Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая

— Тоник, а ты где, собственно, сейчас живешь?

— В Нью-Йорке. Я так люблю Нью-Йорк. Правда, мне приходится два часа ездить на работу. К тому же сейчас практически невозможно нормально продать квартиру. Я хотел купить дом за городом… поближе к работе, но… А ты был в Нью-Йорке?

— Да, и неоднократно…

— Что ж ты меня не нашел?

— Я подумал, раз ты не объявляешься, значит, не больно-то я тебе нужен. Но, должен признаться, когда бывал в Нью-Йорке, всегда внимательно всматривался в лица… Безотчетно… видимо, все же хотел тебя встретить. Ты молодчина, что приехал! Я рад, братишка, правда…

— О, Кутузовский! — воскликнул Платон. — Его не переименовали?

— Нет. Кутузов по-прежнему в чести.

Квартиру Платон не узнал. Только отдельные вещи. Отец любил антикварную мебель, и старший брат, похоже, унаследовал эту любовь.

— Красиво… Но не узнать… О, буфет на месте! Хорошо…

— Будешь жить в моем кабинете… Устраивает?

Стены кабинета были увешаны большими фотографиями. Все знакомо — вулканы, потоки лавы. Родион на фоне извергающегося вулкана…

— Все-таки помнишь еще свое прошлое? Или боишься забыть?

— И то и другое. А хочешь, я тебе свою спальню уступлю?

— Нет-нет, тут отлично.

— Ну что, сразу к столу или хочешь отдохнуть? Ты в самолетах спать можешь?

— Да. Я спал. А вот есть хочу страшно. Но сперва приму душ.

— Я покажу, где ванная.

— Родька, ты спятил? Я в этой квартире вырос. Найду как-нибудь.

— Прости, я сдурел. Там синий халат и синие полотенца твои.

— Спасибо!

— Думаю, посидим по-братски на кухне, а?

— Еще бы! Только на кухне!

Кажется, он нормальный парень, подумал Родион. И это здорово… Я действительно рад.

Через четверть часа Платон явился на кухню, чистый, свежевыбритый и уже одетый. Родион как раз ставил в микроволновку тарелку с нарезанным пирогом.

— Родька, ты что, научился печь пироги?

— Да нет, я на такие подвиги неспособен.

— Уже одно то, что ты не забыл, подвиг! А кто пек несущественно.

— Бульон будешь? И что ты пьешь?

— Ох, все-таки перелет сказался… Я же привез шикарный виски…

— А как насчет водочки? На черносмородиновых почках?

— От мамы осталась?

— Нет, конечно. Я сам настаиваю. А можно на апельсиновых корочках, на калгане…

— Родька, это попахивает «Старосветскими помещиками», — засмеялся Платон.

— О, ты помнишь Гоголя! Ценю, брат. Так что?

— Давай на черной смородине. Ну и запах… Ох, как вкусно… А бульон кто варил?

— Я. И мясо я приготовил, все кроме пирогов…

— Молодец, а я только яичницу могу…

Они выпили, не чокаясь, за помин души отца и матери.

— Тоник, а ты классно смотришься. Подтянутый, красивый. Спортом занимаешься?

— Приходится. Иначе наш график не потянешь.

Выпили еще и еще. Родион достал из духовки мясо, из холодильника квашеную капусту и соленые огурчики.

— Родя, братик, только не говори, что ты и капусту солил, а то я расплачусь…

— Тоник, очнись, а рынки на что?

— Слава богу… А то уж я испугался…

— Тоник, скажи, ты жениться хочешь?

— Жениться? У тебя что, и невеста для меня припасена? Надеюсь, не в холодильнике? — у Платона вдруг начал слегка заплетаться язык.

— У меня есть старая подружка, Фаина, чудо-баба!

— Ты предлагаешь мне свои объедки?

— Да боже упаси. У нас с ней никогда ничего. Но она разошлась с мужем, сейчас в простое, такая баба… Умная, красивая, энергичная, а готовит… Мечта!

— А что ж ты сам-то?

— Да не мой тип… И вообще, мы дружим… А это частенько куда ценнее постели…

— Сколько лет?

— Тридцать пять…

— Да ну… Старовата…

— Ну ты и скотина!

— А у тебя-то самого сколько лет бабе?

— Что в данном случае подразумевается под словом «баба»? — Родион тоже был изрядно пьян. Его тянуло на откровенность. — У меня сейчас нет постоянной… девушки. Или бабы… Но влюблен я по уши, братишка ты мой дорогой. По у-ши, понимаешь?

— А она?

— А она… нет. Вот такая петрушка. А ей, между прочим, сорок один год и сыну девятнадцать…

— Родька, я тебя не узнаю! — пылко воскликнул младший брат. — Добивайся! Бери штурмом!

— Она живет в другой стране…

— Как ее зовут?

— Лали.

— Лали? Красивое имя… Она что, замужем?

— Вдова.

— Невеселая вдова?

— Именно.

— Так развесели… Укради ее, увези куда-нибудь в романтическое место… Она кто по национальности?

— Русская.

— А живет где?

— В Германии.

— Укради! Точно говорю, укради и она твоя будет.

— Что ты заладил, укради, укради. Мы ж цивилизованные люди.

— К чертям цивилизацию! Один мой знакомый в Нью-Йорке втюрился в девицу, а она фордыбачила, так он подогнал машину к месту ее работы, а она пела в русском ресторане, дождался пока она выйдет, предложил подвезти, она села к нему и он ее увез за город, в шикарное место, ну она и не устояла. И учти, это в Америке! У вас, да и в Европе, еще нет этого идиотизма с сексуальными домогательствами, чуть что и суд… Бред собачий… А как прикажете размножаться, а? Так что, братишка, вперед! Хотя зачем тебе баба за сорок с взрослым сыном? Да еще в Германии… Дурак ты, Родька, хоть и старший брат.

— А я вот сейчас тебе ее покажу… — Родион встал и слегка покачиваясь вышел. Через минуту он вернулся. — Вот смотри, какая…

Платон взял в руки рамку.

— Кто это? — спросил он вдруг охрипшим голосом.

— Лали.

— Глупость какая… Так не бывает.

— Почему?

— Это Ева…

— В смысле, что я Адам?

— В смысле, что это Ева… Она была моей невестой, а потом бросила меня и исчезла… Это из-за нее я приехал.

— Что? Что ты несешь? Какая к черту Ева?

— Ева, надо же… забыл фамилию… Студенточка мединститута… Мы собирались пожениться, а она… И чего ей было надо, хотелось бы знать… Красивая была, зараза… И предкам нравилась, мама ей шмоток надарила, у нее потом хватило наглости заявиться к маме и все вернуть… Гордая, сука!

Родион почувствовал, что трезвеет.

— Тоник, опомнись, это не она! Просто похожа, наверное. Это Лали, она художница, делает какие-то эксклюзивные украшения… У нее магазин…

— Кстати, у Евы мать была художница, правда, какая-то шизанутая, вышла замуж за еврея и умотала в Израиль… Евка потребовала, чтобы я не скрывал этого от предков… Ну, они и купились… Честная, мол, благородная, а она потрахалась со мной и слиняла…

Платон всхлипнул, его совсем развезло.

— Вот, братушка, а теперь ты попал… Плюнь на нее… Плюнь! Она тебе жизнь сломает!

— Но тебе-то она жизнь не сломала, впрочем, это все чушь… Твою звали Ева, а это Лали… Дай сюда! — он вырвал из рук брата фотографию.

— Да она это, она! Скажи, у нее на правом плече есть шрам? — вдруг вспомнил Платон.

— Шрам? Да… есть, — побледнел Родион.

— Ну, что я говорил! Это она, сволочь…

— Не смей так говорить! Если она тебя бросила, это еще ничего не значит.

— Значит! Меня никто не бросал, ни до, ни после. Я сам их всех бросал… Слушай, Родька, мне одна ее подружка потом сказала, что Евка связалась с сорокалетним стариком… Я еще тогда удивлялся, а мне уже сорок три… Обалдеть. Значит, он был не старик, а мужчина в самом соку… Опытный… Надо же…

— А где ты с ней познакомился?

— На каком-то концерте… Увидел и сразу заволновался… Она такая была… прозрачная что ли… И глаза бирюзовые. А главное, коса… У нее коса была до попы… Тургеневская такая девица… И пришла одна…

— А что за концерт? — с каким-то даже болезненным любопытством спросил Родион. Он вдруг поверил, что Ева и Лали одна и та же женщина, роковая женщина для братьев Шахриных…

— Не помню… Но помню, что в зале Чайковского.

— А ты тоже был один?

— Нет, я был с какой-то компанией, но как ее увидал, сразу откололся… Познакомился. Когда она сказала, что ее зовут Ева, совсем голову потерял… Пошел провожать, она жила далеко, но мне все было нипочем. Довел до дома, но даже не попытался поцеловать… Свидание назначил… Она пришла… Ну и завертелось… А потом ее мамаша с мужем свалили, она одна осталась… И пустила к себе… Родители тогда в загранке были, но ко мне она ни за что ходить не соглашалась… А у нее не квартира, а клетушка… Бедно так жила… Я был как ненормальный… И решил жениться, только боялся, что мама опять заведет свою шарманку про не наш круг… Но, вообрази, мать от нее в восторге была, и отец тоже…

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая