Анна - Анненская Александра Никитична - Страница 19
- Предыдущая
- 19/27
- Следующая
— А, вот и Феклуша! — вскричала Анна Федоровна. — Не узнала ты ее, Аничка? Это ведь была твоя подруга, подойди к ней.
Феклуша поставила ведра на землю и с поклоном подошла к Анне Федоровне.
«Еще, пожалуй, надо будет целоваться с ней!» — мелькнуло в голове Анны, и она решила положить конец всей этой нестерпимой фамильярности.
— Здравствуй, голубушка, — проговорила она, слегка кивая головой в сторону Феклуши, и быстро направилась к воротам.
— Аничка, что же это ты! — вскричала Анна Федоровна. — Даже и не посмотрела на свою старую подругу, да и с Марковной не говорила: неужели ты и вправду брезгаешь бедными людьми?
— Я не брезгаю ими, бабушка; только они должны понимать свое место: не могу же я быть подругой мужички, целовать этих грязных ребятишек!
Анна Федоровна вздохнула.
— Пойдем домой, Аничка, — грустным голосом сказала она.
Она поняла, что неудобно водить по крестьянским избам петербургскую барышню, что и гостья, и хозяева вместо удовольствия, пожалуй, наделают друг другу неприятностей.
Анна радовалась, что высказалась наконец, что бабушка перестанет навязывать ей дружбу разных Феклуш, Стеш и тому подобное и поймет разницу между нею и всеми этими несчастными мужичками; ее огорчало только грустное выражение лица старушки, и она поспешила утешить ее ласкою и веселыми рассказами о петербургских удовольствиях. Утешить Анну Федоровну было нетрудно: добродушная старушка вполне готова была закрывать глаза на все недостатки своей внучки и самым искренним образом восхищаться ею. Рассказывая Матрене об обращении Анны с Марковной и ее детьми, она рассуждала так:
— Что же, Матренушка, мы с тобой старухи глупые, необразованные, нам можно вести дружбу с крестьянами, а Аничка — барышня, ей это, конечно, не годится!
— Еще бы! Известно, не годится! — несколько насмешливо заметила Матрена. — Какая дружба у петербургских бар с нами, дураками! Анна Матвеевна барышня, как надо быть, вылитый портрет своего папеньки!
Таким образом, Анна могла быть спокойна: и бабушка, и старуха-няня признали в ней «барышню», поняли, что между нею и прежнею босоногой Аничкой нечего искать никакого сходства. Для всех опухтинцев это стало очень скоро точно так же ясно: несмотря на свое невежество и наружную грубость, крестьяне безошибочно угадывали, в какие должны становиться отношения с окружающими. С первых же дней жизни Анны в деревне никто в селе не приветствовал ее иначе, как холодно почтительным поклоном, никто не искал сближения с нею. Она могла устраивать свою жизнь совершенно по своему желанию и вкусу — никто не стеснял ее.
Вставала она обыкновенно поздно, не торопясь занималась своим туалетом, затем до обеда читала какую-нибудь из привезенных книг или рисовала, после обеда проводила несколько времени с бабушкой, затем, когда жар спадал и нельзя было бояться загара от солнечных лучей, она ходила гулять по окрестным полям, рощам или по заросшим аллеям старого господского сада, половина которого была уже превращена предприимчивым арендатором в огород. Прогулки эти ей приходилось делать одной, так как бабушка была слишком стара, чтобы сопутствовать ей, а пригласить кого-нибудь из соседей показалось бы ей и унизительным, и скучным. Постоянно одетая в светлое, изящное платье, в шляпке, в лайковых перчатках, с модным зонтиком в руке, выступала она тихими, важными шагами по уединенной дороге между полями или по узенькой тропинке среди рощи. Иногда ей казалось, что по деревне удобнее было бы ходить в простом ситцевом, чем в нарядном кисейном платье: раза два у нее являлось искушение снять перчатки и шляпку, но ей тотчас же представлялся грустно насмешливый тон, с каким тетка сказала бы про нее: «Бедняжка! Она все еще не понимает, как неприятно иметь черные руки и грубый цвет лица!» — и она спешила победить искушение. Она одевалась так, как будто шла гулять по Невскому со своими кузинами, и раз двадцать в день подбегала к зеркалу посмотреть, не отступила ли она в чем-нибудь от того образца благовоспитанной барышни, к которому стремилась последние четыре года.
