Избранное - Изюмский Борис Васильевич - Страница 97
- Предыдущая
- 97/98
- Следующая
Много, бессчетно много на Руси дорог: глухих и топких, ближних и дальних… Словно чураясь Москвы, обходили они ее прежде стороной, торопливо вились, минуя черные леса, мхи и болота, к Твери, Новгороду, Рязани. А теперь, как малые реки, сливаются дороги в одну, что ведет на Москву. Ею пришел из Киева боярин Аминь, ею придут и другие.
Дымят мастерские и мыленки на берегу, приветливо машут крыльями мельницы, строится деревянный мост через реку; стук топоров перекликается со скрипом телег – неумолчный шум плывет над городом. Он плывет, как дождевая весенняя туча, радуя и обещая.
Кто бы мог сказать, глядя ныне на Москву, что при отце Ивана Даниловича сжег ее дотла подлый хан Деденя – шакал, породивший Чолхана?!
Нет, не сжечь Москвы огнем, не снести мечом – вечно будет стоять!
Иван Данилович был серьезен и тих; его удлиненное, худощавое лицо задумчиво. Симеон – на голову выше отца. Приподняв раздвоенный подбородок, он вскинул голову, внимательно смотрит вдаль. Умные холодные глаза его отмечают оживленную суету у купецких амбаров, веселый торг возле пристани.
– Ты приметил, – спрашивает Иван Данилович, – кого в Орде после Узбека перехитрять придется, а может, и воевать?
Калита недавно был с сыновьями в Сарай-Берке, представлял их Узбеку.
Симеон вопросительно посмотрел на отца.
– Сынка его, Джанибека! Думаешь, пошто я ему обильные подарки слал? Он хоть и не старшой, а помяни мое слово: только отец издохнет – трон захватит, ни перед чем не попятится. Уже сейчас, как собака, хвостом виляет, а зубы скалит!
– Сила у нас теперь есть! – с гордостью произнес Симеон.
– Есть, да еще мала… Потому и в Орду езжу. И тебе после меня придется туда до поры до времени наведываться!.. – Князь, посмотрев на сына, требовательно сказал: – Без меня живите дружно, не затевайте пагубных раздоров! Кое-кто из князей уже понимать начал, что согласного стада волк не берет. Ты заставь у гроба моего всех младших братьев крест целовать, что будут жить одним сердцем, чтить отчее место, иметь единых врагов и друзей. Это мой твердый завет…
Внизу возник какой-то странный шум. Калита вгляделся, и лицо его осветилось радостью: везли соборный колокол, снятый у святого Спаса в Твери.
– Послужи нам… – негромко сказал князь и, обернувшись к сыну, напомнил: – Ты, когда отроком был, мыслил: «Несправедлив отец к тверскому Александру». А он, честолюбец, знаешь, что опять недавно надумал? Только разрешил Узбек ему в Тверь возвратиться, он, алча власти, с Литвой тайно стакнулся. У ханши в Орде поддержку купил… – Иван Данилович положил на грудь ладонь – ныло, покалывало сердце. Понизил голос: – Я на дороге письмо Александра к Гедимину перехватил, передал Узбеку. Отсекли наконец-то поганую тверскую голову!
– Давно пора… – процедил сквозь зубы Симеон. Глаза его стали походить на синевато-серые льдинки. – Пока жив был, только и жди междоусобиц.
– Сам себе смерть уготовил! – жестко сказал князь. – Узбек теперь мне верит больше, чем своим темникам… Сам видишь: верчу им, как умею… Даже сына Александра Тверского – Федора – казнили.
Но Симеон слушал сегодня отца невнимательно. Снова неотступно придвинулись, навалились мысли об убийстве Фетиньи, о страшных минутах, пережитых год назад в лесу…
Как ни оправдывал Симеон себя, что убил беглую, что она сама во всем виновата, что ему никакого дела нет до нее и даже зазорно думать о ней, – видения преследовали его. Тяжесть камнем лежала на сердце, острая жалость пронизывала его, когда вспоминал Фетинью, припавшую к земле, будто она к чему-то прислушивается, и через мгновение вскочит на резвые ноги, и зеленые искры брызнут из глаз, и озорная улыбка пробежит по губам.
Но тотчас перед Симеоном возникала другая картина: когда, отбежав в сторону, Фетинья прокричала ему: «Падаль!» И гнев снова закипал в груди, и он говорил себе: «Хорошо, что прикончил гадину!»
