РАМ-РАМ - Костин Сергей - Страница 26

Мексиканцы были рады поговорить на родном языке, они шутили и громко смеялись. Я люблю за это всех латиносов: за их природную жизнерадостность, за мягкий юмор, за беззлобное подшучивание друг над другом. Даже когда они смеются громко, это не звучит вульгарно; в их смехе есть деликатность людей, выросших на улице среди друзей-соседей. Но тогда я чувствовал нечто совсем иное.

Пэгги по моему виду заподозрила неладное:

— Пако, тебе необязательно заниматься кухонными делами, — сказала она. — Хочешь, иди почитай в библиотеку! — Она подмигнула мне. — Бутылка осталась на столе.

— Что, единственный мужчина хочет оставить нас? — с веселым блеском в глазах вмешалась по-испански мать семейства. — Как же мы здесь останемся без руководства? — Она повернулась к внучке. — Кончита, принеси вон тот сверток из корзины!

И тут что-то замкнулось в моей голове. Девочку тоже звали Кончита! Я попытался зацепиться за стол, понял, что стащу скатерть со всей посудой, отпустил руку и грохнулся на пол.

Я очнулся от запаха нашатыря. Я лежал на полу в гостиной, голова моя покоилась на коленях у мексиканки, а Пэгги держала у моего носа ватку с нашатырем.

Она поймала мой взгляд:

— Все? Ты с нами? Я сейчас вызову скорую.

Я приподнялся и благодарно потрепал мексиканку за руку, придерживающую меня.

— Не надо ничего. Я в порядке!

— Точно?

Пэгги снова попыталась поднести к моему носу ватку. Какой же отвратительный запах!

— Да-да. Со мной все нормально!

Я поднялся на ноги. Пэгги, мексиканка и ее дочь обменивались вопросительными взглядами — они не понимали, что произошло.

— Пако, иди, приляг в свою комнату, — Пэгги тоже встала на ноги. — Я помогу тебе!

— Нет, я лучше выйду на воздух.

Я добрел до двери на участок и распахнул ее. Мне хотелось, чтобы меня обожгло холодом, но это был по-весеннему солнечный день, и на меня пахнуло лишь терпким ароматом сырой земли и собранной в кучи палой листвы. Я услышал за спиной голос Пэгги:

— Вот, возьмите, спасибо вам большое! Мы дальше сами справимся.

Я нетвердым шагом дошел до упавшего бука и сел на его ствол лицом к океану. В горле у меня стоял ком такого размера, что он мог выйти наружу, только оторвав мне голову. Чтобы этого не произошло, я попытался сосредоточиться на том, что было перед моими глазами. Далеко уходящее в море бетонное щупальце волнолома слева, из-за которого выплывала палубная яхта. Над водой летел легкий самолет, тянущий за собой рекламный баннер: «Гостиная смеха. Лучшие комики Нью-Йорка». И бесконечная, чуть морщинистая от ветра серая гладь, складывающаяся на горизонте и возвращающаяся по небу.

Я опять не услышал, как подошла Пэгги. Просто сзади меня обняли и крепко сжали руки в брезентовой черной куртке. И меня прорвало!

Первые минуты — не знаю, сколько их было, — я не мог произнести ни слова. Я не помню, плакал ли я хоть раз с тех пор, как их всех не стало. Наверное, нет! Все каналы, предусмотренные Господом или природой, чтобы горе не застаивалось внутри тела и могло растворяться снаружи, были во мне наглухо забиты, зацементированы, навсегда стали рудиментом, как аппендикс или копчик. И вот этот простой жест сочувствия и ласки, на который Пэгги не спросила разрешения, смел все шлюзы, все плотины, выстроенные мною за долгие недели и месяцы одиночества.

Пэгги теперь сидела рядом со мной на стволе, не переставая обнимать меня и прижимать мою голову куда-то к своей шее. Собаки, пришедшие за нею, лежали на песке, глядя на нас, и изредка повизгивали, не понимая, что происходит.

У Пэгги в кармане куртки была наша начатая бутылка виски — стаканы она, торопясь, не захватила. Когда меня перестало сотрясать, она просто отвинтила колпачок и протянула бутылку мне. И это было, как промыть эти мои каналы, только что очистившиеся извержением от всякого мусора. Сделав несколько больших глотков, я протянул бутылку Пэгги, и она так же, по-мужски, отхлебнула из горлышка. Потом вернула виски мне, я приложился к бутылке еще раз и рассказал ей все.

