Под пологом кровавых теней - Говард Роберт Ирвин - Страница 5
- Предыдущая
- 5/12
- Следующая
Кейн заскрипел зубами.
— Брата?! Впрочем, да, я действительно ищу одного человека.
Чернокожий кивнул и спросил:
— Что твоя делать, когда его находить?
— Он умрет! — Ровный голос Кейна не оставлял сомнений в участи “брата”, когда тот ему попадется.
Туземец вновь ухмыльнулся.
— Моя могучий вуду! — вновь гордо заявил он. И, склонившись к пленнику, продолжил: — Твоя искать белый человек, с глазами как у леопарда, так? Так! — Он расхохотался в ответ на удивленное выражение лица Кейна. — Я говорить дальше, твоя думать дольше. Этот Глаза-как-у-леопарда и вождь Сонга крепко-крепко договариваться, понимать верно? Они теперь кровные братья. Твоя молчать! Моя помогать твоя, а твоя помогать моя. Так?
— С чего это ты вдруг решил мне помочь? — подозрительно осведомился Кейн.
Шаман склонился над ним еще ниже и громко прошептал прямо в ухо:
— Глаза-как-у-леопарда теперь правая рука Сонги. Царь Сонга сильней Н'Лонги. Великий Черный говорить, белый человек большая-большая герой. Если он убивать Глаза-как-у-леопарда, он становиться кровный побратим Н'Лонги. Так? Тогда моя становиться сильнее Сонги. Значит, твоя-моя договориться, так? Так!
После этих слов он буквально растворился в воздухе. Соломону Кейну даже почудилось, будто он увидел, как проклятый шаман превратился в полупрозрачную тень, но он решил, что это было причудливой игрой теней. Более того, находясь в сумеречном состоянии рассудка, англичанин, пожалуй, не взялся бы утверждать, что весь их разговор ему попросту не пригрезился.
Сквозь щели между бамбуковыми стволами он видел круг костров, горевших снаружи. Тамтамы еще продолжали свое крещендо, но в такой близи их голоса смешивались, накладывались один на другой и утрачивали свою гипнотическую власть. Пульсирующая дробь сливалась в сплошной гул, в котором трудно было угадать какой-либо ритм, а уж о смысле и говорить не приходилось. Тем не менее англичанина никак не оставляла мысль о насмешке — варварской, злорадной и жестокой, таившейся в этих звуках, которые не изменились за тысячи лет.
“Все ложь, — подумалось Кейну, голова у которого еще кружилась. — Здешние джунгли лживы и коварны, точно лесная колдунья, заманивающая людей на погибель...”
Его размышления прервали вошедшие в хижину двое темнокожих воинов. Негры были покрыты с головы до пят ритуальными узорами, а в руках сжимали копья с широкими плоскими наконечниками из обсидиана. Подхватив англичанина под мышки, они выволокли его из хижины наружу. Угрюмые стражи пересекли широкий круг утоптанной глины и подвели Соломона Кейна к столбу, врытому в центре круга костров. Прежде чем пуританина привязали спиной к столбу, он успел рассмотреть потемневшую от застарелой крови древесину.
Повсюду вокруг него — сзади, спереди, по сторонам — кривлялись жуткие, лоснящиеся, разрисованные хари с вывернутыми губами. Пламя костров то взвивалось до небес, то жадно приникало к поленьям, и лица негров то ярко освещались, то пропадали во тьме. Когда глаза пуританина привыкли к свету, он смог разглядеть прямо перед собой нечто огромное, чьи уродливые очертания порождали мысли о чем-то непристойном и омерзительном. Эта фигура была жуткой пародией на человека: черная, как ночь, угрюмая, неподвижная, покрытая коркой запекшейся крови. Ужас. Душа Африки. Ее Черный бог.
Чуть впереди и по обеим сторонам изваяния, на украшенных затейливой резьбой тронах из красного дерева, восседали двое мужчин. Тот, что сидел справа, был африканцем: настоящая гора омерзительной плоти, поросячьи глазки и слюнявые, вывернутые, красные губы на лице, которое могло бы принадлежать похотливому бесу. Этот вызывающий брезгливость монстр в человеческом обличье изо всех сил тщился казаться величественным.
Второй же мужчина...
— Ах, мон шер, вот мы и встретились снова!
