Бриг «Три лилии» - Маттсон Уле - Страница 50

• Предыдущая
• 50/58
• Следующая

— Что, детишки, сидите, ждете дедушку-паромщика?.. По пятаку с носа, за вещи отдельно.

Туа-Туа достала из узелка пятнадцать эре:

— Вот, сдачи не надо.

Паромщик зашагал к лодке, проверяя на ходу каждую монету на зуб:

— Сдача плачет, в чужой карман не хочет, — сказал он, отвязывая веревку. — Чай, у Эббера были, зверей глядели?

— Каких зверей? — Миккель прыгнул в лодку.

— Али бывает цирк без зверей? — Паромщик презрительно сплюнул. — На корму, мокроносые, да не лотошитесь — вон какая морока.

На юге громоздились черные тучи, по воде протянулись морщинистые полосы. Старик взялся за весла. Он греб часто и сильно.

— А приметишь шерсти клок, не бреши после, будто дед зверей перевозил! — Он сердито фыркнул и пнул ногой осмоленную решетку.

Туа-Туа отодвинула свой башмак.

У Миккеля на виске забилась жилка.

— Каких зверей? — настойчиво повторил он.

Старик придержал весла и сощурился на фургон, высунувший над кустами свою красную крышу.

— Карликовых лам, вот каких, мокроносый! — прошептал он. — Южноамериканской породы. «Секретно, секретно»!.. — Паромщик оттопырил нижнюю губу, совсем как Эббер: — «Какой от циркус есть, если все знать, что есть внутри?..» Понятно, щенята?

— Ой, он Эббера передразнивает! — воскликнула ТуаТуа.

— Значит… значит, их перевозили на лодке? — вставил Миккель.

Но старик насторожился. Воспаленные глазки сердито сверкнули в сторону Туа-Туа:

— Получил я в придачу по полтиннику с головы? Получил. А за что получил? Чтобы держать язык за зубами. Так-то!.. Тихо сидите, мокроносые! Начинается…

Ветер нес из-за мыса стену дождя и соленых брызг.

Лодка запрыгала с волны на волну; паромщик швырнул ребятам клеенчатый плащ, дырявый, как сито.

— Дай ему полтинник, — может, заговорит, — шепнул Миккель. — Не сейчас, на пристани.

Вот и Льюнгская пристань за сеткой дождя. Туа-Туа выбралась на скользкие доски и достала из узелка полтинник.

— Какой он был из себя? — решительно спросил Миккель.

— Кто? — Паромщик хитро усмехнулся.

— Который отсюда лам отправлял.

Старик покосился на полтинник в руке Туа-Туа. Потом обернулся и поглядел во влажную мглу, словно вдруг ощутил на затылке колючий взгляд Эббера. Потом взял монету и попробовал на зуб.

— Широкополую шляпу видали когда? — пробурчал он. — А красные перья? Составьте вместе, и вот вам ответ.

Паромщик оттолкнулся веслом, и тяжелая лодка исчезла в густой мгле.

Целый час шли они под проливным дождем; наконец Миккель приметил в зелени под горой крышу Уттеровой мельницы.

Мельник давно умер, но в половодье, когда в желобе бесновался бурный поток, сломанные колеса оживали и стремительно вращались.

Миккель остановился и взял Туа-Туа за руку:

— Мельница Уттера! Зайдем обсохнем.

Рыжие локоны Туа-Туа прилипли к ее измученному лицу.

— Уттера? Который повесился на балке? Ни за что на свете!

— По-твоему, лучше чахоткой заболеть?

— Но ведь люди говорят: там его призрак ходит!

— Не там, а на кладбище. И вообще, все это враки. Миккель на всякий случай плюнул три раза через левое плечо. — К тому же сейчас еще даже четырех нет. Где ты слыхала, чтобы призраки появлялись раньше одиннадцати ночи?.. — Он прижал мокрую, дрожащую Туа-Туа к себе: — Только дождь переждем, ладно?

Они медленно поднялись на бугор. Ливень исхлестал глину, выбил в ней множество скользких ямок.

— И вообще, мертвецов нечего бояться, — сказал Миккель. — Я вот о чем думаю: что паромщик сказал про лам? Помнишь картинку в «Естествознании»? «Карликовые ламы».. Враки для стариков! — Миккель вытащил из кармана клок шерсти. — Вот я в лодке нашел, к дегтю прилипло. Как по-твоему, на что это похоже?

— Но… но это же овечья шерсть, Миккель!

Миккель кивнул:

— Добавь человека в широкополой шляпе с красными перьями, и…

Туа-Туа круто остановилась:

— Ой, слышишь? Что это, Миккель?

