Мое столетие - Грасс Гюнтер - Страница 23

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая

После того как были улажены вопросы размещения, между нами без всякого перехода завязался профессиональный разговор. Вот только погода не была к нам благосклонна. О прогулке по берегу в сторону островной отмели не приходилось и думать. И мы, привыкшие к любым превратностям климата, проявили себя страстными домоседами, сидели у горящих каминов, пили грог и пунш, которыми щедро потчевала нас принимающая сторона. Итак, мы обсудили польский поход, блицкриг и восемнадцать дней. [31]

Когда пала Варшава, превращенная в груду развалин, один из бывших, известный как собиратель произведений искусства — так о нем говорили — и вообще преуспевающий бизнесмен, заговорил патетическим и все более громовым голосом.

Он начал потчевать нас цитатами из репортажей, написанных им на борту подводной лодки и опубликованных впоследствии отдельной книгой с предисловием адмирала и под общим заголовком «Охотники в Мировом океане»: «Пятое орудие, огонь!» «Прямое попадание!» «Зарядить торпеду!»… Уж конечно, в этом оказалось куда больше героики, чем в моих запыленных пехотинцах на бесконечных польских проселках…

От Сильта мы мало что видели. Как уже было сказано, погода худо-бедно дозволяла короткие прогулки по берегу в направлении Листа, либо в прямо противоположном направлении до Хёрнума. Словно не вполне владея ногами со времени отступлений, наш перекошенный союз бывших по большей части пил и курил перед горящим камином. И каждый копался в своих воспоминаниях. Если один одерживал победы во Франции, другой повествовал о героических подвигах в Нарвике и норвежских фьордах. Выглядело все так, будто каждый обязался пережевывать статьи, которые стояли либо в «Сборнике проповедей нашего воздушного флота», именуемом «Адлер», либо в «Сигнале», иллюстрированном издании вермахта с весьма искусным оформлением: печать цветная, отличный макет и очень скорое распространение по всей Европе. На редакторском этаже «Сигнала» курс определял некто Шмидт. А после войны он, само собой, под другим именем, задавал тон в шпрингеровском «Кристалле». Теперь же мы могли наслаждаться сомнительным удовольствием его постоянного присутствия и вдобавок выслушивать его литанию касательно «упущенных побед».

Речь шла о Дюнкерке, куда спасся бегством британский экспедиционный корпус: около трехсот тысяч человек предстояло срочно погрузить на суда. Тогдашний Шмидт, чье сегодняшнее имя называть нельзя, все еще не насытился негодованием: «Если бы Гитлер не остановил танковый корпус Клейста под Аббевилем и, более того, разрешил бы танкам Гудериана и Манштейна прорваться до побережья, если бы он приказал отрезать берег и завязать горловину мешка, тогда Англия потеряла бы целую армию, а не только ее вооружение. Исход войны можно было решить досрочно, едва ли британцы сумели бы нам что-нибудь противопоставить. Но верховный полководец задаром отдал нашу победу. Может, он считал, что Англию надо щадить, может верил в переговоры. Да, если бы тогда наши танки…»

Так причитал бывший Шмидт, чтобы затем, созерцая огонь в камине, погрузиться в мрачные раздумья. То, что остальные могли поведать о победоносных захватах в клещи и героических приемах боя, его явно не интересовало. Был, к примеру, один такой, который в пятидесятые годы с помощью солдатских брошюрок сумел удержаться на плаву у Бастай-Люббе, а теперь продавал свою душу сомнительным газетенкам — то, что у нас называется бульварная пресса, но тогда-то, в «Адлере», он публиковался на первых страницах с отчетами об авиационных рейдах. Потом он попытался втолковать нам преимущества Ю 87, проще говоря, «Штуки», силясь закругленными жестами изобразить процедуру бомбометания при пикировании: направить самолет прямо на цель, сбросить бомбу в последний момент перед выходом из пике, при серийном бомбометании и при бомбометании вне кругового полета, то есть на прямо летящем, точнее на скользящем змеиными движениями воздушном корабле, держать как можно более короткие дистанции. Он сиживал в «юн-керсе» при таких бомбометаниях, и в Хе 11 тоже. Причем в застекленной кабине с видом на Лондон да Ковентри. Рассказывал он довольно подробно. Вполне можно было поверить, что он и впрямь лишь по чистой случайности вышел живым из воздушной битвы за Англию. Во всяком случае, ему удалось обрисовать нам ковровое бомбометание методом закрытого построения — к тому же употребив выражение «стереть с лица земли», — так впечатляюще, что перед нашими глазами снова встала пора их ответных ударов, когда в ходе террористических налетов были полностью разрушены Любек, Кёльн, Гамбург, Берлин.

