Правило левой ноги - Етоев Александр Васильевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/16
• Следующая

Опыта побегов из-за решетки у петушка было более чем достаточно.

Ему даже было не обязательно, как когда-то знаменитому графу из романа Дюма-отца, двадцать лет острием ножа в тайне от недремлющих надзирателей ковыряться в толстостенной преграде, отделявшей узника от свободы. Природа дала в дар петушку такой незаменимый предмет как острый костяной наконечник, именуемый в просторечье клюв.

В зависимости от характера материала, из которого состоит преграда, петушиный клюв мог использоваться как пилящий или режущий инструмент, как ножницы для перекусывания металла, как маленький зубодолбежный станок, а также как универсальное средство, совмещающее все перечисленные возможности.

Поэтому к воскресному полдню, а если точно, к тому самому часу, когда в кабинете у Пирлипатова Андрюша Пряников выслушивал ультиматум, петушок уже отряхивал перья от мелкой металлической крошки.

А еще через минуту-другую он летел над петербургскими крышами и щурился от яркого солнца.

Самое лучшее место по эту сторону Ахерона, конечно, петербургские крыши. Петушок это хорошо знал.

Они нравились ему в любую погоду, в любое время года, всегда. Летом, когда жаркая дымка размывает их ребристые силуэты и каждая труба и антенна отделяется от плоской горизонтали и одиноко устремляется вверх. Несуровыми балтийскими зимами с их капризами и женским непостоянством. Синими прозрачными веснами, когда дырчатый, ноздреватый снег истекает завистливыми слезами, обнажая кровельное железо и налипшие на него осенью листья.

Единственное, чего следовало бояться, если низко пролетаешь над крышами, – это хитрых петербургских котов, своими драными ушами-локаторами прослушивающих петербургское небо.

Но петушок был первоклассный летун, он чувствовал кошачью засаду за несколько кварталов от неприятеля и всякий раз, пролетая мимо, строил им сверху рожи.

Нетрудно угадать направление и цель его стремительного полета. Ну конечно же, та кухонька на Английском, где при помощи чудесной трубы явлен был вчера петуху настоящий его хозяин.

Нужный дом он отыскал сразу.

Это был тот самый каменный инвалид с неулыбчивым желтушным фасадом, из которого – хвала провидению! – он и выкрал Ибрагимову трубочку.

Петушок, притормозив у карниза, по дуге облетел фасад.

В окошке на втором этаже он увидел потерянного хозяина. Тот сидел во вчерашней позе и доскребывал вчерашнюю кашу. Этаж был тот же самый, что и вчера. И окно, за которым на подоконнике лежала Ибрагимушкина труба, соседствовало с окном хозяина.

Но петушку было не до загадочных совпадений. Он влетел в полураскрытую форточку, бухнулся на стол рядом с кашей и, раскинув свои сильные крылья, бросился на шею хозяину.

Тот сначала от испугу остолбенел.

И понятно: когда в ваше окошко залетает ни с того ни с сего такое вот чудо в перьях и с разгону набрасывается на вас, – тут любой, старик не старик, поневоле от испугу остолбенеет.

Прикрывая рукой глаза, чтобы их не выклевал гость из форточки, первым делом петушиный хозяин потянулся к остаткам каши и накрыл их поплотнее ладонью – на предмет возможного посягательства. Затем, робко раздвинув пальцы, сунул в щелку любопытный зрачок.

Пленка страха в глазу хозяина растопилась под золотым блеском. Он увидел знакомый гребень и родную бакенбардинку на щеке.

– Ты ли это? – спросил хозяин. – Или это всего лишь призрак, явившийся сюда для того, чтобы терзать мое разбитое сердце?

– Ибрагимушка! – заорал петух, размазывая крыльями слезы. – Это я, твой крылатый брат!

– Я теперь не Ибрагим ибн Абу Аюб, – покачал головой хозяин. – Я теперь обычный пенсионер, и меня мои соседи по коммуналке скромно называют Потапычем. Я доволен, люди они хорошие. Рису, вот, вчера мне отсыпали. А я кашки сварил и рад. Цыпочка моя, хочешь каши?

Петушок от каши не отказался.

Они молча поели каши, приголубливая друг друга взглядами двух давно не видевшихся друзей.

