Алтайская повесть - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/42
• Следующая

– Яжнай, гляди! Это, наверно, здесь Сартак-Пай мост строил!

– Нет, это не здесь, – каждый раз отвечал Яжнай. – То место ближе к Чемалу.

О Сартак-Пае много рассказывала Чечек ее бабушка Тарынчак. Вот какой богатырь был этот Сартак-Пай! Это он освободил из-под камней все алтайские реки, проложил им дорогу среди крутых, неподатливых гор. А Катунь-реку вывел на свет его сын Адучи. Сартак-Пай послал его на Белуху за Катунью, а сам указательным пальцем вел другую реку – голубую реку Челушман. Пока Сартак-Пай ждал своего сына Адучи, под палец его натекло большое озеро – Алтын-Коль. Потом прибежал Адучи, привел Катунь. А Сартак-Пай повел ей навстречу реку Бию. И слил их вместе и послал далеко на север, к Ледовитому океану…

Ох, и богатырь же был этот Сартак-Пай! Он мог разбить скалу надвое, мог схватить молнию. Но задумал один раз построить мост через Катунь и начал класть камень на камень, камень на камень… Достроил мост до середины, а мост и рухнул! Рассердился Сартак-Пай и бросил все эти камни в Катунь. Так они и сейчас лежат там, черные камни, а вокруг них кружится и бурлит бешеная белая вода…

Длинный светлый деревянный мост показался вдали. Шоссе сворачивало на этот мост.

– Яжнай, а что я думаю… – сказала Чечек. – Сартак-Пай моста не сумел построить, а наши люди построили! Как же так? Разве наши люди сильнее, чем богатыри?

– Наверно, посильнее! – засмеялся Яжнай.

– Э, Яжнай, а Сартак-Пай умел молнии ловить!

– Вот редкость! А мы молнию не ловим? А что же у нас в электрических лампочках горит?

– О! Вот если бы Сартак-Пай встал из могилы, а тут уже и мосты построены!.. А он таких коней, как эта машина, делать не умел – правда, Яжнай?

Но Яжнай не слушал Чечек.

– Вот Усть-Сема, – сказал он, – гляди! Речка Сема впадает в Катунь. Видишь, какая вода темная?

Откуда-то с берега Семы сквозь сосновый лес вдруг долетели звуки пионерского горна. Замелькали белые домики.

Чечек высунулась из кабины:

– Что это там? Пионеры?

– Пионерский лагерь, – сказал шофер. – Пионеры из Горно-Алтайска живут.

Машина пролетела мимо. И снова горы, а за горами еще горы. Только уже не шумела около тракта Катунь – тракт ушел от нее в сторону. Лишь журчала узенькая, синяя с чернью речка Сема, то скрываясь в кустах, то снова сверкая на солнце.

Миновали Камлак – богатый колхоз, славившийся в округе своим крепким хозяйством и большой плантацией хмеля, приносящей тысячные доходы.

Миновали Мыюту, миновали Чергу. Это здесь, в Черге, школьники со своей учительницей Анастасией Петровной вырастили один из первых, один из лучших пришкольных яблоневых садов. Вот она, справа на бугре, эта школа; вот ее невысокая длинная крыша, и над ней, словно густое зеленое облако, широкие кроны сада…

От Черги дорога пошла все на подъем и на подъем. Тракт поднимался плавно и незаметно, но поднимался беспрерывно все выше и выше, сквозь зеленые луга и рощи хвойных деревьев.

Огромные стада овец, словно белые облака, медленно двигались по склонам гор. Иногда овцы спускались к самому тракту. И случалось, что какая-нибудь старая овца, ошеломленная видом машины, бросалась не помня себя через шоссе. И тогда полстада кидалось за ней, и все бежали, толкаясь, теснясь, и невозможно было прервать этот поток ошалевшей баранты. Шофер, ворча, останавливал машину и ждал, когда освободится дорога.

После Шебалина стали часто попадаться алтайские аилы. Чечек задумчиво глядела на них. То тут, то там стоит в долине одинокий шалаш, крытый корой лиственницы. В отверстие наверху идет дым. Иногда дверца приоткрывается, оттуда вылезают маленькие ребятишки и, кутаясь в овчинные шубейки, с любопытством глядят на идущую машину… Чечек становилось грустно: почему они живут еще в аилах, когда уже много людей на Алтае научились строить хорошие дома? Вот так живет и бабушка Тарынчак… Бабушка Тарынчак ни за что не идет жить в избу!

