Дочь Господня - Устименко Татьяна Ивановна - Страница 24

После этой реплики в зале началась форменная неразбериха. Архангелы воинственно нахохлились, повскакивали со стульев и закричали все хором, стараясь заглушить крамольную речь стригоя:

– Грааль нельзя показывать обычным смертным! – звонко доказывал Уриэль. – Из-за обладания им немедленно разгорится новая мировая война!

– Ваше бессмертие базируется на жизнях других людей – тех, кого вы убили! – колоколом гудел Гавриил. – Лучше райское бессмертие души, чем бессмертие бездушной плоти и последующий Ад…

– Разве мы бездушны? – хмыкнул стригой.

– Да! – безапелляционно изрек Самуил. – Вы проповедуете жизнь одного за счет насильственной смерти многих. А мы признаем благочестивую смерть праведника – как переход к высшей форме райского бытия. Убийство не есть добро, чем бы оно ни оправдывалось!

Граф заскрипел зубами:

– Вы вымарали из своих религиозных книг неугодные вам места. Но я напомню: «… и молвил Сатана: сотворю я чудовищ, и будут они терзать род людской из века в век, пить кровь мужчин, женщин и младенцев, не щадя никого. И будут они долговечны, безжалостны и сильны, неуязвимы, хитры, храбры и коварны – так, что не сможет бороться с ними ни один из сынов адамовых». Библия, книга Притчей Соломоновых. Не это ли есть высшая воля?

Архангелы растерянно замолчали, не находя контраргументов.

Надо признаться, мне давно уже надоела эта пустая трепотня. Стригой оказался куда лучшим оратором, чем все наши делегаты. Мне стало обидно за свою веру, и поэтому я не выдержала. Я зашвырнула в угол свечу, сдернула с головы капюшон плаща и открыто шагнула вперед.

– А в ответ на это Господь усмехнулся и заметил, что на всякую хитрую задницу по любому найдется свой штопор! – не задумываясь, выдала я, глядя прямо в лощеное лицо стригойского графа.

Зал содрогнулся от хохота. Ехидно хихикал красавец Уриэль, басовито ржал облаченный в доспехи Самуил, ровно гудел могучий Гавриил, а отец Ансельм и брат Бернард даже согнулись на своих стульях, держась за животы и утирая выступившие слезы.

Графа перекосило.

– Да как ты смеешь, дерзкая девчонка? – злобно прошипел он, хватая меня за руку. – Я узнаю тебя, я тебя уже где-то видел. Не в моей ли спальне? Ты прокралась туда незаметно и неосмотрительно пробудила меня от предрассветного сна… Ты не страшишься испытать гнев стригоев?

При упоминании о рассвете и спальне кардинал ди Баллестро побледнел и чуть не задохнулся.

– Не пугай, пуганные уже! – я ощутила ледяной холод, исходящий от пальцев графа, и торопливо выдернула свою кисть из его мертвой руки. – Не раз уже вам наваляли и еще наваляем!

– Кто же ты такая, если решаешься говорить так отчаянно? – спросил граф, сверля меня взглядом.

– Да почти никто, – я равнодушно пожала плечами, подчеркивая обыденность своих слов. – Смиренная воспитанница монастыря, простая дочь Господня…

По рядам ангелов прокатился единодушный вопль восторга.

Стригой взвизгнул и отпрыгнул в сторону.

Монахи молитвенно сложили ладони, вознося хвалу Господу.

Я недоуменно хлопала ресницами, не понимая – чего такого необычного я сказала секунду назад.

Граф повелительно взмахнул рукой, призывая своих охранников и спешно отступая к выходу из зала.

– Мы еще встретимся, обещаю тебе это – Дочь Господня! – с непередаваемой интонацией поклялся он, рассматривая меня, будто ожившую икону. – И думаю, ты еще пожалеешь о своей сегодняшней наглости.

Дверь за стригоем захлопнулась.

Я обернулась к архангелам, обоснованно опасаясь заслуженной взбучки и ожидая немедленного наказания за наглость. Но к моему величайшему изумлению, Гавриил торжественно преклонил колено, восхваляя меня перед всеми:

– Приветствую тебя, Селестина, возлюбленная Дочь Господня, осознавшая свою судьбу!

И все ангелы послушно склонили головы, слаженно повторяя нараспев:

– Да славься навеки, Дочь Господня!

