Книга мечей - Саберхаген Фред - Страница 8

Остальные нападавшие так и лежали без движения. Четверо или пятеро — пока подсчитать их было трудновато.

Марк посмотрел направо, посмотрел налево и понял, что на всей улице только двое остались стоять на ногах — они с братом.

В воздухе висела легкая дорожная пыль, но теплый летний ветерок потихоньку ее разгонял — а больше ни малейшего движения. Братья замерли, как в столбняке. Но вот руки Кенна задрожали, и меч постепенно начал опускаться, его раскаленный клинок поблек, дымный шлейф разнесло ветром, а боевой визг, перейдя в тихое жужжание, вскоре смолк.

И стоило только острию клинка коснуться земли, как одеревеневшие пальцы Кенна бессильно разжались и рукоять меча выскользнула из них. А следом за упавшим в пыль мечом рухнул и сам Кенн. Только сейчас Марк заметил, что на домотканой рубахе брата проступили красные пятна.

Машинально сунув последнюю, так и не использованную стрелу в колчан, мальчуган бросился на помощь. А рядом с Кенном раскинулся Джорд. Он по-прежнему не шевелился, и на его голове зияла оставленная когтями боезверя чудовищная рана. Нет, Марк просто отказывался понимать, что произошло.

Отец распростерт на земле, а колдун в синей рясе поднимается на ноги, как ни в чем не бывало! В каждой руке колдун держал по какой-то штучке — наверняка магические амулеты. Затем он начал методично отряхиваться.

Марк присел рядом с братом и взял его за руку. Он не знал, чем ему помочь, и в бессилии просто смотрел, как расползаются по белому полотну красные пятна. Оказывается, клинки нападавших задели его. И не один раз. Охотничья рубаха Кенна на глазах превращалась в саван.

— Марк, — голос Кенна был слабым, испуганным и в то же время пугающим, — я ранен.

— Отец! — отчаянно взмолился о помощи Марк.

Не может его отец лежать вот так, никого не слыша! Он должен встать сейчас и сказать, что нужно сделать. Иначе не бывает! Может, лучше бежать домой и звать на помощь маму и сестру? Но Марк не мог бросить Кенна, чьи пальцы слабо цеплялись за его руку. Он не мог оставить его совсем одного.

На расстоянии вытянутой руки скорчился убитый бандит, словно замерший в земном поклоне перед одолевшим его грозным врагом. Градоспаситель снес ему пол-лица, а уцепившиеся за меч отрубленные пальцы лежали возле уткнувшегося в землю лба, как кровавая жертва новому суверену. Нет, лучше не смотреть по сторонам: везде одно и то же.

Меч так и валялся посреди улицы. Сейчас он выглядел не опаснее разделочного ножа, и пыль уже почти полностью покрыла грязной коркой алые пятна на его клинке.

Из груди Марка вырвался отчаянный плач-мольба о помощи: хоть кто-нибудь, кто угодно, но помогите же! Он чувствовал, что жизнь из Кенна утекает, как вода сквозь пальцы.

Откуда-то издалека донесся женский плач.

Потом послышались мягкие осторожные шаги, и над Марком склонилось лицо Фолкенера.

— Это ты застрелил сенешаля, — сказал кожевник. — Я-то все видел.

— Что? — Марк даже не понял в первую секунду, о чем он говорит. Но склонившийся над телом ибн Готье колдун распрямился и, слегка покачиваясь, словно от старческой немощи (хотя немощным он вовсе не выглядел, даже несмотря на седую бороду), тоже направился к Марку. Что бы он там прежде ни держал в руках, сейчас его ладони были пусты. С каким-то сверхъестественным спокойствием он возложил руку на искалеченную голову Джорда и прошептал несколько фраз. Затем он проделал то же со старостой и Кенном. Все это время лицо колдуна оставалось бесстрастным.

Теперь женский плач и вопли раздавались ближе, и к ним добавился еще топот бегущих ног. Марк и не подозревал, что его мама умеет так быстро бегать. И вот уже его обнимают Мала и Мэрией — обе в мучной пыли, — вот они склоняются над ранами поверженных мужчин.

— Это ты застрелил сенешаля! — снова прошипел Фолкенер.

На сей раз колдун его услышал. Грязно выругавшись, он выдернул из колчана Марка последнюю стрелу и заковылял к телу родственника герцога, чтобы сравнить ее с той, что торчала из его горла.

