Плау винд, или Приключения лейтенантов - Давыдов Юрий Владимирович - Страница 19
- Предыдущая
- 19/39
- Следующая
Братья расположились в дешевой гостинице и тотчас уснули, разбитые дорогой. А утром Томас не обнаружил в номере младшего братца: Джон, презрев ненастье, отправился на прогулку.
Было уже людно. Торговки сиплыми голосами предлагали горячие пирожки и грог. Посреди мостовой шагали рослые солдаты в красных мундирах и белых штанах. Из игорных домов, одурев от форо и баккара, разъезжались бледные картежники. Семенили заморыши трубочисты, мальчуганы лет десяти – двенадцати. Дюжие полицейские хмуро поглядывали на толпу, опираясь на длинные палки.
Но вот наконец и старинный Лондонский мост. Вниз по течению тяжелой, темной реки означались бессчетные паруса и мачты. Джон замер: сколько же здесь кораблей?! Где-то там, в лабиринте торговых и военных судов, «Полифем», корабль его величества! «Полифем»… О, это уже настоящая военно-морская служба.
Весной 1801 года почтовая карета, та самая, что отвезла Джона в мир, полный тревоги, доставила в дремотный Спилсби очередной и не очень тучный мешок с почтой. В доме, увитом сохлым плющом, отец Франклин, вздев очки, торжественно прочитал чадам и домочадцам первое письмо младшего сына.
– «На королевской военной службе, – произнес Франклин-отец и многозначительно поднял палец. – На королевской военной службе, – повторил он, дабы слушатели осознали важность этих слов, и продолжал: – „Полифем“. Ярмут. Одиннадцатого марта тысяча восемьсот первого года. Дорогие родители! Я пользуюсь возможностью сообщить вам, что нам приказано следовать в Балтику, и мы отправимся на этой неделе. Многие думают, что мы идем в Гельсинер и попытаемся взять крепость, другие же полагают, что нам это не удастся. Я думаю, неприятель отступит, увидев наше могущество…» Что же это? – растерялся отец. – А? – Голос его задрожал. – Значит, малыш плывет под ядра датчан?
Мать и сестры всхлипнули.
– Он сам этого хотел, – деревянно брякнул Томас, закуривая сигару.
Все укоризненно глянули на него. Франклин-отец поднялся и сердито зашаркал в кабинет.
«Наш Джон плывет под ядра датчан», – сокрушалось семейство Франклинов, а в эти дни эскадра адмирала Паркера вспенивала Скагеррак и Каттегат, надвигаясь на притихший Копенгаген.
Старик Паркер боязливо думал о схватке с датчанами. В сущности, на эскадре начальствовал не он, а решительный одноглазый Нельсон.
В те времена политические обстоятельства на континенте были столь же переменчивы, как осенняя погода на Балтике, и столь же путаны, как фарватеры у датских берегов. Но одно было ясно: наполеоновская Франция и купеческая Англия никак не могут ужиться.
Дания заперла для британцев балтийскую морскую дорогу. Английское правительство решило силою отворить ворота в Балтику, и вот эскадра Паркера шла на Копенгаген.
Столицу защищал форт Трех Корон. Прорыв был возможен лишь через Королевский фарватер. Нельсон испросил у Паркера разрешения ринуться под огонь неприятеля. Старик, кряхтя, согласился.
Дело было жестоким. Противники соперничали в храбрости. Без малого девятьсот пушек датчан били по британской эскадре. В разгар боя Нельсону указали на сигнал флагмана.
– Прекратить огонь? – гневно вскричал Нельсон. – Будь я проклят, если подчинюсь! – Он схватил подзорную трубу, приставил ее к слепому глазу и совершенно серьезно заметил: – Что вы говорите? Уверяю вас, я не вижу никакого сигнала!
Джон остался жив. Но – странно! – юноша, очевидно, в очень малой степени заразился «военно-морским шовинизмом». Победа в Королевском фарватере не воспламенила в нем воинственности. Запах крови, стоны раненых, пожары – все это угнетающе подействовало на мичмана.
В те ураганные годы он не грезил об орденах и лентах. Иная слава манила его. Обаяние Нельсона чаровало Джона, как и всех морских офицеров, но завидовал он другим – таким, как муж его тетки, капитан Мэтью Флиндерс, моряк-географ.
