Плау винд, или Приключения лейтенантов - Давыдов Юрий Владимирович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
Самые золотые сны, заметил Шиллер, снятся в тюрьме. Алексей Лазарев мог бы добавить: и на корабле…
Алексей заложил руки под голову и постарался вновь представить все, что ему недавно пригрезилось. Однако пленительный облик Истоминой никак не являлся лейтенанту. Он вздохнул, сунул руку под подушку и достал миниатюрный портрет: сердечный друг Дуняша, чуть склонив гладко причесанную головку, томно глядела на Алешеньку.
Даже венецианки и далматинки, которыми пленялся он, плавая мичманом в эскадре Сенявина, – даже они не могли сравниться с Дуняшей. Ах, как далек он в сей час от нее, как далек от Петербурга! Розовая жизнь была у него в Петербурге: гвардейский экипаж, балы, придворные яхты, петергофские празднества. Вот и теперь над гранитами Санкт-Петербурга мерцают белые ночи. В ресторациях и кондитерских огней не зажигают, но столичные франты читают «Гамбургский вестник»: в белые ночи сиживать за столиком именно с этой газетой – высший шик. А гулянья в Летнем саду? Все призрачно, все таинственно, как сами белые ночи. Чудо, ей-ей, чудо…
Впрочем, на кого сетовать? Сам напросился в дальний вояж, сам подал рапорт начальству и добивался назначения к Шишмареву. Нечего тужить, брат! Пробьют склянки – марш на палубу. А на палубе, поди, снег да туман, и окрест льды, льды…
Лейтенант поцеловал Дуняшу, спрятал портрет и потянулся к столу за своими поденными записками. Рассеянно перелистал страницы, исписанные коричневыми чернилами. Вот зимние заметы о Сандвичевых островах и Ново-Архангельске, а вот и теперешние, лета 1821 года.
В три часа ночи, когда мыс Сердце-Камень находился от нас на юго-запад, мы увидели лед, простиравшийся от северо-запада к западу-юго-западу. Он состоял из больших и малых кусков, сплотившихся весьма тесно, отчего никакого прохода между оным не было. Быв тогда в широте 67°6'N, долготе 188°42'О, мы легли к берегу вдоль льда, который беспрестанно занимал все пространство между оным и нами, отворачивая к югу. Наконец, идя все вдоль льда, мы увидели себя совершенно им окруженными, как бы в озере, только оставался проход к северо-востоку, куда и направили мы путь свой. На льду лежали моржи в великом множестве и по стольку на каждой льдине, сколько могло поместиться, отчего лед казался черным…
Ветер дул сильными порывами, иногда было тихо, но волнение развело весьма сильно. Мы радовались такому ветру, думая, что онным много льда уничтожится и очистит нам путь к Северу…
В сие время показался мелкий лед, плававший отдельно, а в половине первого часа сквозь туман оный, густо сплотившийся, прямо перед нами, почему, поворотя, легли в дрейф, чтобы, обождав прочистки тумана, видеть, куда можно поворотить путь…
Склянки пробили, и Алексей, отложив дневник, выбрался на палубу сменить вахтенного офицера. «Дивизия» Васильева опять шла на север, «Благонамеренный» держался азиатского берега, «Открытие» – американского.
Паруса обледенели,
Матроз лицы побелели…
В числе прочих гидрографических задач Васильев предписал Шишмареву, «пройдя Берингов пролив, искать прохода вдоль северо-восточного берега Азии и в Северном море».
А если льды не пустят, тогда, приказывал Васильев, «предпримите курсы к северу по разным направлениям, а буде найдете идти невозможным, постарайтесь берег Азии описать подробно до широты, какой вы можете достигнуть».
В первый день августа «Благонамеренный» был на широте 70°13' , а два дня спустя огорченный Шишмарев признал, что далее «идти невозможно». Да и как было идти? Вокруг точно из пушек палили: льды громоздились, лезли, грохотали, сшибались. И пятисоттонный корабль со всеми своими палубами, мачтами, орудиями стонал, как раненый, медленно и страшно кренясь на левый борт.
Пятнадцать градусов… Двадцать… Доколе, о господи?! И вот уж роковой сорок пятый… «Благонамеренный» почти лег на борт, беспомощно скосив жалкие мачты.
