Заветными тропами славянских племен - Демин Валерий Никитич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/73
• Следующая

Так что, думается, неспроста, перед летописной статьей, посвященной деятельности Кирилла и Мефодия, в «Повести временных лет» отсутствуют сведения по 10 годам правления князя Олега, а после нее пропущены еще 3 года. Попробуем же поразмыслить над этим фактом. Понятно, что никакого «самотека» в принятии и распространении славянской письменности (сначала глаголицы, быстро сошедшей на «нет», а затем и кириллицы) на Руси не было. Требовалось государственное решение, верховная поддержка, мудрость и воля авторитетного правителя. Именно таким и являлся князь Олег. Однако распространение славянской азбуки шло на христианской основе, связанной с переводом на русский язык священных и богослужебных книг. Олег же Вещий был язычником, более того, верховным волхвом и магом. Как установили специалисты-филологи, прозвище Олега — «вещий» — во времена Нестора отнюдь не означало «мудрый», а относилось исключительно к его склонности к волхованию. Другими словами, князь Олег был не только верховным правителем и предводителем дружины, но одновременно выполнял функции жреца, волхва, кудесника, чародея. За то, с точки зрения христианского летописца, и постигла его Божья кара — смерть «от змеи».

Потому-то совсем нетрудно «вычислить», отчего такая нелюбовь к Олегу-язычнику у христианских цензоров, «редактировавших» первоначальный текст «Повести временных лет». Видимо, в утраченных статьях достаточно подробно говорилось о его жреческой деятельности. Надо полагать, суровый князь-жрец и волхв, облаченный властью, не слишком потакал христианским миссионерам, которые пытались проникнуть на подвластные ему территории. Как вообще относились в те времена к христианским проповедникам славяне-язычники, хорошо известно из западноевропейских хроник. Балтийские славяне до обращения их в христианство расправлялись с католическими миссионерами жесточайшим способом. Не приходится сомневаться, что борьба не на жизнь, а на смерть происходила и на территории Руси. Возможно, не последнюю роль играл в этом и князь-жрец Олег. Но в том-то и состоит величие Олегова деяния: оставаясь непреклонным язычником, он сумел разглядеть в славянской письменности, созданной двумя христианскими монахами, спасительный свет маяка на пути дальнейшего цивилизационного развития Российской Державы.

Вычеркнутое из летописей, невозможно было вытравить из памяти народной. Образ Вещего князя воплотился в таинственного былинного богатыря Вольгу, чьи имена — (В)ольга и Олег — фактически совпадают. Кроме того, в некоторых вариантах былины Вольга именуется Волх(в)ом, в полном соответствии с точным смыслом прозвища князя Олега Вещего:

Происхождение исторического Олега Вещего — сплошная загадка. В «Повести временных лет» он назван родичем Рюрика («от рода ему суща»). В утраченной Иоакимовской летописи (дошедшей, как уже говорилось выше, в пересказе В. Н. Татищева) уточняется: Олег — шурин, то есть брат одной из Рюриковых жен (другому доверять сына-наследника было рискованно). Он же подыскал впоследствии и жену Игорю на Псковщине. Звали будущую русскую святую Прекраса. Но Олег по какой-то причине переименовал ее в соответствии с собственным именем — Ольгой (у Нестора она поименована еще и Вольгой). В Иоакимовской летописи также подчеркивается: была Ольга-Прекраса не простого звания, а из Гостомыслова рода (Татищев в примечании уточняет: Ольга — внучка Гостомысла и родилась от его старшей дочери где-то под Изборском). Гостомысл же — новгородский старейшина (воевода), который, находясь в преклонных годах и не имея прямых наследников по мужской линии, пригласил на княжение в Новгород своего зятя Рюрика.

