Прощайте, любимые - Горулев Николай - Страница 59
- Предыдущая
- 59/99
- Следующая
Ни с Ниной, ни с ее матерью он почти не разговаривал. Односложно отвечал на вопросы о самочувствии, успокаивал, что вполне здоров, а сам терзался мучительной мыслью — что делать?
Нина не выдержала. Ночью, когда мать уснула, она тихонько прошла на сеновал к Федору.
— Не спишь?
— Нет.
Нина бросилась Федору на грудь и зарыдала. Тяжело, горько, по-бабьи.
— Ну что ты... ну что ты... — неумело успокаивал девушку Федор.
— Неужели я чужая тебе?... — всхлипывала Нина. — Что ты носишь на сердце и не хочешь поделиться? Я уже совсем извелась, Феденька...
— Поделиться... это ты хорошо сказала. — Федор вздохнул, положил Нине руку на плечо.
От этого прикосновения она вся съежилась, насторожилась, словно собираясь прыгнуть с высокого берега.
— Хорошо сказала, — продолжал Федор. — Ты заметила, что в городе стало тихо?
— Неужели хлопцы погибли? — вопросом на вопрос ответила Нина.
— Они не отступили, не сдались... я знаю... — вздохнул Федор. — А я?
— Что ты? — ласково прошептала Нина. — Ты раненый.
— Был. А теперь здоров. И что теперь, куда мне теперь?
— В город тебе нельзя, — предупреждала Нина. — Мало ли что, может, кто из наших бывших студентов остался. Знают, что ты секретарь комитета. Нянчиться не будут.
— Ну хорошо, — согласился Федор. — Допустим, что в город нельзя. А здесь я что?
— Как что? — удивилась Нина. — Человек. Будешь жить, как все будут.
— Не могу я и не хочу. Война еще не закончена, и теперь неизвестно, когда кончится, раз не получилось на Днепре. А я что ж, буду тут сидеть и ждать, пока меня придавят, как клопа, или придут и освободят наши? Нет, Ниночка, так дело не пойдет. К фронту двинусь. Не дотопаю, так доползу.
— Сумасшедший. Ты знаешь, что они уже взяли Смоленск?
— Кто тебе говорил? — Мама. — Это еще неточная информация. А если даже и так, Все равно, мне другого пути нету.
— Загубишь ты себя, — снова всхлипнула Нина. — Пропадешь.
— А что мне в жизни за интерес, если нету института, нету хлопцев моих, никого нету?.,
— Не можешь любить меня, так хоть пожалей... — дрожащим голосом вдруг сказала Нина.
Федор молчал. Только теперь понял он, сколько боли причинил девушке своим равнодушием, своим невниманием. Каждая попытка Нины проникнуть в его душу встречала барьер отчужденности, о который разбивались ее самые сокровенные мечты и желания.
— Ниночка, — как можно мягче сказал Федор. — Жалостью я не хочу унижать тебя. А любить... Понимаешь, я давно люблю другую, давно... — Федор вспомнил о Кате и задохнулся от мысли, что с ней случилось что-нибудь страшное.
— Неправда, — не поверила Нина. — Ты это нарочно говоришь, чтобы опять оттолкнуть меня, чтобы... я даже не знаю. Ты боишься, что я стану обузой, что свяжу тебя по рукам и ногам?...
— Честное слово я говорю правду, — продолжал Федор. — Может быть, горькую, но правду.
— Нет, нет, — горячо шептала Нина. — Нет, ты это нарочно. Поклянись жизнью...
— Клянусь жизнью, — тихо сказал Федор.
— Кто она? — чуть слышно спросила Нина. Слезы не давали ей говорить, и Федор чувствовал это.
— Женщина... — уклончиво сказал он. — С ребенком. —Твоим?
— Нет.
— Ты страдаешь, а может, они давно уже... — Нина не решилась произнести вслух свою мысль, и Федор был благодарен ей за это.
— Потому и мучаюсь, что не знаю.
— Все равно... — в каком-то исступлении торопливо зашептала Нина, — все равно никому не отдам тебя... никому... ты мой... мой... мой... — Она целовала его руки, шею, грудь, и столько ласки было в этих поцелуях, что сердце Федора оттаяло и он обнял девушку, чувствуя молодую силу и беспредельную нежность ее тела...
Проснулся Федор от яркого солнечного света. Открыл глаза — луч пробивался в щель между бревнами и, как длинный клинок, резал серый полумрак гумна. В свете луча мелькали, как живые, пылинки.
Нины рядом не было. Он вспомнил сегодняшнюю ночь, и чувство вины перед девушкой кольнуло его в сердце. Он встал и вышел во двор. Как и вчера, копошились во дворе куры, ходил между ними важный, специально вырядившийся в пестрые цвета петух, возилась в огороде Евдокия Михайловна, Нина стирала в корыте белье. Все было, как вчера, но что-то уже изменилось. Это было видно по взгляду девичьих глаз, из которых так и светилась радость.
