплошные нестыковки. Почему этот парень оказался на даче Денисовой? Тарасюк и Бульбенко показали, что они видели его впервые, и как он там оказался, они не знают. Соседи тоже ничего вразумительного не сказали. Правда, одна соседка видела днем раньше, как от дачи отъезжал серебристый джип, но что это за джип, она не знает, так как из-за дождя в последнее время редко выходит из дома. Проклятый дождь. Из-за него летом все сидят по домам и смотрят телевизор. Лучшей погоды для совершения преступления трудно найти».

Штыкин взглянул на Мамонова. Капитан быстро ознакомился с показаниями Марины Денисовой, при этом лицо его оставалось непроницаемо серьезным, но как только он взял в руки листочки Пульхерии, на его лице появилась довольная ухмылка. Когда он закончил читать, Штыкин спросил:

– Ну, что ты об этом думаешь?

– Здорово написано у этой старосветской помещицы. Гоголю понравилось бы.

– Сережа, я тебя не о достоинствах литературного произведения спрашиваю, а показаниях Дроздовской и Денисовой, – начал раздражаться Штыкин.

– А чего показания? Нормальные. Похоже, что тетки не врут.

– А вот это тебе придется завтра установить.

– Что установить? Что врут или что написали правду?

– Истину, Мамонов. Истину! Поедешь завтра рано утром в этот Суздаль, найдешь мне всех этих людей и снимешь с них показания. И чтобы завтра к вечеру твой рапорт лежал у меня на столе. И написан он должен быть не убого-корявым стилем, каким ты обычно пишешь, а нормальным литературным языком.

От неприятного зрелища у Марины подкосились ноги и к горлу подкатила дурнота.

– Пуля, меня сейчас вырвет, – прошептала она.

– Дыши глубже, – приказала Пульхерия подруге и выволокла ее из спальни.

Она усадила ее на диван в гостиной, быстро сбегала на кухню и принесла стакан воды.

– Мариша, возьми себя в руки. Мне тоже плохо, но я держусь. – Она присела на диван рядом с подругой.