Конечно же, не все! Лишь легенду нашей с Ритой жизни, которая так трагически переплелась с реальностью. Начиная с Кубы, где мы якобы были диссидентами, рассказал про наш переезд в Штаты, нашу счастливую жизнь в Сан-Франциско у Сакса и нелепую гибель моей семьи в якобы случайной перестрелке в Рыбачьей гавани.

Пэгги ни разу не перебила меня и не задала ни одного вопроса. Время от времени она лишь протягивала руку, отхлебывала из горлышка и возвращала бутылку мне. В какой-то момент, уже закончив свой рассказ, я обнаружил, что бутылка пуста.

Я посмотрел на Пэгги. Она улыбнулась мне, и это было самое прекрасное, что я увидел за долгое-долгое время.

— Простите меня, — сказал я. Пэгги недоуменно взглянула на меня. — Ну, что я вывалил все это на вас.

Пэгги встала и взяла меня за руку:

— Пойдем в дом! Ты простудишься.

Собаки с готовностью вскочили на ноги и побежали впереди нас, оглядываясь. Взгляд их был растерянным: что это было со мной?

В доме я сказал Пэгги, что прилягу, поднялся в свою спальню и рухнул на кровать, заснув раньше, чем моя голова коснулась подушки.

Потом сквозь сон я услышал, как дверь комнаты открылась.

— Он спит, не стоит его будить, — шепотом говорил Эд.

— А как же ужин? — также шепотом возражала Джессика. — И я хотела познакомить его с отцом.

— Утром познакомишь. Пусть спит!

Дверь закрылась, и я снова отключился.

Потом я вдруг услышал голоса внизу. Сон еще держал меня, но я подумал, что мне лучше было бы спуститься в гостиную, выпить со всеми стаканчик вина и потом уже снова лечь спать. А то я мог выглядеть, как гость, перепившийся еще до праздничного застолья. Я пригладил волосы перед зеркалом, одернул свитер и открыл дверь спальни. Но то, что я услышал, заставило меня остановиться.

— Пэгги, с тех пор, как мы не живем вместе, ты совсем потеряла разум, — говорил напористый, саркастический, низкий, но при этом едкий, как кислота, мужской голос. — Да ты хоть знаешь, кто такие эти кубинцы? Самые приличные из них — музыканты и танцоры. А остальные сплошь сутенеры, наркоторговцы и убийцы с большой дороги!

— Джеймс, я запрещаю тебе говорить в таком тоне о моих гостях! — произнес хрипловатый голос Пэгги.

Джессика:

— Правда, папа!

— Ну, подождите! — это опять профессор. — Кто-нибудь из вас видел его до вчерашнего дня?

— Мистер Фергюсон, я прекрасно знаю Пако и могу вас заверить…

Но Эда тут же затыкает рыкающий профессорский басок.

— Кто-нибудь знает, что у него в карманах? Может быть, нож. Может, кокаин! Кто-нибудь проверил это?

Дальше хор протестующих голосов, над которым взмывает ультиматум:

Я не буду спать под одной крышей с человеком, которого я не знаю! И которого никто не знает!

— Значит, ты поедешь ночевать в гостиницу!

Это Пэгги. Спокойно так говорит, не кричит.

— Джимми, дорогой, — лепечет женский голос. Это, надо полагать его новая избранница сердца. Дальше что-то неразборчивое, какие-то уговоры.

— Ну, хорошо! Мы останемся здесь! — решает главный мужчина в доме. — Но у нас еще два дня выходных. Завтра чтобы духу его здесь не было!

Общее молчание. Потом опять спокойный голос Пэгги:

— Нет, Джеймс, это тебе придется уехать. И прямо сейчас! Линда, дорогая, прости! Ты умная девочка и прекрасно все понимаешь. Если ты не сможешь вести машину, я вызову вам такси.

— Но это мой дом, — растерянно говорит профессор.

— Уже нет! Твой дом в Бостоне, и я никогда в жизни больше не ступлю туда ногой.

— Подожди! Тебе важнее, ближе этот неизвестно откуда взявшийся парень? Чем я, твой бывший муж, отец твоей дочери?

— Я даже не могу сказать тебе, насколько! — тот же тихий, ровный, хрипловатый голос Пэгги. — Я все-таки вызову вам такси.

— Ну, подожди, подожди! — Профессору явно не хочется двигаться с места. — Зачем же мы будем решать за этого паренька? — Я уже стал чем-то симпатичным, таким ладным, расторопным, толковым пареньком. — Может быть, у него самого другие планы на ближайшие дни?