Может, дядюшка порадел «родному человечку», может, Джон блеснул красноречием, как бы там ни было, а в июле восемьсот первого года капитан Флиндерс зачислил мичмана на свой шлюп «Инвестигейтор». И вскоре отписал в Спилсби:
С величайшим удовольствием я сообщаю о хорошем поведении Джона. Он прекрасный юноша, и его пребывание на судне будет полезно и ему и кораблю. Мистер Кросслей начал заниматься с ним, и через несколько месяцев, надеюсь, он получит достаточные знания по астрономии, чтобы быть моей правой рукой в этом деле.
«Инвестигейтор» отправился в Австралию. Долгожданное плавание: без пушек, без сигнала, извещающего атаку. Мичман был счастлив. Каждая неделя приносила ему нечто новое, он делался моряком-исследователем, шел тем путем, на котором ремесло морехода как бы сливалось с искусством проникновения в тайны природы.
Два года спустя «Инвестигейтор» потерпел крушение. Моряки едва спаслись. И все же мичман Джон кораблекрушение предпочитал бою. Нет, он не праздновал труса в сражении у Копенгагена, но изучение земли и океана было ему больше по душе, чем истребление себе подобных.
Однако «когда гремит оружие, законы молчат». Оружие гремело в Европе. Молчали не только законы – умолкли ученые. И когда «Инвестигейтор» вернулся в Англию, Джону пришлось надолго позабыть свои мечты.
Звезда Наполеона ярко сияла. Города и крепости сдавались императору французов. Но если Марс был милостив с корсиканцем, Нептун ему не симпатизировал. На море Наполеон никогда не мог добиться решающего перевеса.
Во многих боевых столкновениях участвовал Джон Франклин. Был он и при Трафальгаре. Нельсон тогда поднял сигнал: «Англия надеется, что каждый исполнит свой долг!» Красиво и торжественно. Но то было лишь мгновением в тяжелом, кровавом и совсем не торжественном деле, имя которому – война.
Войне же не виделось конца. Войска маршировали по европейским полям, вытаптывая посевы, а флоты бороздили моря.
Джон жил в общей каюте. Мичманы, по обычаю, отличались буйством: каюта мичманская зачастую напоминала излюбленную лондонцами королевскую петушиную арену, за это-то сходство и называли мичманские каюты «петушья яма».
Как и все, Джон вожделенно ждал сигнала, известного под именем «Ростбиф старой Англии» и означавшего наступление обеда. Тогда он усаживался на деревянную скамейку у деревянного стола и хлебал гороховый суп с кусками солонины (на корабельном жаргоне «соленая ворса»). Недаром говорилось: красавица может поразить мичманское сердце, но дьявол не в состоянии поразить мичманский желудок. И впрямь, сам нечистый был тут бессилен, ибо, закончив обед, обитатели «петушьей ямы» выпивали еще по стакану крепчайшего рома.
Чередуясь со сверстниками, Джон отстаивал вахты. Любил утреннюю, не терпел ночную – «собаку».
Ох уж эта «собака»! Приходит унтер, без особых нежностей дергает тебя за ногу, трясет за плечо:
– Пора, сэр!
– Угу… – обреченно бурчит мичман, стараясь увернуться от слепящего фонаря. Унтер неумолим, как рок:
– Сэр, пора!
Делать нечего – собирается мичман на вахту.
А закоренелых байбаков наказывали. Кому, какому вахтенному охота долго ждать сменщика? И вот был некий род возмездия – «срезывание вниз». В сладкий ночной час канат подвесной койки с маху перерубали ножами, и наказуемый при громовом хохоте «петушьей ямы» мгновенно занимал вертикальное положение, а затем, испуганно тараща глаза, ничего еще не соображая, грохался оземь.
По чести говоря, строевая служба быстро наскучила Джону. Но куда было деться, коли война продолжалась? В июне 1812 года пожар объял чуть ли не полмира: Северная Америка бросила перчатку Великобритании, а шесть дней спустя разноплеменная армия Наполеона мутным потоком хлынула в Россию. Война привела Джона к берегам Америки. Он участвовал в блокаде портов, в сухопутных сражениях. Пушки щадили его и у Копенгагена, и при Трафальгаре, но здесь, в Новом Свете, он был тяжко ранен.
Храбрость и распорядительность его были замечены. Ускользнув живьем от лекарей, он уже не явился в «петушью яму», а занял отдельную каюту, ибо был произведен в лейтенанты. И теперь, когда барабан бил «Ростбиф старой Англии», возвещая обеденный час, он шел к столу неторопливо – лейтенант не чета мичману: у лейтенантов аппетит нормальный.
- Предыдущая
- 19/39
- Следующая