Неожиданный свет на все загадки и нестыковки проливает известие Типографской летописи, названной так потому, что один из ее наиболее известных списков первоначально принадлежал Синодальной типографии. Здесь прямо сказано, что будущая княгиня Ольга была родной дочерью Олега Вещего. В таком случае встает вопрос о степени родства и правах наследования власти между Гостомыслом и Олегом. Если принять интерпретацию Татищева: Ольга — Гостомыслова внучка от его старшей дочери, то неизбежно выходит, что отец этой дочери и есть вещий Олег. Следовательно, по правам своим Олег сравним с любым из представителей рода Рюриковичей. Этому нисколько не противоречит летописное сообщение о том, что Олег был родичем Рюрика, так как родственником можно быть и по линии жены. Тем самым не прерывался и род новгородского старейшины Гостомысла — главного инициатора приглашения в правители Рюрика.

Смерть Олега окутана такой же непроницаемой тайной, как и его жизнь. Легенда о «гробовой змее», вдохновившая Пушкина, — лишь часть этой загадки. В отношении смертельного укуса змеи давно уже высказывалось сомнение: в Приднепровье нет таких змей, чей укус в ногу, мог бы привести к смерти. Чтобы человек умер, гадюка должна укусить по меньшей мере в шею и прямо в сонную артерию. «Ну, хорошо, — скажет иной читатель с богатым воображением. — Для такого случая те, кто замыслил изощренное убийство князя, могли специально приобрести какого-нибудь заморского „аспида“ и заранее спрятать его в черепе любимого Олегова коня». Но загадка смерти князя заключается совсем в другом.

Дело в том, что в Новгородской Первой летописи младшего извода (в отличие, к примеру, от Лаврентьевской) история смерти Вещего Олега излагается иначе. Чтобы не быть голословным, процитирую данный фрагмент полностью:

В этих трех строчках целый букет невероятных загадок. Оказывается, умер князь Олег в Ладоге по дороге в Новгород. Напомню, согласно Ипатьевской летописи, Старая Ладога — первая столица (еще до Новгорода и Киева) Державы Рюриковичей. Именно здесь и похоронили Олега, коему прямые потомки Рюрика обязаны укреплением собственной власти и распространением ее на другие русские земли. Здесь же и его могила, которую, кстати, экскурсоводы показывают немногочисленным туристам и поныне (правда, археологические раскопки на сем месте не производились, и сама «могила» носит, скорее, символический характер). Далее: новгородский летописец не отрицает смерти Олега от укуса змеи, но делает важное уточнение, которого нет у Нестора: змея укусила («уклюнула») Олега не на днепровском или волховском берегу, а «за морем»! Действительно, «за морем» — но только не Балтийским (Варяжским) или Белым — есть немало змей (не чета нашим гадюкам), от укуса которых можно скончаться на месте. В Новгородской летописи однако сказано, что после укуса Олег «разболелся». Если совместить Несторову летопись с Новгородской, то получится: князя привезли из-за моря смертельно больным, и он пожелал умереть на родине.

В таком случае возникает вопрос: за каким таким далеким и теплым морем пребывал князь Олег и что он вообще там делал? В общем-то на сей счет гадать особенно не приходится: путь «из варяг в греки» был проложен давно и шел он через Черное море в Византию. Олег не раз бывал в Царьграде, здесь он подписал (и именно в год смерти) и свой знаменитый договор с греками. Так не подпустили ли русскому князю хитроумные потомки Одиссея «аспида» вместе с текстом договора? Впрочем, излюбленным орудием византийцев при расправе с неугодными был и обыкновенный яд: его подсыпали в пищу или накапывали в вино. Ну, а потом уже все можно было свалить и на «аспида». Но и на этом загадки Олеговой смерти не исчерпываются, ибо ее конкретные даты в Новгородской и Несторовой летописях абсолютно не совпадает. Разница — трудно поверить! — в целых десять лет: по Нестору Олег умер в лето 6420-е (912-й год), а согласно Новгородскому летописцу — в лето 6430-е (922-й год). Как прикажете понимать? И кому прикажете верить? Лично я верю Новгородской летописи.

• Предыдущая
• 50/73
• Следующая