Произнесший эти слова человек сейчас мало напоминал того учтивого негодяя, что дурачил Кейна в горной пещере в забытых Богом краях. Француз, некогда ходивший щеголем, теперь довольствовался жалкими обносками, доживающими последние дни. Прошедшие годы не только добавили морщин на когда-то красивом, хотя и порочном, лице. Теперь же по пресыщенной и растерявшей былую привлекательность физиономии Ле Лу — а это был именно он — видно было, что Волк изрядно опустился. И все-таки глаза француза горели прежней шальной безоглядностью, а все еще звонкий голос был полон насмешки.
— Припоминаю, что мы расстались в некой темной пещере, — спокойно ответил Кейн, — из которой ты удирал, как перепуганная крыса.
— И верно, в тот раз все выглядело совершенно иначе, чем теперь, — также невозмутимо заметил Ле Лу. — Я чуть от смеха не лопнул, представляя, как ты, точно горный козел, скачешь по пещере. Интересно, что ты предпринял, когда тебе надоело пытаться пройти сквозь стену?
Кейн помедлил, потом сказал:
— Я вышел наружу.
— Так же, как и вошел? Впрочем, я и не надеялся, что у тебя хватит мозгов отыскать потайную дверцу в стене. Клянусь копытами дьявола!.. Если бы ты имел привычку сперва поработать головой, а не рапирой, то додумался бы посильнее наподдать ногой по сундуку с золотым замочком, который стоял возле стены. В этом случае перед тобой открылся бы потайной ход, которым воспользовался я!
— Как бы там ни было, — Кейн по-прежнему был невозмутим, — я шел по твоему следу до ближайшего порта, где выяснил, куда ты направился, и сел на корабль, плывущий в Италию.
— Было дело, — согласился Ле Лу. — Клянусь святыми угодниками, во Флоренции ты едва не загнал меня в угол. Ха-ха-ха! Мон шер Галахад ломился в дверь публичного дома, в то время, как его покорный слуга вылезал в окошко с другой стороны. Кстати, не охромей твоя кобыла, ты вполне мог бы застукать меня на римской дороге. Да и позже, в Испании, едва мой корабль оставил гостеприимный порт Картахены, как на причал прискакал все тот же настырный мон шер Галахад. Нет, я просто не могу взять в толк, чего тебе приспичило гоняться за мной по всему миру?
— Потому что ты негодяй, от которого я поклялся избавить мир, — холодно отвечал Кейн.
У него не было другого объяснения. Всю свою жизнь бездомный бродяга из Девоншира провел в крестовом походе против зла и насилия, по всему свету помогая угнетенным и сражаясь с обидчиками слабых — недаром его прозвали Бичом Божьим. Но он никогда не пытался найти в себе истоки двигавшей им силы. Такова была его судьба — более его не волновало.
Несправедливость и жестокость, творимые негодяями, неизменно вздымали в его душе яростное пламя гнева, которое было столь же смертоносное, сколь и негасимое. И когда этот внутренний жар, сравнимый лишь с жаром геенны огненной, полностью охватывал разум и сердце пуританина, то он не ведал ни отдыха, ни покоя, пока не исполнял возложенный на себя долг мести в полной мере. Ни разу в жизни он не отступил, и ни один из негодяев, от которых яростный англичанин поклялся избавить Божий свет, не избежал справедливого возмездия.
В тех редких случаях, когда ему приходилось задумываться над мотивами собственных поступков, Соломон Кейн искренне полагал себя орудием Божьим, с помощью которого Провидение карало неправедных. И хотя полагал себя истовым пуританином, называть его таковым, в полном смысле этого слова, вряд ли было бы правомочно.
Ле Лу пожал плечами:
— Я еще мог бы понять тебя, мой глупый друг, если бы чем-нибудь навредил тебе лично. Mon Dieu! В этом случае я и сам бы преследовал врага до самых пределов мира, чтобы воздать ему по заслугам. Нет, конечно, я бы не отказал себе в удовольствии ограбить и убить тебя, если бы встретил! Но я даже и не подозревал о твоем существовании до тех самых пор, как ты не надумал объявить мне войну...
Кейн предпочел не отвечать Ле Лу, чьи хитрые речи не вызывали в нем ничего, кроме исступленного гнева. Англичанин сам того не осознавал, но Волк давно уже превратился для него в некий зловещий символ. Француз олицетворял для Соломона Кейна все то, с чем тот сражался всю свою сознательную жизнь: жестокость, подлость, кровожадность и бесстыдство.
- Предыдущая
- 5/12
- Следующая
