Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/136
- Следующая
Стучись! Вот сумрак, непогода,
Сгрудились беды всех мастей…
Где милосердие народа,
Где снисходительность властей?
Самих небес враждебно лоно,
А безобразий — легион.
Когда ты где-то вне закона,
Пусть будет проклят сам закон!
За дверью голос серебристый,
Часов домашний слышен бой.
А ты — пугающ и неистов,
Стучись, и да Господь с тобой!
И хоть безмолвны эти ставни
И лай овчарок позади,
Ты из веков явился давних,
Рви двери с петель и входи!
— Что с вами, милая девушка? — спросил все-таки Денис свою визави. — Не повредили ли вы ножку?
— Вы очень догадливы, господин, — ответила она без кокетства, видимо, ей действительно было больно. — Такое несчастье.
Фускария принялась обсуждать, зачем доместик Врана прибыл в столицу и означает ли это введение войск. Денисова соседка печально усмехнулась и смотрела на него огромными темными глазами.
— Ты врач? — вдруг спросила она.
— Почему ты так думаешь?
— Ты очень профессионально смотрел, когда я ногу растирала.
Денис хотел сказать с усмешкой, что теперь в известной мере врач, но подумал, что и слов таких греческих не подберет, и просто предложил ногу посмотреть.
Незнакомка выпростала босую ножку, худую, но очень пропорционально сложенную, и положила к нему на колени. Денис отметил еще и крупноватую ступню и подумал: типичная нога балерины или циркачки. Большим пальцем он ощупал сухожилия. Девушка ойкала, но мужественно терпела. Закрытых переломов он вроде бы не обнаружил. Их институтский физорг сказал бы: два-три массажика, тренировочка — и Вася!
— Где это тебя? — спросил он, отпуская ногу.
— В небе! — уже весело сказала она, показывая в улыбке черные от сластей зубы. — Среди звезд!
«Ах, так ты и есть танцовщица по канату, — стал догадываться Денис. — Это в тебя, значит, выстрелила коварная Маруха! Сейчас станет пришпиливаться к нему. Хватит ли всего кошелька дворцового ведомства?»
Но она просто спросила, как его зовут.
— Денис.
— Какое звонкое имя! Как звук трубы!
— Спасибо за комплимент. А тебя?
— Астрон.
— Звезда? Тоже красиво. Но это, вероятно, сценический псевдоним. А как твое христианское имя?
Денис смотрел на ее нестандартное лицо с тонким носиком и почти сросшимися черными бровями. Неподвижные глаза состояли из одних зрачков и там возникало и копилось доверие.
— Зови меня Токи, то есть Теотоки. Но это только для тебя, молю, никому не разбалтывай! Это имя никто не должен знать.
— Барышня! — вдруг раздался за их спинами властный бас хозяина заведения. — Если уж ты без платка сидишь, как условлено, плати-ка царский налог!
Они и не заметили, как в пылу врачебного осмотра платок сполз на плечи Теотоки. Денис стал вынимать из-за пазухи всемогущую золоту цепь таксиарха. Малхаз слегка поклонился этой цепи, он сказал жалобно:
— Я бы, господин, к вам и не приставал… Но сборщики налогов, они с меня кожу снимут!
Денис спросил, сколько этого налога платить, и, раскрыв ведомственный кошелек, рассчитался.
— Боже, какой стыд! — Теотоки даже закрыла глаза ладонью.
— А нельзя ли отсюда перебраться в другое место? — поинтересовался Денис.
Гордый Малхаз отошел от них, колыхая жирной спиной и заявляя в пространство, что он ведь и любого офицера может выкинуть отсюда… Споры за столами достигли апогея. Кто-то запустил кружкой в политического противника, его стали усмирять, топот плебейских сапог сотрясал фускарию.
— Где ты живешь? — спросила Теотоки. Где он живет? А вот об этом он до сих пор не задумывался. Где-то живет.
И вдруг он увидел вновь людей, с которыми никак не хотел бы встречаться. Между столиками проходили, заглядывая в лица сидящих, одноглазый пират Маврозум в роскошном тюрбане, с ним его приспешники и неразлучный Костаки, целеустремленный, как лисенок.
— О! — забеспокоилась Теотоки. — От них бы мне подальше!