После этого каминное настроение грозило тихо догореть. Публика спасалась с помощью обычной журналистской болтовни: кто какого главного редактора выжил, под кем зашатался стул, сколько и кому платят Шпрингер и Аугштейн. Наконец, ситуацию спас наш специалист по искусству и субмаринам. Он либо красочно, как и полагается, разглагольствовал об экспрессионизме и о собранных им произведениях искусства, либо пугал нас громовым выкликом: «Подготовиться к погружению!» Вскоре мы сами словно услышали разрывы водяных бомб, «еще на расстоянии, под углом шестьдесят градусов…», потом последовало: «Погрузиться на глубину перископа…», и тут мы почувствовали опасность: «Справа по борту миноносец…» Как хорошо, что мы сидели в тепле, а снаружи порывистый ветер играл свою подходящую к данному случаю музыку.

В бытность мою корреспондентом, хоть в России, хоть позднее, в Индокитае и Алжире — для нашего брата война никогда не кончается, — мне очень редко удавалось запечатлеть на бумаге те либо иные сенсации, ибо как в польском и французском походе, так и на Украине я главным образом был при пехоте, которая следовала за танками; из одного котла в другой, через Киев и Смоленск, а когда началась распутица, я двинулся за саперным батальоном, который, чтобы обеспечить продвижение частей, настилал гать и вытаскивал, когда надо, из грязи. Короче, проза кирзовых сапог и портянок. Тут мои разговорчивые коллеги увенчали себя куда большей славой. К примеру, один, который позже, уже много позже, в нашем общем-разобщем листке поведал из Израиля о «молниеносных победах» таким тоном, словно шестидневная война была всего лишь продолжением «Плана Барбаросса», в мае сорок первого вместе с остальными парашютистами высадился на Крит — «а Макс Шмелинг при этой оказии подвернул ногу…», другой с борта крейсера «Принц Евгений» мог наблюдать, как «Бисмарк» за три дня до того, как пойти ко дну с более чем тысячей человек на борту, сам утопил английский «Худ»: «И если бы торпеда не попала в весельную установку, лишив тем самым „Бисмарк“ маневренности, он бы, возможно…» И еще нескончаемая цепь историй, изготовленных по рецепту «Вот если бы не собака, тогда б он зайца…»

То же и каминный стратег Шмидт, который заграбастал с помощью своей «Хрустальной» серии, вышедшей впоследствии у Ульштейна в виде толстенного фолианта, много миллионов.

А именно: он успел сделать открытие, согласно которому балканская кампания лишила нас возможности одержать победу над Россией. «Только потому, что какой-то сербский генерал по фамилии Симович устроил в Белграде путч, нам пришлось сперва наводить порядок на Балканах, на что ушло пять недель драгоценного времени. Но что произошло бы, выступи наша армия на восток не 22-го июня, а уже пятнадцатого мая, и соответственно танки Гудериана отправились бы наносить завершающий удар по Москве не в середине ноября, а на пять недель раньше, еще до того, как развезло дороги и ударил Дедушка Мороз…»

И снова, в согласии с затухающим огнем камина, он погрузился в мрачные раздумья об «упущенных победах», и пытался задним числом выиграть проигранные сражения — после Москвы ему дали к тому повод Эль Аламейн и Сталинград. Никто не поддержал его рассуждения. Но и перечить никто не стал, я, между прочим, тоже нет, ведь кроме него среди нас перед камином сидело еще двое-трое правоверных и влиятельных нацистов — сегодня, как и в те годы, все сплошь главные редакторы. А кто рискнет по доброй воле прогневать своего работодателя?

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая