РАМ-РАМ - Костин Сергей - Страница 23

Последовать совету напарницы оказалось непросто. Это в разгар дня напор времени, осложнения и потенциальные или реальные опасности заставляют тебя быть здесь и сейчас. Ночью, в безопасном месте — или, по здравому размышлению, считающемся таковым — человек полностью во власти сил, действующих на него изнутри.

Маша, повздыхав с полчасика, наконец, заснула. Она спала с приоткрытым ртом, отчего дыхание ее было почти неслышным. Есть люди, которые, засыпая, становятся шумными: храпят, сопят, переворачиваются с боку на бок, сотрясая всю кровать. Машин сон обнаруживался по наступающей тишине.

Тишине, конечно же, относительной. Такая тишина царит на птичьих базарах, где требуют пищи птенцы, дерутся за место под солнцем самцы, и сплетничают с соседками по уступу самки. Было уже часа два ночи, а жизнь в гостевом доме «Аджай» еще едва перевалила зенит. В какой-то момент я даже услышал голос, который, без всякого сомнения, принадлежал Деби. Она, поднимаясь по лестнице, участвовала в каком-то веселом споре. Потом компания, явно интернациональная, поскольку говорили они по-английски, поравнялась с нашим номером, и я услышал, как моя новая знакомая громко заявила:

— Я бы не стала валить всех стариков в одну кучу.

За этим последовал хор неразличимых возражений, пресеченный возмущенным криком Деби:

— Стоп! Говорите про своих родителей. Моего отца не трогать!

Компания, продолжая спор, перешла на следующий лестничный пролет, и их голоса слились в общем гомоне.

Деби, как перед этим Маша, отвлекла мои мысли только на минуту. Если правда, что человек — это то, о чем он думает, я сейчас был с Пэгги. Женщиной — слова громкие, но других у нас в языке нет, — так вот, женщиной, которая спасла мою жизнь. Не мне спасла жизнь — мне жизнь тогда была не нужна. Спасла мою жизнь — сделала так, что она мне снова понадобилась.

После гибели Риты и наших двойняшек я два месяца провел в психушке, а когда вышел оттуда, моей главной заботой было уехать из Сан-Франциско.

Я хотел вернуться в Москву и вызвал на встречу тихого печального армянина из советского генконсульства, у которого я был на связи. Мы встретились с ним на том же пригорке перед университетом, с которого и началась цепь печальных событий. Армен — под таким именем я его знал — передал мне соболезнования от себя и от руководства нашей службы, а также увесистую пачку денег в заклеенном конверте «на всякие расходы». Мне не нужно было ни то, ни другое. Передо мной сидел человек, которого я винил в смерти своих близких почти так же, как и себя. Но я не набросился на него, не попытался его задушить, не плюнул ему в лицо — он, как и я, был здесь ни при чем.

— Спасибо за то, что вы сказали, — с трудом произнес я. — Деньги мне не нужны. Я хочу только одного — вернуться домой!

Армен сунул конверт обратно в карман и громко вздохнул. Когда мы говорим «вздохнул», мы обычно имеем в виду, что человек громко выдохнул воздух. Так вот, мой связной выдохнул даже не через нос, а через рот, вытянув губы, как будто выпустил пар через аварийный клапан: «Пф-ф-ф». Звуки снимают стресс.

— Мы сделаем все, как вы хотите, — заверил меня Армен. — Я бы только сказал вам одну вещь. Это горе такое, что вы будете возить его с собой, куда бы вы ни поехали. Оно будет с вами здесь, оно будет с вами и в Москве. И никакие друзья вам в этом не помогут. Вы — извините, что я так говорю вам сейчас, — вы постепенно поправитесь, постепенно. Я надеюсь, что это будет так! Но вернуть вас сюда уже будет невозможно. Ваши начальники положили столько труда, вы сами столько всего перенесли, чтобы оказаться здесь, на вашем месте, — и все это будет зря! Можно будет проделать это еще раз? Таким же способом — наверняка нет! Наверно, по-другому как-нибудь это сможет сделать и кто-то другой. Но ему придется пройти через все, через что прошли вы. И это займет годы.

Армен, конечно, не мог знать моей истории, он мог только предполагать. А я вспомнил Кубу, мои три месяца в общей камере в городской тюрьме Сантьяго, мою ночь в полицейском участке в Майами, на которой, я думал, мое пребывание в Штатах и закончится, наше невероятное везение — повстречаться с Саксом.

— Я не могу оставаться в Сан-Франциско, — сказал я.

