Заветными тропами славянских племен - Демин Валерий Никитич - Страница 61
- Предыдущая
- 61/73
- Следующая
«Гус был древнейший ревнитель Славянской народности, 500 почти лет назад развернувший это славное знамя, следовавший верно по стопам Славянских первоучителей, св. Кирилла и Мефодия, употреблявший народный язык в богослужении и проповеди. В объяснении Гуса на молитву Господню находится следующий энергический призыв Чехов его времени к национальному самосознанию, чтоб князья, паны и народ дорожили своею родною речью и не давали ей гибнуть; чтоб дети от смешанных браков Чехов с немками говорили только по-чешски, но не двоили своей речи, потому что двоение речи подает первый повод к взаимной зависти, раздорам. <…> Гус — великий человек. Славянин, пророк народности, дорог для нас. Русских, еще вот почему: он как будто воспоминал смутно или темно, предчувствовал православие; в груди его как будто заговорило древнее Чешское учение, и вместе носился впереди вожделенный идеал. Он был католик, но не такой, какой требовался папою; он учил повиноваться только тем постановлениям, которые согласны с древними апостольскими правилами и определениями Вселенских соборов; он учил о приобщении мирян под обоими видами, вопреки правилу Римско-католической церкви; он восставал против ее злоупотреблений, осуждаемых и нашей церковью, почему и провозглашен, как мы, схизматиком и осужден на сожжение».
Это был типичный пассионарий, но только не в экспрессивном выражении, а в «тихой», если так можно выразиться, непреклонности и несгибаемости. Молчаливым протестом и негромкими речами он добивался не меньшего эффекта, чем иные пламенные ораторы, мобилизуя и воодушевляя громадные массы людей (рис. 94). А его мученическая смерть на костре (рис. 95) всколыхнула пол-Европы и почти на два десятилетия распалила в самом ее центре пожар невиданной доселе революционной войны народных масс, получившей название Гуситских войн. К Яну Гусу в наибольшей степени можно отнести хрестоматийное стихотворение Алексея Хомякова о жертвенном подвиге:
От Яна Гуса, выступавшего за национальное славянское достоинство, чешскую независимость от немецкого засилия и реформу церкви, требовали одного — признания своих заблуждений. На что он неизменно отвечал, что не может назвать заблуждением то, что на самом деле является истиной. На церковном соборе в швейцарском городе Констанце, куда Гуса вызвали на суд, ему не дали сказать и этого — ото всюду неслись крики, ругань, топот ног и проклятья. В результате порешили: нераскаявшегося еретика сжечь живьем. Были, правда, и другие предложения:
6 июля 1415 года Ян Гус мужественно взошел на костер. Русский историк Василий Алексеевич Бильбасов (1837–1904) так описывает героическую смерть верного сына чешского народа:
«Гуса вели на казнь среди огромной толпы народа, сочувственно относившейся к несчастному страдальцу. Речи его к народу, на пути к костру, производили глубокое впечатление. Гус просил молиться за него, невинного. Народ волновался. „Мы не знаем, в чем он виноват“, раздавалось со всех сторон, „он молится и говорит, как истинный праведник“. Шествие двигалось тихо, часто останавливалось, народ запружал узкие улицы. Поле между Готлибенской слободой и садами замка, место казни, было усеяно народом. Взойдя на костер, Гус обратился к народу с речью; но католики, опасаясь последствий той прощальной речи, ускорили казнь. Палачи обложили тело Гуса до пояса дровами и соломой, скрутили руки назад и привязали их к столбу мокрою веревкой: он был поставлен лицом к западу, и засмоленная веревка вокруг шеи и столба не дозволяла шевельнуться. Вместе с первым огненным языком, охватившим дрова и солому, Гус запел громким голосом: „Христе, Сыне Бога живаго! помилуй мя грешнаго!“, и эта песнь, заглушая треск горящих дров, болезненно отдавалась в сердцах присутствовавших и молитвенно возносилась к небу…»
Впрочем, еще одна деталь — до нас дошла легенда, связанная с последними словами Гуса, всего лишь одной фразой, которая сделалась крылатой. Когда палч поджег костер и пламя начало заниматься, к месту казни прорвалась старушка и в религиозном усердии (точнее — наивном заблуждении) подбросила в огонь вязанку хвороста. «О святая простота!» — печально произнес осужденный. С тех пор слова эти стали интернациональной поговоркой.
А уже в 1419 году — сначала в Праге, а затем и по всей стране заполыхал другой огонь — пламя всенародного восстания, быстро переросшего в одну из замечательных страниц мировой истории. Народные массы стали громить объединенные силы местных олигархов и немецких рыцарей. Нанося им одно поражение сокрушительнее другого. Хорошо организованные отряды, прозванные таборитами, избрали безотказную тактику, известную еще древним индоариям: они огораживали свои лагеря связанными возами, превращая становища в неприступные крепости (тот же прием использовали и запорожские казаки). Правда, поверх возов табориты ставили еще и пушки (невиданное доселе новшество!) и косили картечью атакующую конницу закованных в латы врагов (рис. 96).
Признаным вождем таборитов и выдающимся народным военачальником стал еще один Ян по прозвищу Жижка (1360–1424) (рис. 97), что означает Одноглазый (глаз национальный герой чешского народа потерял во время Грюнвальдского сражения, где объединенная коалиция славянских войск под руководством великого князя Витовта и польского короля Ягайло разгромила Тевтонский орден). Ян Жижка, как Ян Гус, был пассионарной личностью, но, в противоположность последнему, обладал буйной, экспрессивной натурой. Оба Яна как бы взаимодополнили друг друга, обеспечив на четверть века всплеск пассионарной активности в самом центре Европы и послужив энергетическим импульсом для тысяч и тысяч людей:
- Предыдущая
- 61/73
- Следующая