Кажется, я временно утратила дар речи…

Весна пришла в Рим неожиданно. Еще пару дней назад ночные минус два или минус четыре непременно затягивали тонким ледком лужи на площади Чинквеченто и развешивали щедрые гроздья изморози на разноцветных трубках неоновых вывесок модных магазинов. В первые утренние часы ледок приятно хрупал под ногами, к обеду превращаясь в грязную подтаявшую кашу, неряшливо налипавшую на сапоги и ботинки торопящихся по своим делам горожан. Но, инстинктивно почувствовав приближение долгожданного потепления, на карнизах уже вовсю ворковали одуревшие, раздувающиеся от страсти голуби, пытаясь привлечь внимание скромных серых голубок, равнодушно снующих в поисках хлебных крошек. Старый платан, сиротливо притулившийся на углу улицы Виа-дель-Корсо и всю зиму выглядевший темной, безнадежно мертвой корягой, нежданно ожил и выпустил узкие стрелки первых зеленых листочков. Уверенно перебивая тяжелый смог автомобильных выхлопов и едкий застоявшийся запах не утилизированных пищевых отходов, долетающий из ближайшей пиццерии, в воздухе тонко повеяло утонченной, едва уловимой свежестью и чистотой. Лица прохожих, еще не успевших отойти от затяжной зимней депрессии, по-прежнему оставались мрачными и сонными, но замелькавшие тут и там светлые шелковые шарфы стали тем первым, несмелым мазком веселых весенних красок, который ненавязчиво внушал – зима закончилась. Наверное, нужно было пережить немало таких ранних скороспелых весен, чтобы научиться ценить и безошибочно понимать эти слабые, нерешительные признаки наступившей оттепели. Наверное, нужно было испытать немало горя, счастья и разочарований, чтобы научиться благодарно откликаться на безмолвный призыв природы и благоговейно лелеять самое величайшее чудо, возможное в этом шумном и суматошном мире, – чудо пробуждения новой жизни.

Мужчина, неторопливо шествовавший по слитно гомонящему и переполненному народом городу, в полной мере подходил под определение человека, познавшего и постигшего все тщательно скрываемые таинства жизни и смерти. Поэтому каждую вновь наступающую весну он любил заранее и ждал всегда, как никто другой. А тем более весну, предстоявшую стать для него последней. Именно по этой весомой причине он и покинул сейчас удобный салон своего шикарного «Роллс-ройса» и с огромным наслаждением влился в беспокойный людской поток, особенно остро ощущая витающие вокруг запахи и настроения. Распространяя незримую, почти магическую ауру власти и уверенности в себе, он легко пробирался в толпе, расступавшейся при его приближении с каким-то неосознанным, но явным уважением, неизменно переходящим в восторженное благоговение. Два широкоплечих телохранителя бесшумно следовали за этим человеком, настороженно лавируя среди царящего на улице столпотворения и ни на минуту не выпуская из поля зрения немного сутуловатую, но еще сильную спину своего хозяина. А обтянутая драповым пальто спина и впрямь доставляла им немало беспокойства – то надолго застывая перед приметной витриной антикварной лавки, а то, наоборот – необоснованно рискованно перебегая дорогу прямо перед бампером возмущенно гудящего автомобиля. Да, этот человек действительно вел себя слишком рассеянно и легкомысленно, что объяснялось на удивление просто – он направлялся в кафе «Греко», попутно пытаясь если ни физически, то хотя бы душевно подготовиться к предстоящей, довольно необычной и непредсказуемой по последствиям встрече. К встрече с врагом, настолько непримиримым и закоренелым, что он давно уже стал ближе самого верного друга, а пожалуй, и ближе родного брата. В кармане у этого мужчины лежали документы на имя Луи-Клермона де Тюрго, двадцатого апреля тысячу девятьсот двадцатого года родившегося в небольшом французском городке Сен-Ло, но в настоящее время имеющего итальянское подданство. Надо сказать, что господин Тюрго, столь увлеченный многоцветным городским ландшафтом, выглядел намного моложе своих восьмидесяти девяти лет, и производил впечатление человека еще вполне крепкого и на здоровье не жалующегося. Под добротным, но не броским пальто скрывался немного старомодный двубортный костюм спокойного серого цвета и кашне в крупную клетку, свободно обвивающее мощную, отнюдь не старческую шею. Выцветшие голубые глаза пытливо смотрели из-под полей фетровой шляпы, прикрывающей обширную лысину, обрамленную скудными прядями совершенно седых волос. В галстуке поблескивала агатовая камея, искусно выточенная в форме свернувшегося в кольцо дракона. Господина Тюрго часто принимали за состоятельного, отошедшего от бизнеса коммерсанта, спокойно проживающего честно заработанный капитал. На самом же деле мужчина, называющий себя Луи-Клермоном де Тюрго, имел и другое, истинное, но мало кому известное имя – Гонтор де Пюи и являлся катарским рыцарем, благородным лангедокским дворянином, живущим уже около восьмисот лет, одним из четырех «Совершенных», гроссмейстером ордена Дракона, отцом знаменитого Влада Дракулы и старейшим патриархом стригоев. А внешность… внешность часто бывает так обманчива.