Калита проницательно поглядел на сына и, словно угадав, о чем он думает, вдруг спросил:
– Неужто не могли осилить тогда… в лесу?
Симеон, застигнутый врасплох, побледнел, нервно хрустнул пальцами, ответил, будто оправдываясь:
– Много их было… А сейчас, слышал, еще боле развелось. Как пожег Бориска владения Протасия, в лес с ним сотни три холопов ушло…
«Жаль, не удавил вовремя!» – подумал о Бориске Калита, а вслух сказал:
– Пойди прими колокол…
Оставшись один, князь задумался. Глубокие морщины пролегли у него меж бровей. «На Москве тишина и мир… А чего они стоят? Смерды бунтуют. Зятюшка Василий Ярославский лживит, извет готовит, поехал в Орду обелять перед ханом Александра Тверского. Жаль, что не перехватил я Василия в пути, напрасно расставил на дорогах полтыщи воинов своих. Ан не удалось и ему обезвинить дружка – письмо-то мое сильнее оказалось… И в Ростове не гладко, хоть и выдал Федосью за Константина Ростовского. Константин на сторону глядит. Послал к нему Шибеева для порядка, да этот перестарался – на Ростовской площади подвесил вверх ногами воеводу Аверкия, палками бил. Оно-то и надобно – за неповиновение, да не след так глумливо, к чему без нужды гусей дразнить».
Он стал спускаться со стены.
«Великий Новгород с литовским Гедимином заигрывает. Здесь бдение надобно и тонкость: посла их, Варфоломея, приласкаю, владыку новгородского и посадника с почестями приму, пошлю к ним миротворцем сынка Андрейку – пора привыкать мальцу. А сам в то время силы соберу… Двинские земли приручу… Новгородцев еще прижму! Вскоре можно будет и дань от них большую потребовать. Теперь, когда Узбек, мне поверив, казнил Александра, у меня за спиной еще большая сила. Руками Узбека могу недругов душить».
Он нахмурился: «Тишина и мир… Нелегко они достаются. Потомки скажут: лукав! Иль поймут: мирник я, хитроумством, осторожностью предохранял от лишнего кровопролития. Русь хочет покоя… Неужто не увидят: за все время, что княжу, не было ни единого татарского набега на Русь. Смоги так провести ладью через пороги!.. Сумой путь прокладывать. Отец в наследство четыре града оставил, я – не менее ста сел и градов. Терпеливость иного ратного подвига стоит. Порой легче ринуться в битву, чем дальней обходной тропой карабкаться…»
Радуясь, вспомнил, как совсем недавно купил за бесценок у князей древние города Белоозеро, Углич и Галич: «Не землю сбираю – власть!»
…За воротами послышались шум, крики, и во двор ввели татарина. Он злобными глазами презрительно оглядывал окружающих.
Купец Кивря, до земли поклонившись князю, возмущенно сказал, кивая на татарина:
– Коня у меня угнал!.. Вот послухи. – Он обернулся, глазами указал на нескольких московитян, толпящихся у ворот.
У Калиты недобро забегали желваки, он прищурил глаза и вдруг с ненавистью посмотрел на татарина. Разом нахлынуло все: унижения в Орде, кровавые Сюга и Туралык… Еще мгновение – и гнев захлестнул бы князя, он искромсал на куски вот этого выкормыша Орды. Но Калита сдержал себя.
– Что безобразишь? – хрипло спросил он. – Иль не знаешь, что Узбек мне ближник,[144] что на подворье послы ханские гостят? Думаешь, поленюсь гонца к хану послать, чтоб обезглавил тебя за насильство, за то, что береженую грамоту нарушаешь?
Татарин сразу словно меньше стал, втянул шею, глазами трусливо забегал по сторонам.
– Прости… – забормотал он и заискивающе заулыбался. – Два коня пришлю, три…
– Пошел прочь! – тихо, зловеще произнес князь, и татарин, пятясь, исчез в воротах.
«Как собака побитая! – подумал Иван Данилович. – Так и со всеми ими: если прикрикнуть да палку поднять безбоязненно – враз страшливыми станут…»
– А коней-то у него возьмите… трех! – приказал Калита Кивре и воям, что привели татарина, быстрыми шагами пересек двор и поднялся по ступеням.
В полдень к московскому князю пожаловал фряжский гость: не то посол, не то купец – не поймешь. Для посла – слишком прям и заносчив, для купца – тонок и велеречив. Одет богато: в камзол из аксамита вишневого, на пальце перстень чуден с ониксом.
144
Родственник.
- Предыдущая
- 97/98
- Следующая