Миккель настороженно посмотрел на мельницу. Северный конек торчал, словно клык, над развалившейся стеной.

Слышно было, как ветер свистит в щелях и хлопает ставней.

— Похоже на… А может, это ветер, Туа-Туа?

— Нет. Слышишь — опять! Как же быть, Миккель? — Туа-Туа семенила за ним, прижимая к груди узелок с «самыми заветными вещами». — Что это, Миккель?

— А вот сейчас проверю. Иди за мной.

В овраге бушевал подхлестнутый ливнем поток. Миккель остановился и нащупал в кармане нож. Неподалеку от водоската стояла между кривыми яблонями конюшня.

— Я пойду вперед, — тихо сказал Миккель. — Махну тебе рукой, если можно.

Не успела Туа-Туа ответить, как он уже исчез в мокрых зарослях. С бешено колотящимся сердцем она смотрела, как он снова появляется из кустов внизу, перешагивает упавшую балку и входит в конюшню.

Минута… две… три… четыре… Чья-то рука высунулась из двери и помахала ей.

— Отче каш, иже еси на небесех… Лучше спустись сюда, — прошептала Туа-Туа. — Вдруг это Уттер!

Она спустилась к сараю, хлюпая башмаками. Ее встретил запах навоза и гнилого дерева.

— Миккель, где ты?

Туа-Туа заглянула внутрь. На полу, между досками, выросли длинные стебли сорной травы. Посередине на перевернутом ведре сидел Миккель.

— Это не ветер шумел, Туа-Туа, — сурово сказал он и кивнул в темный угол. — Она там, коли хочешь взглянуть. Прикована цепью. Не иначе, опоили ее — совсем меня не признает.

— Да кто же там? — вымолвила Туа-Туа.

— Белая Чайка!.. — ответил Миккель.

Каждый знает, что значит потерять друга. Но еще хуже, найдя его вновь, обнаружить, что друг и смотреть-то на тебя не хочет. Не мудрено, что сразу падаешь духом и чувствуешь себя жалким и ничтожным.

Заячья лапа росла и росла в башмаке; казалось, еще немного — и башмак лопнет. Не помогло даже то, что Туа-Туа села рядом и обняла его за шею. Горло сжалось, но тут Миккель решительно сплюнул и почувствовал, что зол на весь мир.

Конюшню осветила молния, в душе Туа-Туа снова проснулся страх.

— Миккель, а ты думал, кто бы это мог…

— …цепь на нее надеть? Думал!

Миккель встал, полный решимости:

— Ты останься здесь, Туа-Туа…

— Что ты хочешь делать?

— Достану ключ, цепь снять. Лошадь-то моя или нет?

Из темного угла донеслось ржание Белой Чайки. Туа-Туа увидела, как Миккель с сердитым видом перешагнул балку и вышел наружу.

— Постой, Миккель! Ты не…

Он прошел прямо к мельнице, точно и не слышал ее оклика.

Дверь висела на одной петле, качаясь на ветру. Миккель был уже в сенях, когда Туа-Туа догнала его и схватила за руку.

— Погоди, Туа-Туа. — Он осторожно отодвинул ее в сторонку. — Лучше жди здесь.

— Я пойду с тобой, Миккель.

— Ладно.

Миккель собрался с духом и толкнул следующую дверь.

В узкую щель было видно, как качается от ветра паутина на потолке. Справа виднелся скелет водяного колеса, прикрытого истлевшим кожухом. По ржавым болтам барабанил дождь.

Дверь заскрипела сильнее — показался старый очаг.

В нем тлели угли, а рядом… рядом стояли на кирпиче башмаки.

Туа-Туа стиснула руку Миккеля. На каменной лавке за очагом лежал Цыган.

— Он… он спит, Туа-Туа! — Миккель хотел успокоить ее, но не сумел скрыть дрожь в собственном голосе.

Грудь Цыгана прикрывала драная куртка; ноги были босые, с мозолями от башмаков. Подушку заменял обломок кирпича.

Глаза Туа-Туа расширились от ужаса. Миккель шагнул вперед, к неподвижному телу.

Куртка? Брюки? Где искать? Сталь мексиканского ножа блестела во мраке, словно злой глаз.

— Может, в башмаках? — услышал он шепот Туа Туа.

Миккель присел, не сводя глаз со спящего. Правый башмак… пусто! Левый… Пальцы пошарили внутри и нащупали что-то твердое, холодное…

Молодец, Туа-Туа! Миккель обернулся с торжествующей улыбкой: в руке у него поблескивал ключ.

• Предыдущая
• 50/58
• Следующая