Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/136
• Следующая

За стеной тумана дышало невидимое море, а серая мгла на небе начала рассеиваться, солнце то и дело бросало щедрые лучи, слышался еще какой-то глобальный шорох. Можно было предполагать, что это осыпаются капли по листве, но местный житель определил бы здесь другое. Это божьи коровки, их тут видимо-невидимо, их разводит местный колхоз, защищаясь от виноградной тли — филоксеры.

Тут невероятная дерзость меня одолела, что я могу объяснить только тогдашним предперестроечным настроением. Я и высказался:

— А может быть, божьи коровки его съели?

Майор засмеялся, оценив мою шутку. Мы прошли еще пару сотен метров, и перед нами открылся распадок меж холмов, а в нем крыша сооружения, именуемого «Эргастирии чародея», и фигуры сотрудниц, ожидающих моего возвращения.

Академика нашего постоянно кололи, что он в свои экспедиции старается не брать мужчин, все молодых женщин. Вот и в этой «Византийской Бореаде» сплошь были сээнэсы и мээнэсы — Алла, Вероника, Зоя и иже с ними, да еще куча студенток-практиканток. Но блистал среди всех, конечно, Денис, это я без всякой зависти говорю. Именно его личные результаты поехал докладывать за границу наш шеф (конечно, с сообщением и о самом вундеркинде).

Археология (как, вероятно, и всякая наука) чем-то похожа на карточную игру. Недаром цыганки шутят: «Наука умеет много гитик» — это волшебная фраза для карточных фокусов. В науке где уж повезет, там повезет. Я всю жизнь себе копаю, скоро уж и на пенсию, а не накопал столько, сколько наш вундеркинд за один только сезон.

Под кучей керамического мусора — где-то в самые поздние времена здесь была горшечная печь — он обнаружил весьма сохранившееся жилище эпохи византийского расцвета, которое сам же в шутку прозвал «Хижина колдуна». Дальше — больше, пошли поразительные находки, и в экспозиционный план этот раскоп попал под научным названием «Эргастирии (т. е. лаборатория) мистагога (т. е. чародея)».

Я, по правде сказать, сердился: у меня срывался рабочий план раскопок, ведь этот эргастирии ни в какие задания еще не был внесен. Снисходительный шеф разрешил там работать пока одному Денису. Тот и ковырялся там с рассвета до темноты, от жгучего понтийского солнца загораживаясь зонтиком. По вечерам после своей основной работы к нему присоединялась студентка Русина, и они вдвоем очистили пресловутый эргастирии и открыли там археологические чудеса.

Были и курьезы. Так, наши Афины Паллады (сээнэсы и мээнэсы) устраивали проработку своему любимцу за то, что он, по их мнению, нетактично ведет себя по отношению к прикрепленным студентам, допускает фамильярности…

— И потом, Денис, — наставляла одна из Афин Паллад, — надо бриться каждый день.

— Ах нет, — не соглашалась другая, — пусть не бреется, у него формируется такая мягкая бородка, как на бюсте Антонина Пия, знаете, из Ватиканского музея…

— Девушки, девушки! — останавливала третья. — Не будем же мы вмешиваться в мужские прерогативы!

Виновник этого кудахтанья спокойно слушал их, сидя на стуле. Другой бы плюнул, пошел бы к другим мужикам пить пиво, а наш сидел, рассеянно вертел свои очечки.

— Как интересно! — заметил майор. — Что же вы сразу не рассказали? Вот это и есть биография, а не всякие там образцовые родители.

Над раскопанным эргастирием в защиту от ветра и песка мы соорудили из дефицитнейшей фанеры крышу, остроконечную, как у готического замка или как у шатра времен крестовых походов.

— Иван Никифорович! — вся в нетерпении сказала мне Алла. — Ну как ваши результаты?

Вокруг стояли сотрудники и студенты и кое-кто из наших местных друзей. Я объяснил, что вот товарищ, возглавляющий расследование, хочет лично осмотреть место, где… Короче говоря, лучше бы ему не мешать.

— Нет, почему же, — улыбнулся майор, располагая к себе сердца Паллад, — если им интересно, пусть участвуют.

Все друг за дружкой перешагнули каменный брус, служивший порогом, и спустились в хижину. Там горел довольно яркий фонарь «летучая мышь» на элементах, потому что в эргастирии не было окон, за исключением небольшого волокового оконца над дверью, где можно было видеть осколок тусклого оконного стекла. И это стекло тоже было для нас проблемой, потому что классические труды и учебники относили изобретение оконного стекла лет на двести позже, чем датировался этот эргастирии.

И расселись мы посередине эргастирия, понурились вокруг «летучей мыши», как апостолы из Тайной вечери. Я объяснил:

— Справа вы видите древний очаг из базальтовых булыжников. На них сохранились следы пламени, копоть, трещины от жара. Слева камера из необожженных кирпичей неизвестного назначения. У нее, видите, бронзовая решетка и похожа она на домашнюю тюрьму или на загон для свиней. В те времена свиней могли держать и в жилище, тем более, если они предназначались в жертву высшим силам. Кстати, вспомните Гомера, у него божественный свинопас Евмей…

— Иван Никифорович, — прервала меня Алла, — до чтения ли нам лекций, Иван Никифорович?

Она всегда отличалась дерзостью, эта спортивная Алла, прославившая нас, кроме всего прочего, тем, что, взявшись меряться силою с пьяницей-трактористом, пригнула его локоть безо всякого усилия.

Я хотел призвать ее к порядку, потому что это уже переходило всякие границы, как вмешался миролюбивый майор.

— А что вам хотелось бы, милая девушка? Сообщить следствию какие-то новые факты? Это очень и очень важно. Но это, позвольте, немного потом. А пока позвольте выяснить два-три обстоятельства…

И он попросил показать ему, где именно были найдены вещи, оставшиеся после Дениса, — шорты, майка, часы, расческа и прочее. Я указал, и все стали глядеть туда, потому что это и была камера непонятного назначения, атрибутируемая как свиной загон.

— А что обозначают круги, квадраты, таблицы с непонятными знаками, нарисованные на стенах?

Я объяснил, что это и есть мистические чертежи, которые позволили нам определить помещение как эргастирии чародея. Вот эти круги — это разные символы текущего времени. Квадраты — различные формы или плоскости пространства. Вот этот рисунок вроде лесенки с греческими литерами — двенадцать домов вселенной…

— Расскажите лучше о приезде профессора Блаватского, — вновь нетерпеливо сказала Алла. Майор стал смотреть только на нее, и она, приободрившись, перехватила инициативу: — Если вы не знаете, кто такой профессор Блаватский, то я скажу прямо: вот кому надо быть академиком по разделу археологии…

Но тут, к моему удовольствию, майор погасил ее пыл движением ладони.

— Милая девушка, я знаю дела всех работающих в нашем районе, столь насыщенном археологией, как любит выражаться шеф вашей экспедиции. А с Владимиром Дмитриевичем Блаватским я знаком лично и очень его ценю. А вы лучше расскажите, что именно он сказал, по вашему мнению, такое важное для нашего дела.

И я впервые увидел нашу отважную Аллу сконфузившейся. Но она была не из тех, которые отступают.

— А Денис тогда все объяснял знаменитому гостю… Кто же еще и должен был объяснять, ведь именно он все угадал, открыл, расчистил, кисточкой обмахнул каждый черепок. Владимир Дмитриевич тут спросил его по поводу мистических рисунков на стенах, ну хорошо, говорит, все это сферы разного астрологического значения, а вот это что за непонятная такая лесенка? Так он спросил, Иван Никифорович?

Я подтвердил, что именно так все и было.

— Как бы поточнее вспомнить, что именно сказал Денис, нам кажется, в этом вся разгадка.

И тут девушка-студентка, в свою очередь, вмешалась в разговор и произнесла раздельно:

— Алгоритм перевода человека из одного пространства в другое через плоскость времени.

Это и была знаменитая Светка Русина, из-за которой бедный Денис терпел проработки. Посмотрели бы вы, как все наши Паллады были оскорблены вступлением Светки Русиной в разговор. Они дали понять, что для них вообще никакой Светки Русиной не существует.

Тогда я добавил:

— Денис сказал бы более резко — перетаскивания через время…

• Предыдущая
• 2/136
• Следующая