— Хорошо, хорошо, — Армен с облегчением похлопал меня по плечу. — Я сейчас расскажу вам, как с нами связаться из любой точки США.

Впервые в жизни я был один.

Конечно, у меня был Сакс. Наш единственный тогда друг и настоящий дедушка наших детей Энрике Сакс Мендоса, в ресторане которого мы работали. Но он-то понимал, что оставаться в этом городе я не мог. Узнав, куда бы я хотел поехать — «Как можно дальше!» — он дал мне один адрес в Нью-Йорке. Это был какой-то его приятель, чуть ли не кузен, с которым они раньше играли в одном оркестре.

Хосеито был тоже кубинцем, тоже черным, тоже лет шестидесяти, тоже, по слухам, отличным музыкантом, но при этом полной противоположностью Саксу. Он был совладельцем или только менеджером — я этого так и не понял — какого-то сомнительного бара на Вустер-стрит в Сохо. Через десять минут разговора я понял, что здесь можно было купить не только выпивку, но и травки, а может, и чего посильнее. Я допил свое пиво, попытался заплатить за него, настаивать не стал, поблагодарил, вышел и больше не возвращался.

У меня оставалась от Конторы очень приличная по тем временам сумма — больше десяти тысяч долларов. Я снял себе на 33-й улице у Геральд-сквер крохотную квартирку, в которой спальня, кухня и душ с туалетом умещались в узком пространстве метра три на семь. На свое состояние я мог бы жить и в гостинице, но я стремился потратить из него как можно меньше. На самом деле, я хотел попытаться протянуть в Штатах еще несколько месяцев, и когда все, в том числе, и я сам, убедятся, что проку от меня все равно не будет, вернуть оставшуюся сумму и уехать обратно в Москву.

Работу я искать не стал, какой из меня был работник? Одна мысль о поступлении в университет вызывала во мне оторопь. То есть, учился бы я с удовольствием — я боялся общения с себе подобными. Каждое утро моих сил хватало лишь на то, чтобы встать, принять душ, побриться — исключительно в порядке самодисциплины, я боялся опуститься совсем — и выпить чаю. Потом я отдыхал с полчаса, глядя на рыжую афишу «Стратегии паука» Бертолуччи, которая осталась висеть на стене со времен прежнего постояльца, и которую я знал наизусть. Потом, при малейшем приливе сил, я хватал себя за руку и вел в библиотеку на 5-й Авеню. Если мне удавалось пройти эти семь кварталов и войти внутрь, я знал, что день удался. Я тогда читал китайских философов и даже брал учебник древнекитайского, чтобы быть уверенным, что переводчики меня не обманывают. (Правда, замечу в скобках, до сверки текста и перевода я так и не дошел.) Но иногда, пройдя пару кварталов, я чувствовал, что дальше ноги меня не несут. Тогда вместо духовной пищи я покупал себе пару салатов в китайском же ресторане или пополнял запас попкорна, служивший тогда основой моего рациона, и возвращался домой. До следующей попытки, до следующего утра.

Именно тогда я наткнулся на мысль Лао-цзы, которая каждодневно поддерживала меня и которая даже теперь, в самый благополучный период моей жизни, неизменно приносит мне внутренний покой: «Нет ничего, чего бы ни делало недеяние». Я просто жил, ничего от жизни не ожидая, кроме, может быть, того, что все как-то изменится и уладится без моего малейшего участия.

Потом я обнаружил, что покупать книги и читать их дома требовало значительно меньших усилий. Букинистический магазин, который я облюбовал — «Стрэнд» — находился дальше, чем библиотека, за Юнион-сквер, на углу Бродвея и 13-й улицы. Но там я мог купить книг на неделю, а то и на две. Какие-то фундаментальные труды — «Дао-дэ-цзин» в разных переводах или Мо-цзы — я оставлял себе, а прочие относил обратно в магазин. В «Стрэнде» было не только, как они себя рекламировали, 18 миль книг в самом магазине. Часть стеллажей и коробок выставлялась на тротуар, и там за десять долларов можно было накупить их целую охапку. Очень скоро я заметил, что в «Стрэнд» регулярно заходила очень изысканная публика: профессора Колумбийского университета, журналисты, писатели… Они здоровались друг с другом, как старые знакомые, перебрасывались шутками, зачитывали друг другу фразы из книг, в которых они копались. Я-то был только зрителем, разве что кивал в ответ, когда меня приветствовало знакомое лицо. Да и исследовал я не столько книжные полки внутри магазина, сколько стеллажи на тротуаре. Вот там-то я и познакомился с Эдом Кэрри.