Дорога уходила все вдаль и все на подъем. Десятки километров пролетала машина, десятки и еще десятки… И лишь изредка встречались люди. Проедет верхом на лошади старая алтайка в овчинной шубе и с трубкой в зубах, и снова нет никого. Только стада овец и коров – огромные, бессчетные стада – проходят стороной и скрываются в тайге.

Несколько раз в пути менялась погода: то солнце светило, то брызгал дождь, оставляя на ветровом стекле бисерное покрывало. И чем выше поднимались в горы, тем становилось холоднее.

Яжнай достал из кузова шубейку Чечек и велел одеться. Ледяной ветер тянул с перевала. Моросил дождь. Угрюмо и неприветливо глядела тайга, низко повисло серое небо… Загудел и завыл ветер, посыпалась белая жесткая крупа… И сквозь летящую крупу над шоссе неожиданно поднялась широкая деревянная арка с надписью: «Семинский перевал».

– Вот как высоко забрались… – сказал Яжнай. – Чечек, у тебя в ушах давит?

– Немножко давит, – ответила Чечек, – и как-то все зевать хочется. А тебе?

– И мне тоже.

Из-под арки выехала встречная машина. Обе остановились. Шоферы оказались знакомыми, вышли покурить. Яжнай тоже подошел к ним. А Чечек, кутаясь в шубейку, выскочила из кабины посмотреть, какие цветы растут на Семинском перевале.

Тайга стояла тихая и неподвижная, сумрачно смотрели старые кедрачи. А луг был яркий и пестрый. Желтые и лиловые цветы неясно виднелись сквозь легкую белую метель.

Чечек отошла от дороги и радостно вскрикнула:

– Огоньки!

Это были ее любимые цветы – жаркие оранжевые огоньки. Чечек нарвала букетик и поскорее забралась в теплую кабину.

…После Семинского перевала начали спускаться. Понемногу миновали и снег и дождь. Начались крутые повороты. Шоссе петляло, чтобы смягчить крутой спуск. День понемножку угасал, наступал тихий, ясный холодный вечер. Горы расступились, в широкой долине показались крыши хороших, крепких построек.

Чечек протерла ладонью стекло и улыбнулась:

– Вот и домой приехали!

В стороне от центральных построек конного завода, у самого подножия горной гряды, виднелась длинная крыша большой конюшни: там стояли племенные жеребцы. Немного дальше расположился маленький поселок рабочих конного завода. В этом поселке жили и Торбогошевы.

Новенькие домики со светлыми окнами уютно примостились под высокой горой. Нежные пушистые лиственницы осеняли их крыши. Возле некоторых домиков, где-нибудь сбоку или На задворках, стояли старые аилы – корявые, уродливые шалаши, укрытые грубой корой… Рабочие-алтайцы переехали в новые дома, жили в них, но и аилов не бросали, не решались совсем отказаться от старого жилища. Летом ночевали там в прохладе, а зимой туда складывали какой-нибудь хозяйственный скарб.

Около дома Торбогошевых не было аила. Вместо него стоял новенький сарайчик с большим навесом, срубленный руками хозяина. А под окнами дома цвел палисадник, полный красных цветов марьина корня.

Уже вечерело, когда Чечек и Яжнай подошли к своему дому. Еще издали они услышали быстрый и звонкий говор своей матери.

Несколько женщин стояли у их крыльца, окружив мать, молодую круглолицую Баланку. Баланка держала в руках новенькую рубчатую, будто отлитую из серебра стиральную доску.

– Вот, вчера завхоз Петр Петрович привез из Горно-Алтайска! Ну что?.. Мне Анна Федоровна, наш профорг, говорит: «Ты возьми, Баланка, у меня доску, постирай попробуй!» Я взяла, попробовала – ай, хорошо! Совсем руки не болят. Гляжу, завхоз собирается в Горно-Алтайск. Я говорю своему Василю: «Василь, давай и мы купим доску?» А он говорит: «Давай купим». Вот и купили!

Женщины разглядывали доску, проводили пальцами по ее серебряным рубчикам:

– Ай, хороша!

– А как на ней стирать? – задумчиво сказала одна женщина. – Нам не суметь.

– Как это – не суметь? Вот еще! – возразила Баланка. – Это сначала так кажется, что не суметь! Кто захочет, так сумеет. А кто не захочет, никогда не сумеет. Вот хоть наша Эзе…

Смуглая узкоглазая Эзе лениво взглянула на Баланку:

• Предыдущая
• 28/42
• Следующая