Понимание медиа: Внешние расширения человека - Мак-Люэн Маршалл - Страница 89

Способность телевизионной мозаики вне зависимости от своего «содержания» трансформировать американскую невинность в глубокую изощренность не составляет тайны, если внимательно к ней приглядеться. Этот мозаичный телевизионный образ уже был в общих чертах намечен в популярной прессе, выросшей вместе с телеграфом. Коммерческое использование телеграфа началось в 1844 году в Америке и еще раньше в Англии. Много внимания уделялось электрическому принципу и его применениям в поэзии Шелли.[422] Эвристический метод художника обычно на целое поколение или больше опережает в этих вопросах науку и технологию. Смысл телеграфной мозаики в ее журналистских проявлениях не ускользнул от внимания Эдгара Аллана По. Он использовал ее при создании двух своих потрясающе новых изобретений: символистского стихотворения и детективной истории. Обе эти формы требуют от читателя самодеятельного участия. Предлагая незавершенный образ или процесс, По настолько вовлекал своих читателей в творческий процесс, что Бодлер, Валери,[423] Т. С. Элиот и многие другие пришли в восхищение и последовали его примеру. По моментально уловил в электрической динамике динамику публичного участия в творчестве. Тем не менее гомогенизированный потребитель до сих пор продолжает жаловаться, когда от него требуют участия в сотворении или довершении абстрактной поэмы, живописного полотна или любого рода структуры. Между тем, По еще тогда знал, что из телеграфной мозаики незамедлительно вытекает глубинное участие. Более прямолинейно и письменно мыслящие из литературных браминов «просто не могли этого увидеть». Они до сих пор не могут этого увидеть. Они предпочитают не участвовать в творческом процессе. Они приспособились к завершенной упаковке в прозе, в стихе и в пластических искусствах. Именно эти люди в каждой учебной аудитории нашей страны вступают в конфронтацию со студентами, которые благодаря телевизионному образу приспособились к тактильным и неизобразительным моделям символистских и мифических структур.

В журнале «Лайф» от 10 августа 1962 года была помещена статья о том, что «Очень многие десятилетние дети взрослеют слишком быстро и слишком скоро». В этой статье совершенно не был отмечен тот факт, что подобная скорость роста и преждевременное развитие всегда были нормой в племенных культурах и бесписьменных обществах. Англия и Америка взрастили институт затяжного полового созревания за счет отрицания того тактильного участия, каковым является секс. Здесь не было никакой осознанной стратегии; скорее, это было следствие общего принятия последствий первичного акцента на печатном слове и визуальных ценностях как средствах организации личной и социальной жизни. Этот акцент увенчался триумфом промышленного производства и политической конформности, которые были сами для себя достаточными гарантами.

Респектабельность, или способность поддерживать визуальный контроль над собственной жизнью, стала доминирующей. Ни одна страна Европы не дала печати такого верховенства. Визуально Европа всегда была в глазах американцев насквозь фальшивой. С другой стороны, американские женщины, которые еще ни в одной культуре не были так уравнены в визуальных манерах, всегда казались европейцам абстрактными, механическими куклами. Тактильность — вот высшая ценность в европейской жизни. Поэтому на Европейском континенте и нет подросткового периода, а есть только прыжок из детства во взрослые манеры поведения. Таково нынешнее состояние Америки после появления телевидения, и это состояние отсутствия подросткового периода будет сохраняться дальше. Интроспективная жизнь с далеко улетающими мыслями и отдаленными задачами, выполнение которых растягивается на манер сибирской железной дороги, не может сосуществовать с мозаичной формой телевизионного образа, которая требует непосредственного глубинного участия и не принимает никаких отсрочек. Полномочия этого образа настолько разнообразны и в то же время настолько согласованны, что даже простое их упоминание уже есть описание той революции, которая произошла в последнее десятилетие.