Баркасы и шлюпки изготовили к спуску, анкерки с пресной водою, провизию уложили. Ну и что? Случись беда, шлюпки примут лишь часть экипажа, душ тридцать, ну сорок из восьмидесяти. И ничего больше не придумаешь. Матушка-заступница, царица небесная, спаси и помилуй. Молись, корабельный поп, молись, долгогривый, не зря морской рацион жрешь!
А на Васильевском шлюпе еще и в ус не дули, еще не знали лиха. Когда в июне Шишмарев получил предписание начальника, Васильев сообщил ему и свои намерения:
По выходе из Уналашки я предполагаю на первые идти к мысу Невенгаму, взяв с собою и мореходный бот, осмотреть берег от сего мыса до Нортон-Зунда, потом в Ледовитое море, вдоль берегов северо-западной Америки искать прохода в Северное море. Встретив препятствие, сделать покушение, где льды позволят, к Северу достигнуть сколь возможно большей широты и, наконец, возвратиться к 15 сентября в Камчатку.
Так он и поступил. Миновав мыс Невенгам, моряки увидели гористый заснеженный берег. Васильев, к удивлению, не мог найти на адмиралтейских картах эту береговую черту. Тогда капитан-лейтенант велел стать на якорь.
Едва боцман доложил, что «якорь забрал», как к борту «Открытия» подошла байдара с туземцами. Они впервые встретились с европейцами, европейцы впервые встретились с ними.
Вечером, водрузив русский флаг на неизвестном доселе большом острове Нунивок, присвоив его мысам имена своих лейтенантов, а всей земле – имя своего шлюпа, Васильев продолжил плавание к норду.
В те самые дни, когда на «Благонамеренном» ждали погибели, офицеры «Открытия» спокойно описывали американский берег. Однако у мыса Ледяного кончилась «масленица», и они испили ту же горькую чашу, что и моряки Шишмарева.
Ветер крепчал. Толсто гудели ванты. Наискось лепил мокрый, хлопьями снег. Льды колотились в борта, оставляя на медной обшивке огромные вмятины. Матросы, сцепив зубы, наваливались грудью на длинные шесты – отталкивали, отпихивали льдины. А льды ломили напропалую, затирали корабль.
Глава 15
Депеша из Канады
Отворились стеклянные двери, свет из сеней озарил каменных львов. В дом на Английской набережной Крузенштерн пришел не один. Он привел с собою Глеба Семеновича.
После удара, случившегося лет десять тому назад, Николай Петрович совсем было оглох. Однако, как ни странно, с годами слух несколько восстановился, граф уж не заставлял собеседника пользоваться доской и грифелем, а только просил изъясняться погромче. Что же до Глеба с его басом, привычным орать команды, то этого, пожалуй, просить нужды не было.
– Иван Федорович предварил меня, – начал Шишмарев, усаживаясь поудобнее, – вам, ваше сиятельство, известен общий ход нашей експедиции…
– Известен, сударь, известен, – отвечал Румянцев, на минуту опуская рожок. – Но меня, как встарь, занимает мысль о сообщаемости океанов, Берингов пролив, сударь, во всех подробностях. Таить нечего: надеюсь, в Беринговом начинается тот путь. – Он коротко улыбнулся. – Или заканчивается. Это уж с какой стороны считать.
– Хорошо-с, ваше сиятельство. Я тут принес, вот извольте. – И Шишмарев извлек из футляра карту Берингова пролива. – Новехонькая, по нашим с Михайлой Николаевичем Васильевым разысканиям.
Покамест Румянцев с Крузенштерном смотрели карту, Шишмарев повествовал о плаваниях и лавировках во льдах и кончил тем, что, как там ни похваляйся, вот, дескать, бессмертного Кука обскакали, однако вернулись – не прошли Северо-западным путем.
– Молодой квас, неубродивший, – рассмеялся Николай Петрович и сказал Крузенштерну: – Все-то молодым мало, а? – И опять отнесся к Глебу Семеновичу: – Ни один мореходец без вашей карты не обойдется, сударь. Не так ли? А если так, то и нечего бога гневить. Вон, глядите, уж на что англичане-то прыткие, а тоже знаете ли… Впрочем, сей предмет для Ивана Федоровича коронный… Иван Федорович, батюшка, что там ваш-то Барроу пишет? Как там у них, а?
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