— Доброе утро, — поздоровался Федор, как будто ничего не случилось, но голос выдал его. Нина для него была уже не та, что вчера, хотя оттеснить Катю у нее еще не было сил.
Нина набрала кружку воды, стала поливать Федору. Он вздрагивал от прозрачной струйки, которая щипала холодом его плечи, руки, лицо, а Нина смеялась звонко и озорно.
Евдокия Михайловна встала над грядками, поправила косынку, удивленно и вместе с тем радостно посмотрела на дочь.
Потом завтракали.
И тоже не так, как вчера или позавчера. Первые зеленые огурчики пахли свежим июльским солнечным днем.
Евдокия Михайловна не поднимала головы от тарелки, чтобы не мешать молодым вести разговор глазами. Она не забыла свои юные годы, не забыла, что есть на свете и такой, бессловесный, но понятный двоим разговор.
День выдался таким необыкновенным, что можно было подумать — нет на свете войны, а Нина и Федор приехали, из города на летние каникулы, чтобы осенью, предчувствуя радость встреч с друзьями, снова спешить в аудитории, в конференц-зал института...
Вечером во дворе дома появилось два человека — среднего роста, худощавый в форме старшего лейтенанта Красной Армии и совсем юный сержант, вооруженные трофейными автоматами.
— Нам бы поесть, если можно, — попросил старший лейтенант и поправил видавшую виды гимнастерку.
Нина мельком глянула на Федора, пригласила:
— Заходите в дом. Федор вошел вслед за ними и, когда Нина накрыла на стол, сел в сторонке, наблюдая, с какой жадностью едят люди. «Это свои, — думал о них Федор, — диверсанты под Могилевом сегодня сыты по горло, да и что им делать здесь, в ближайшей от города деревушке».
— Нина, подежурь там, пожалуйста, во дворе, чтобы в случае чего... — попросил Федор.
Нина с готовностью набросила платок и вышла. — Спасибо тебе, парень, — сказал старший лейтенант. — Может быть, дашь нам кусок хлеба с собой?
— Я тут не хозяин, — ответил Федор. — Но думаю, что кусок хлеба найдется.
— Добро...
— А куда ж вы идете? — спросил Федор.
— К своим, — с уверенностью сказал сержант.
— А где они?
— А вот этого, — вздохнул старший лейтенант, — мы и сами не знаем. Говорят, дерутся наши под Смоленском и Рославлем. Нам, видать, к Рославлю ближе. Через Чаусы, Кричев.
— Товарищи, возьмите меня с собой, — взволнованно сказал Федор. — Я из студенческого ополчения. Был ранен, и ребята оставили меня здесь... А теперь дорога у меня одна — вместе с вами на восток.
Старший лейтенант внимательно посмотрел на Федора.
— Такая компания нам подойдет.
— А вы, — предложил Федор, — хорошенько выспитесь на сеновале, а там и в дорогу.
— Признаться, — сказал старший лейтенант, — уже забыли, что такое сон...
Ночь была беспокойная. Федор вставал, выходил из гумна на двор, курил, снова возвращался на сеновал. Старший лейтенант с сержантом спали как убитые. Лишь под утро старший лейтенант спохватился, сел, осмотрелся, тронул Федора за плечо:
— Спишь?
— Не могу.
— Может, двинемся?
— Куда спешишь? Позавтракаем, попросим на дорогу.
— Тебя как звать?
— Федор.
— А меня Костя. Константин Зайчик.
— Вы про студенческое, ополчение не слыхали в Могилеве?
— Хорошо на валу дрались ребята.
— А они что, все погибли?
— Не думаю, — усомнился Зайчик, — Они ведь шли вместе с нами на прорыв.
— Расскажите.
— А что рассказывать? Вечером двадцать пятого в штабе дивизии собрались руководители могилевской обороны, командиры, комиссары и начальники штабов. Все уже знали, что по закрытой связи генерал Романов получил короткий приказ из Генштаба на отход. «Гитлеровцы овладели Смоленском, — сказал Романов. — Подошли к Ельне и угрожают Вязьме. Части, обороняющие Могилев, находятся в глубоком тылу врага и лишены возможности получить поддержку людьми и боеприпасами...» Ну, все, конечно, стали предлагать свои варианты выхода из окружения... — Зайчик замолчал, словно что-то вспоминая. — А я сидел и думал, что будет с моими бойцами — почти все они в тяжелом состоянии лежали в госпитале. И таких раненых было больше четырех тысяч.
- Предыдущая
- 59/99
- Следующая
