Рыцарь темного солнца - Вербинина Валерия - Страница 37
- Предыдущая
- 37/75
- Следующая
– То есть ты считаешь, что он невиновен?
– В данном случае – нет.
– Ты считаешь, мы можем без урона для нашей чести дать ему убежище, чтобы он мог в случае необходимости защитить нас перед королем? – осведомился великий комтур.
Боэмунд фон Мейссен откинулся на спинку скамьи.
– Это глупо, брат Конрад. Его свидетельству никто не поверит.
– Почему же? – вскинулся Вальтер из Кенигсберга.
– Потому, – невозмутимо продолжал Боэмунд, – что княгиню и лже-Магдалену убили моей мизерикордией, и потому, что брат Филибер помог обвиненному в преступлении мальчишке, нашему «бесценному свидетелю», бежать в Мариенбург. Отсюда всякий сделает вывод, что он был подослан нами и, следовательно, убийство матери Евлалии тоже наших рук дело. Король Владислав не поверит ни единому слову юноши, и я бы на его месте поступил точно так же.
– Но мы не убивали настоятельницу монастыря Святой Клары! – горячо возразил фон Ансбах из Торна. – Это ложь, ложь, ложь!
Мадленка устала переминаться с ноги на ногу, ожидая, когда рыцари закончат препираться и обратят на нее внимание.
– Стрела и четки, не забывайте, – вмешался до того молчавший брат Киприан. – Они что-то да значат!
– Так что вы думаете, братья? Кто мог решиться на убийство матери Евлалии?
– Может, князь Доминик? – выпалил фон Ансбах. – Убийство как-никак совершено на его землях.
– Да, но смысл?
– Тогда Август. Он ведь ее наследник.
– Но мальчик в этом сомневается. И потом, я достаточно хорошо знаю Августа: он бы никогда не поднял руку на свою крестную, а затем и на собственную мать. Нет, тут что-то не то.
– Постойте, братья. Кто настолько ненавидит нас, что пренебрег угрозой разоблачения и подослал самозванку, во всем обвинившую нас?
– Не обольщайтесь, брат Вальтер: все поляки нас ненавидят.
– И литовцы, особенно они. Почему четки оказались у литовской служанки?
Все заговорили разом, перебивая друг друга, пока великий комтур не ударил ладонью по столу. Жилы на его шее вздулись.
– Тихо! – рявкнул он, и тут уж Мадленка не узнала его вкрадчивого мягкого голоса.
Шум сразу же стих, как по волшебству.
– Братья, – продолжал великий комтур, – во всем происшедшем есть какая-то тайна, но теперь, когда мы благодаря этому юноше узнали так много, мы в ней непременно разберемся. Я позабочусь о том, чтобы послать ко двору князя надежных людей, которые доложат нам, что там и как. Ты, юноша, – обратился комтур к лже-Михалу, не знающему, куда деться, – покамест побудешь нашим гостем. Как-никак твоя голова очень дорого стоит, и мне не хочется, чтобы ты потерял ее раньше времени.
– Я бесконечно благодарен вашей милости, – пролепетала Мадленка, кланяясь в пояс.
– Ступай, юноша, – велел Конрад фон Эрлингер, – и не забывай почаще молиться, как то предписывает святая наша церковь. Возможно, тебе придется задержаться у нас дольше, чем ты думаешь.
Мадленка, кланяясь, вышла из зала и поспешила к себе. Она не обманывалась расположением комтура и прекрасно понимала, что значат его слова.
«Значит, теперь я пленница… то есть пленник крестоносцев, – Мадленка весело хмыкнула. – Двести флоринов! А ведь еще мой дед говорил, что я его сокровище и что мне цены нет. Одно утешение: Мальборк – хорошая крепость, и так просто они меня не отдадут. Даже если князь Диковский будет три года под стенами стоять, ничего он не добьется».
И, найдя утешение в этой мысли, Мадленка добралась до своей комнаты, не раздеваясь, рухнула на мягкую постель и мгновенно заснула.
На следующий день Мадленка начала обживать замок. Поскольку она теперь считалась под покровительством крестоносцев, ей разрешили бродить где вздумается, с условием, что она не попытается скрыться из Мариенбурга. Мадленка, впрочем, и сама не рвалась отсюда, отлично понимая, что ее ожидает, попадись она на глаза кому-нибудь из свиты князя Доминика или Августа Яворского. Правда, кое-кто из крестоносцев, а именно синеглазый, тоже ее не жаловал, но он ведь обязан уважать решение великого комтура, а значит, и с его стороны ей ничто не угрожало.