Феномен книги в мягкой обложке — книги в ее «холодвой» версии — может возглавить этот список телевизионных полномочий, так как именно здесь проявляется телевизионная трансформация книжной культуры в нечто другое. У европейцев книги в бумажных обложках были с самого начала. Они с первых дней существования автомобиля отдавали предпочтение облегающему пространству маленького салона. Картиночная ценность «огороженного пространства» книги, автомобиля или дома никогда не находила в них отклика. В Америке издание книг в мягкой обложке, особенно в высоколобой их форме, было опробовано в 20-е годы, потом в тридцатые и сороковые. Но только в 1953 году они вдруг были встречены доброжелательно. Ни один издатель не знает толком, почему это произошло. Дело не только в том, что мягкая обложка скорее тактильная, а не визуальная упаковка, но и в том, что такая книга одинаково легко может быть посвящена как глубоким вопросам, так и пустому вздору. С тех пор, как появилось телевидение, американец утратил предубеждение и невинность в отношении глубокой культуры. Читатель книг в мягких обложках обнаружил, что путем простого замедления чтения может наслаждаться Аристотелем и Конфуцием. Старая письменная привычка нестись вскачь по единообразным печатным строчкам внезапно уступила место глубокому чтению. Чтение в глубину, разумеется, не свойственно печатному слову как таковому. Глубинное прощупывание слов и языка — обычная черта устных и рукописных культур, но никак не печатных. Европейцы всегда считали, что англичанам и американцам недостает глубины в их культуре. С тех пор, как появилось радио, и особенно после того, как пришло телевидение, английские и американские литературные критики превзошли в глубине и тонкости европейских. Битник, потянувшийся к дзэну, всего лишь переносит полномочия телевизионной мозаики в мир слов и восприятия. Сама мягкая обложка стала обширным мозаичным глубинным миром, выразившим изменившуюся чувственную жизнь американцев, для которых глубинный опыт в словах, как и в физике, стал в полной мере приемлемым и даже желанным.

С чего начать исследование трансформации американских установок после появления телевидения — вопрос выбора и личного вкуса, что можно увидеть на примере такого крупного изменения, как внезапный упадок бейсбола. Переезд «Бруклин Доджерс» в Лос-Анджелес был сам по себе знаменателен. Бейсбол двинулся на Запад, пытаясь сохранить свою аудиторию после того удара, который нанесло ему телевидение. Специфическая модель, характерная для игры в бейсбол, состоит в том, что в ней предусматривается одна-вещь-в-один-момент. Это линейная, экспансивная игра, так же идеально, как и гольф, приспособленная к мировоззрению индивидуалистического и внутренне-управляемого общества. Самую ее суть составляют хронометраж и ожидание, когда все поле напряженно ждет, пока сыграет отдельный игрок. В отличие от бейсбола, футбол, баскетбол и хоккей на льду являются играми, в которых одновременно происходит много событий и в действие вовлечена вся команда сразу. С приходом телевидения такое обособление индивидуальной игры, какое имеет место в бейсболе, стало неприемлемо. Интерес к бейсболу упал, и его звезды во многом так же, как звезды кино, обнаружили, что слава имеет некоторые очень щемящие измерения. Как и кино, бейсбол был горячим средством коммуникации, выводящим на передний план индивидуальную виртуозность и выдающихся игроков. Настоящий бейсбольный фанатик — это кладезь статистической информации о прежних достижениях игроков с битой и питчеров в многочисленных играх. Ничто не могло бы нагляднее показать то особое удовольствие, которое доставляла игра индустриальному метрополису с его непрерывно разраставшимися населениями, капиталами и связями, а также производственными и торговыми документами. Бейсбол принадлежал эпохе первого натиска горячей прессы и кино. Он навсегда останется символом эры горячих мамаш, джазовых бейби, шейхов и цариц савских, роковых женщин, золотоискателей и шальных денег. Словом, бейсбол — это горячая игра, которая остыла в новом телевизионном климате; и то, что произошло с ним, произошло также с большинством горячих политиков и горячих проблем первого телевизионного десятилетия.