Теперь уже вся деревня высыпала на улицу и столпилась вокруг убитых. Поначалу выходили робко — по одному, но потом осмелели. Несколько человек только что вернулись с полей и все еще держали в руках кто серп, кто косу. Староста был мертв, деревня осталась без главы. В толпе нарастал шум и ропот возмущения. Раздавались голоса, что нужно послать в манор сообщение о нападении на деревню, но никто не спешил отправиться в дорогу. Еще говорили о том, что нужно пустить по следу уцелевших разбойников (кем бы они ни были и откуда бы ни пришли) отряд добровольцев. Разговоры о войне, преследовании и отмщении то затихали, то вновь разгорались.

— Они пытались похитить сенешаля — я сам видел. И слышал…

— Кто? Кого похитить?

— А Кирил мертв. И Джорд тоже…

— Так это же его мальчишка подстрелил!

— Кого? Собственного отца? Да не может быть!

— …нет…

— …глупо это было — так врываться к нам! Вот если бы кавалерия…

— …это точно его стрела. И я еще находил такие же на моей земле, рядом со своими шерстезверями!..

А Мала и Мэрией тем временем, порвав на полоски рубашку Кенна, пытались перевязать его многочисленные раны. Но, похоже, помочь ему это уже не могло: глаза юноши закатились, и сквозь полуприкрытые веки виднелись одни белки. Мала склонилась над Джордом и, роняя слезы, тихонько тормошила его, все еще надеясь вернуть к жизни.

— Муж, ты слышишь? Твой старший сын умирает. Муж, очнись… Очнись, Джорд… О, Эрдне! Неужели и он тоже?!

Рядом опустилась на колени соседка и помогла Мале подложить под голову мужа свернутое полотенце.

Марк тоже все еще сидел рядом, но смотрел не на них, а на меч. На него было не так страшно смотреть. В голове его проносились чередой какие-то мысли, но ни одну из них он не успевал поймать. Смотреть на меч. Только на меч… Смотреть…

Он пришел в себя оттого, что мать яростно затрясла его за плечи — иначе вывести его из транса не удавалось. Затем он услышал ее голос. Она говорила почти шепотом, но вкладывала в слова всю силу убеждения:

— Слушай меня, сынок. Ты должен бежать. Бежать очень быстро и очень далеко. И ни мне, никому ты не должен говорить, куда ты бежишь. Спрячься, никому не называй своего имени и слушай все, что будут рассказывать о том, что здесь произошло. И пока не убедишься, что ты в безопасности, не вздумай возвращаться домой. Не знаю, уж как там твоя стрела оказалась в горле герцогова кузена, но только за это герцог может тебя ослепить, если не сделает чего похуже…

— Но!.. — Марк все еще сопротивлялся, он все еще пытался доказать, что ничего этого не могло быть, что мир не может быть таким страшным и жестоким.

Мозг еще сопротивлялся, но тело уже послушно встало. Мать испытующе заглянула ему в глаза. Снизу на него уставились заплаканные голубые глаза Мэрией — на ее коленях покоилась голова Кенна. Люди вокруг были заняты спорами, что-то доказывали друг другу, что-то предлагали, и никто никого не слушал. Сквозь все нараставший шум толпы изредка доносились отдельные слова и фразы. Особенно надсаживался уже охрипший кожевник и скрипел чужой колдун.

Наконец начиная осознавать опасность, Марк понял, что ему надо пошевеливаться. И вдруг, совершенно неожиданно для себя — словно это был не он, а кто-то другой, за кем он только наблюдал со стороны, — Марк поднял с дороги меч и быстро укутал его в валявшееся рядом (еще Кенном отброшенное) полотно.

Из всех находившихся на улице людей только его мать да сестра видели, что он делает. Мала, утирая слезы, кивнула ему на прощание, а Мэрией прошептала:

— Дойдешь до нашего дома и беги дальше со всех ног. Ну, иди, не волнуйся за нас.

Марк в ответ тихо сказал несколько слов, но они тут же вылетели у него из головы, и он так и не сумел уже никогда их вспомнить. А затем он, постепенно ускоряя шаг, направился к мельнице. Любой в их деревне хорошо знал о том, что сделал герцог Фрактин с крестьянином, по чистой случайности покалечившим одного из его слуг. Мальчик шел по такой знакомой улице и думал о том, что она уже никогда не будет для него прежней — слишком тяжел груз связанных с ней воспоминаний. И потому он даже не стал оглядываться на прощание. Тем более что погони вроде пока не было.