Мадленка облазила всю территорию крепости, побывала на укреплениях, у складов, заглянула в часовню, где были похоронены почившие в бозе великие магистры и в их числе отважный Ульрих фон Юнгинген, убитый в Грюнвальдскую битву. Твердыня Мальборка стояла уже около полутора веков и за столь долгое время успела значительно разрастись. Самым старым был Высокий замок, затем появился Средний замок, куда перебрались великие магистры, а в Нижнем замке были сосредоточены в основном склады, хозяйственные постройки и арсеналы. В Мальборке жило и кормилось множество народу; Мадленка вначале пыталась сосчитать его жителей, но затем бросила бесполезное занятие, решив, что их тут точно не меньше, чем в Кракове.
Все обитатели крепости были заняты делом: солдаты под руководством рыцарей беспрерывно тренировались, готовые в любой момент выступить в любую точку государства крестоносцев, священники служили мессы и ухаживали за больными и ранеными. В отсутствие великого магистра великий комтур принимал послов, заслушивал донесения шпионов и распоряжался отправкой войск. Был в Мальборке и свой хронист, брат Киприан из Кельна, которого Мадленка видела на совете при обсуждении своей дальнейшей судьбы. Заметив, что рыжий отрок бесцельно слоняется по крепости, пялясь на изображенных повсюду пеликанов, символизирующих Христа, брат Киприан сурово отчитал его, заметив, что господь велел своим чадам не лениться, и, обнаружив, что тот кое-что смыслит в латыни, засадил лже-Михаила за переписывание своей хроники.
Когда Мадленке осточертело, высунув язык, красиво перечерчивать на пергамент сведения о том, что, когда и почему случилось в замке, она посадила на текст жирную кляксу и сбежала к брату Маврикию в Нижний замок. Брат Маврикий в своей особой пристройке, где стояли ящики, набитые землей, и было всегда жарко, как в пустыне, занимался совершенно неслыханным делом – выращивал виноград, дыни и всяческие диковинные фрукты, клянясь своей бородой, что если дело и дальше пойдет так успешно, то он на следующий год попробует посадить здесь оливки. Пока он возился с какими-то бледно-желтыми штуками в толстой кожуре, выглядевшими чрезвычайно аппетитно; но когда Мадленка набралась смелости и куснула один из сочных плодов, он оказался таким кислым и богомерзким, что из глаз у нее брызнули слезы. Назывался сей диковинный фрукт лимоном, и брат Маврикий, которому Мадленка заявила, что лимоны, верно, выдуманы на погибель рода человеческого, долго смеялся кудахтающим смехом и никак не мог остановиться. Про растения, почвы и насекомых-вредителей брат Маврикий знал решительно все, а вот вид оружия приводил его в паническое состояние – к ратному делу он был совершенно непригоден. Глядя, как он мечется над маленькими дынями, бормоча себе что-то под нос на своем малопонятном диалекте и укутывая их, как маленьких детей, Мадленка пришла к выводу, что если уж он не чародей, то точно одержимый, однако его одержимость оказалась ей по вкусу. Все, что связано с землей, было близко ее сердцу, и в обществе брата Маврикия, никогда не обращавшего на нее внимания и не заставлявшего ее помогать ему, Мадленка отдыхала душой.
Вскоре, однако, ее затребовал к себе неугомонный Филибер. У него пока не было оруженосца, и однажды вечером он объявил, что Мишель должен помочь ему переодеться, ибо он идет исповедоваться.
К исповеди анжуйский рыцарь готовился на совесть: надел бархатную куртку, тонкую рубашку, нацепил все кольца, какие у него были, и вдобавок побрызгал на себя какой-то вонявшей мускусом водой, от которой Мадленка начала немилосердно чихать. Чихая, она натянула на анжуйца сверкающие сапоги, после чего Филибер зачем-то покрутился перед зеркалом, которое пришлось держать опять же ей, взбил рукою вьющиеся мелким бесом волосы и удалился.
Исповедь длилась довольно долго, ибо в замок рыцарь вернулся только под утро и с чрезвычайно довольной физиономией.
- Предыдущая
- 37/75
- Следующая
