Бедные-несчастные - Грей Аласдер - Страница 12

• Предыдущая
• 12/60
• Следующая

— Невыносимо вдруг увидеть, Белл, что я для тебя корабль, терпящий крушение, а Свичнет — спасательная шлюпка. В кругосветном путешествии я мог сносить твои увлечения, потому что знал, что они преходящи. Почти три года я живу с тобой и для тебя, и я хотел, чтобы так продолжалось всегда.

— Но ведь я не покидаю тебя, Бог, — сказала она успокаивающе, — по крайней мере сейчас. Свечка очень беден, так что нам с ним долго еще негде будет жить, кроме как у тебя. Переделай отцовскую операционную в нашу гостиную, и ты всегда будешь у нас дорогим гостем. И конечно, мы будем вместе завтракать, обедать и ужинать. Но я ведь романтическая женщина, и мне нужно много половой любви, но не от тебя, потому что ты не можешь не обращаться со мной как с ребенком, а я не могу НЕ МОГУ этого выносить. Я выхожу замуж за Свечку, потому что с ним я могу обращаться как мне нравится.

Бакстер посмотрел на меня испытующе. Слегка пристыженным тоном я признался, что, хотя я всегда старался быть суровым и независимым человеком, Белла была права: я боготворил ее и мечтал о ней с той самой минуты, когда он нас познакомил; все в ней кажется мне верхом женского совершенства; я с радостью готов испытать жесточайшие муки, лишь бы избавить ее от малейшего неудобства. Я добавил, что Белла всегда сможет делать со мной что ей заблагорассудится.

Тут Белла вставила:

— А Свечкины поцелуи действуют на меня почти так же сильно, как твои вопли, Бог, и от них я бы тоже падала в обморок, если бы не была взрослой женщиной.

Бакстер несколько раз быстро кивнул головой, а потом сказал:

— Я помогу вам обоим делать что вам заблагорассудится, но сначала, пожалуйста, исполните мою просьбу — это, быть может, спасет мне жизнь. Не встречайтесь друг с другом две недели. Дайте мне четырнадцать дней, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я потеряю тебя, Белл. Я знаю, ты хочешь сохранить меня как удобного друга и помощника, но ты не можешь предвидеть, как изменит тебя замужество, — и никто не может. Пожалуйста, сделайте это для меня. Пожалуйста!

Губы его задрожали, рот, казалось, начал округляться для нового крика, так что мы торопливо согласились. Трудно было поверить, что он может еще раз издать столь же громкий вопль, и все-таки я испугался, как бы из-за нового резкого расширения ротовой полости его череп не отделился от позвоночника.

Когда мы прощались под уличным фонарем, Бакстер стоял, повернувшись к нам спиной. Белл прошептала:

— Две недели для меня — это годы, и годы, и годы.

Я пообещал, что буду писать ей каждый день, и, вынув из галстука булавку с крохотной жемчужинкой, сказал, что это единственная изящная вещица, и притом самая дорогая, из всего, что у меня есть, и попросил Белл вечно, вечно хранить ее у себя и вспоминать меня всякий раз, как она ее увидит или до нее дотронется. Она решительно кивнула семь или восемь раз, после чего я воткнул булавку в лацкан ее жакета и сказал, что теперь мы помолвлены. Потом я попросил у нее перчатку, шарфик или платок, любой предмет, согретый теплом ее тела и хранящий его аромат, как священный залог нашего взаимного согласия. Она задумчиво поморщила лоб, после чего протянула мне мешочек с «затычками», сказав:

«Бери все».

Я понял, что ее все еще детскому уму это представляется серьезной жертвой, и со слезами на глазах прижал к губам ее обтянутые лайкой пальцы. Мне хотелось поцеловать ее в губы, но я вовремя опомнился, решив, что, если прикосновение моего рта к ее обнаженным пальцам едва не повергло ее в обморок, лучше будет дождаться полного уединения и лишь тогда дать волю своему пылу. И все же, летя домой, я ощущал неповторимое блаженство и восторг бытия. Если вопль Бакстера стал ужаснейшим переживанием в моей жизни, то этот миг — сладчайшим из всех. Подходя к своему дому, я уже сочинял фразы любовного письма. Бакстер, конечно, рассчитывал, что вследствие двухнедельной разлуки решение ее изменится, — я это понимал, но не боялся ее потерять, ибо знал, что он никогда не подвергнет ее бесчестному давлению, не совершит ничего коварного и низкого. Я также уповал на то, что он предотвратит ее встречи с другими мужчинами.

Почти неделю я исполнял свои больничные обязанности крайне рассеянно. Мое воображение было разбужено. Воображение, подобно придатку слепой кишки, есть пережиток прежних эпох, когда оно способствовало выживанию нашего вида, но в нынешнем промышленно-научном обществе оно является лишь источником болезни. Я гордился его отсутствием, но оказалось, что оно просто спало. Я продолжал делать то, чего ожидали от меня окружающие, но делал это без обычного рвения и тщательности, потому что беспрестанно сочинял в уме любовные письма и, дождавшись свободной минуты, записывал их и бежал на почту. Я обнаружил в себе нешуточный поэтический дар. Все связанные с Беллой воспоминания и надежды так легко превращались в рифмованные строки, что мне нередко казалось, будто я не сочиняю их, а припоминаю из прежнего существования. Вот характерный образчик:

О Белла несравненная моя, Не устаю в блаженстве вспоминать я Тот берег, где, дыханье затая, Передо мной раскрыла ты объятья. Мне чтенье скрашивало бег минут, Мечтать любил я, беды забывая, И тешили меня упорный труд, Пир дружеский и чаша круговая. Я радость знал у моря, у пруда И у ручья, журчащего приманно, Но не был я счастливей никогда, Чем у мемориального фонтана.

Другие стихотворения из тех, что я во множестве ей посылал, были такого же качества и так же быстро сочинены; кончались они все более и более настойчивыми просьбами об ответе. Привожу дословно единственный ответ, который я наконец получил. Я был в восторге, увидев пухлый конверт, содержащий чуть не дюжину страниц почтовой бумаги. Однако буквы, которые она выводила, оказались такой громадной величины, что на странице умещалось всего несколько слов, хотя, подобно древним евреям или вавилонянам, она экономила место, отбрасывая гласные:

МЛЙ СВЧК!

ТК Т Т МН МНГГ Н ДБШС. СЛВ ЧТ-Т ДЛ МН ЗНЧТ ТЛК КГД Я X СЛШ Л ГВР. ТВ ПСМ ЧН ПХЖ Н ЛБВН ПСМ ДРГХ МЖЧН, СБНН ДНКН ПРРНГ.

ТВ БЛЛ БКСТР.

Проговорив эти письмена вслух, я постепенно уяснил себе их смысл, за исключением ДНКН ПРРНГ, и то, что я понял, раздосадовало и встревожило меня, потому что единственным словом, дававшим хоть какую-то пищу моим надеждам, было третье от конца, утверждавшее, что Белла моя. Разумеется, это обычный условный оборот, который сплошь и рядом встречается в деловых письмах, но в Белле не было абсолютно ничего условного и делового. Как бы то ни было, я решил нарушить слово, данное мной Бакстеру, и повидать ее как можно скорее. Когда вечером я выходил из Королевской лечебницы, собираясь осуществить это намерение, меня окликнула экономка Бакстера миссис Динвидди, поджидавшая меня в кебе у ворот. Она подала мне записку и попросила прочитать ее сразу: Дорогой Свичнет!

Я был просто безумен, когда разлучил тебя с Беллой. Приезжай сейчас же. Нечаянно я нанес страшный удар нам троим сразу. Ты один можешь еще нас спасти, если приедешь сегодня же, немедленно, до захода солнца.

Твой несчастный и, поверь, искренне раскаивающийся друг

Боглоу Биши Бакстер.

Я вскочил в кеб, примчался на Парк-серкес и кинулся в гостиную с криком:

— Что случилось? Где она?

— Наверху, в своей спальне, — ответил Бакстер, — и не больна, и совершенно счастлива. Сохраняй спокойствие, Свичнет. Выслушай от меня всю эту жуткую историю прежде, чем попытаешься ее отговорить. Если хочешь пить, я дам тебе стакан овощного сока. Портвейн исключается.

Я сел и воззрился на него. Он сказал:

— Она собирается удрать с Данканом Паррингом.

— Кто это?

— Хуже не придумаешь: гладкий, красивый, хорошо воспитанный, вкрадчивый, беспринципный, развратный адвокат, который до прошлой недели соблазнял исключительно служанок. Слишком ленив, чтобы жить честным трудом. Да и незачем ему особенно трудиться — он получил наследство от любящей престарелой тетушки. Добывает деньги на азартные игры и низкое распутство, запрашивая немыслимые гонорары за сомнительные услуги на грани законности. Белла теперь любит его, а не тебя, Свичнет.

• Предыдущая
• 12/60
• Следующая