Когда с кашей было покончено, Ибрагим, а теперь Потапыч, как в старинные веселые времена, счистил крошки с петушиного клюва.

Этот жест, как весточка из былого, растрогал петушка окончательно.

– Помнишь лысого сквалыгу Дадона, – подмигнул он отыскавшемуся товарищу, – как он мягко перед нами стелил? Если бы не шамаханская аферистка, мы с тобой еще неизвестно сколько обретались бы при русском дворе. А какая там была национальная кухня! Одна уха из стерляди чего стоит! Почки заячьи! Пироги с грибами! А какие были поросята в сметане!

Петушок закатил глаза.

– Помню, цыпа, конечно, помню, – улыбнулся в усы Потапыч. – И Дадона, и пироги с грибами. Сколько лет с той поры прошло! Сколько долгих-предолгих лет! Ну а ты? Что делал? Где пропадал?

– О! – сказал петушок задумчиво. – Где я только не был, чего не видел! И в остроге сиживал, и в огне горел, и в ощип попадал бессчетно. Даже – ни за что не поверишь! – гастролировал с бродячими музыкантами. Вот уж где была привольная жизнь! Если бы не криминальная обстановка и не душегубы с большой дороги, я бы с теми бременскими ребятами по гроб жизни, наверное, не расставался б. Если честно, я и сейчас подумываю, а не петь ли мне в какой-нибудь рок-команде. Ну а ты-то, Ибрагимушка, ты-то как? – с жаром в голосе спросил петушок, по привычке называя хозяина его прежним, старинным именем.

Стариковская улыбка погасла.

– Я-то, цыпа? – отвечал он невесело. – Когда случилась эта ссора с Дадоном и мне пришлось притвориться мертвым, я задумал, если все обойдется, брошу службу, уйду в пустыню, буду делать там колодцы для путников и ухаживать за страусами и верблюдами. Ну а после ты долбанул царя, человека хоть и глупого, но безвредного, и я понял, что этой смертью перечеркивается вся моя жизнь. На костях не построишь будущее, и теперь я не посланец со звезд, а убийца с большой дороги.

– Вот уж это ты, хозяин, загнул – про убийцу с большой дороги… Если кто из нас двоих и убийца, так это я.

Петушок нацарапал когтем на хозяйском столе корону и со злостью саданул по ней клювом.

– Ну а если я склюю таракана, тоже глупого и тоже безвредного, это как – считается за убийство?

– Таракана, царя, лягушку – все считается, все на совести. Но в убийстве царя Дадона виноват только я один. Ты тогда был простым орудием, а направил это орудие я.

– Ладно, хватит. – Петух зевнул. – Не то я тоже, не ровён час, начну рвать на голове перья. Лучше расскажи про себя. Про царей мне слушать неинтересно. Дальше-то, что дальше-то было? Значит, ты притворился мертвым…

В ясный день петербургской осени, в воскресенье, сразу после полудня, дежурный милицейский патруль обнаружил на спуске к реке Фонтанке неподалеку от Египетского моста тело неизвестного человека в заношенной клеенчатой куртке и пятнистой раскраски брюках.

Тело было мертвецки спящим и бессвязно бормотало во сне. Под расстегнутой на груди рубашкой было вытатуировано корявыми буквами: «Сантехника мать порядка».

Документов у тела не обнаружили, зато в правом кармане куртки была странного вида трубка, напоминающая детский калейдоскоп.

На вопросы «что это» и «откуда» тело ничего не ответило, а когда милиционеры из патруля попытались запихнуть тело на сиденье милицейской машины, оно принялось царапаться и плеваться, обдавая возмущенных патрульных крепким запахом сибирских пельменей.

И надо было такому случиться, что именно в описываемый момент, когда двое патрульных милиционеров заталкивали тело в машину, мимо проходил Локтев, личность вам хорошо известная.

«Вот стахановец! – удивился Локоть, увидев невменяемого приятеля. – Умудриться всего за час просадить полсотни баксов в пельменной! – И решил, почесав за ухом: – А пойду-ка я себе мимо».

Он бы и пошел мимо, не имея никакого резона ввязываться в этот глупый конфликт, если бы не медная трубка в кулаке у молодого сержанта.

• Предыдущая
• 11/16
• Следующая