Короче говоря, они оба хотели бы скрыться отсюда, но было поздно. Маврозум решительно к ним продвигался, даже заглядывал бесцеремонно под платки целующихся парочек.
— Оплошал ты, Костаки! — продолжал он пилить своего адъютанта. — И напрасно твой учитель Сикидит хвалил тебя, как самого расторопного, зря.
Тогда Теотоки кинулась к Денису, почти села к нему на колени и накрылась с ним своим платком.
— И тут парочка! — воскликнул Маврозум. Но приподнимать платок у них не стал, потому что усмотрел на тунике Дениса пурпуровую полосу магистра.
Они ушли, пересекли обратно пространство фускарии. Малхаз почтительно раскланялся с ними. Поднялись наружу по ступенькам — Маврозум, зло блистая острым глазом, за ним хищные приспешники и веснушчатый Костаки.
А Денису и Теотоки не хотелось выбираться из-под платка. Удивительно нежно она обняла его за шею — никто в жизни его так еще не обнимал! — и прижалась к нему лбом. Денис видел ее серьгу — модную, в виде большого кольца из конского волоса, и край глаза, подрагивающий от волнения.
Пахло лавандой, теплым запахом женской кожи, бедный Денис совсем оцепенел. И вдруг, теряя разум, положил руку ей на грудь. Под шелковым платьем ощутил упругость и мягкость одновременно.
— Не надо, — еле слышно сказала Теотоки и прижалась к нему. — Слышишь? Не надо!
Так они сидели под платком неизвестно сколько, и вдруг Теотоки спросила:
— А ты не тот, который пришел из Львиной ямы и исцелил самодержца?
— А откуда ты догадалась об этом?
— Не знаю, ах, не знаю! Но я ждала тебя всю жизнь! Хоть мне и сулила матерь наша в цирке Фамарь, она же гадалка, ты знаешь? Что я не выйду замуж за любимого человека!
Сняла платок, взялась поправлять ресницы из туалетной коробочки, а Денис оглядывался, не было ли какого-нибудь скандала. Но спорщики прасины с венетами выбежали на улицу и в фускарии воцарилась пристойность.
— Такова судьба всех римлянок, — обреченно сказала она.
Выбрались наружу через кухонную дверь, почти ощупью шли по переулку, в котором не светило ничего, кроме небесных звезд, и попали на ярко освещенный проспект.
Теотоки замотала платком голову, как это делают агарянки, только глаза блестели. Положив руку на плечо Дениса, она опиралась на него при ходьбе. Можно было подумать — гуляет себе парочка.
Освещенная масляными лампами улица поднималась к Августеону — центру столицы. По ее торцовой мостовой стучало множество каблуков. Вверх от пристани гурьбою шли матросы в соломенных шляпах, вереницами портовые грузчики в фартуках, толпою расторговавшиеся разносчики с пустыми лотками.
А навстречу валили к морю с песнями и звоном струн гуляющие, главным образом иностранцы. Девушки веселые, со смело распущенными волосами, музыканты, певицы, наемные факелоносцы.
Теотоки уговорилась с Денисом, что он ее переведет через Августеон, где за Святой Софией улочка Сфоракия, а там ее дом. Терзалась, что хромает, причиняет ему неудобство.
— Молчи, молчи, — подбадривал ее Денис.
— И как это все получилось? Я уже была на конечной площадке, вдруг эта стрела… Вообще-то это не иначе чья-то подлость!
— Шагай, шагай!
— Ведь я могла бы заказать экипаж или носилки. А я заставляю тебя.
— Ты не заставляешь, я добровольно.
Они вышли на угол улицы, и перед ними открылась панорама Августеона с могучим, как гора, куполом Святой Софии. Посреди огромной площади высился довольно угрюмый портик, в котором, по преданию, Константин положил камень в основание столицы. В ночной тьме чудились фасады ведомств и колоннады дворцов.
А площадь была залита светом, и это удивило Дениса, ведь Византия, конечно, не знала ни газа, ни электричества. Но каждая лавка и каждый подъезд обязан был вечером выставлять по нескольку огней — масляные плошки, светильники, вроде чайничков, просто свечи, горевшие в фонариках из пергамента. Прототип нашей иллюминации. На благословенном юге какие же ветры? И тысячи огоньков слабо мерцали от движения воздуха, и картина была феерической.
- Предыдущая
- 30/136
- Следующая