Сначала эти одинокие прогулки, при которых ей не встречался никто, — крестьян, работавших в полях, не стоило считать за кого-нибудь — казались Анне очень скучными и утомительными; она выходила на них только потому, что сидеть в душных комнатах бабушкиного домика и прислушиваться к однообразным, вовсе не интересовавшим ее рассказам старушки было еще скучнее, но мало-помалу она стала находить в них удовольствие. Никогда прежде не думала она, что в деревне можно найти так много красивых и привлекательных видов. Один раз она рассеянно бродила по полям и вдруг неожиданно вышла на самый берег речки. Солнце близилось к закату, быстрые струйки воды, искрясь и отливая золотом, как будто бежали навстречу его лучам, обливавшим мягким светом и ярко-зеленый луг, и стадо коров, медленно возвращавшееся с пастбища, и группы деревьев, бросавших длинные тени на дорогу. Анна остановилась, пораженная прелестью картины, открывшейся перед ней, и долго простояла на одном месте, не отрывая глаз от окружающего ландшафта, не отдавая себе отчета в том, что именно так привлекало ее. С этих пор она стала глядеть по сторонам не с прежнею безучастностью; она отыскивала в своих прогулках те места, с которых открывался особенно красивый вид на окрестность; она часто останавливалась полюбоваться то ровною мягкою зеленью молодых хлебных всходов, то переливами света и тени в роще, то красивыми зигзагами дороги, серой лентой извивавшейся среди лугов, то картинными группами вековых деревьев в саду своего отца; ей стало приятно прислушиваться к пению птиц, она часто с удовольствием следила глазами за полетом пестрых бабочек; она полюбила цветы и охотно украшала свою комнату букетами из сада бабушки, перемешивая их васильками и другими полевыми цветами.
Сначала она гуляла от скуки, потом прогулки начали доставлять ей удовольствие, а под конец она стала искать в них убежища от разных неприятных мыслей и чувств, которые как-то невольно и бессознательно приходили к ней в голову, когда она оставалась дома.
Жить под одной крышей с Анной Федоровной и Матреной и не иметь никакого понятия о том, что делалось у соседей, было совершенно невозможно. Обе старушки принимали такое живое участие в судьбе всех окружающих, так сочувствовали всякому горю и всякой радости, что это участие и сочувствие невольно прорывалось во всех их разговорах.
— Слышала, Матрена, у Ивана Косого горе какое? — со вздохом говорила, садясь за обед, Анна Федоровна. — Его обе коровы заболели и в поле не пошли; в Касимовке, говорят, падеж; что, как и до нас доберется!
— Оборони бог! — с тревогой отвечала Матрена. — Надо будет сходить посмотреть Ивановых коров; может, и там что-нибудь. — И Матрена торопилась есть, чтобы поскорей осмотреть больных животных: она знала несколько лекарств и для людей, и для скота и часто очень искусно применяла к делу свои знания. Анна Федоровна с нетерпением ожидала ее возвращения, с интересом выслушивала описание всех признаков болезни. Обе старушки строили предположения о том, насколько она опасна, и беспокоились об Ивановых коровах, точно о каком-нибудь близком человеке. Анну это беспокойство очень удивляло.
«Совсем из ума вон выжили старухи, — думала она про себя, — есть чем заниматься, какими-нибудь коровенками! Экая важность, если они и околеют!»
Через несколько дней коровы, несмотря на лечение Матрены, околели. Анна сидела в садике с книгой в руках, когда жена Ивана пришла со слезами сообщить эту весть Анне Федоровне.
— И что теперь с нами будет, и чем мне кормить ребяток! — с рыданиями причитывала баба. Анна не слышала, что отвечала Анна Федоровна, но через несколько минут баба ушла с горшком, полным молока, а за обедом глаза бабушки были заплаканы, и Матрена смотрела мрачнее обыкновенного.
— Господи, бабушка! — вскричала девочка, которую раздражало это «горе из-за пустяков». — Да неужели такое страшное несчастье, что околели какие-то две коровы?
- Предыдущая
- 19/27
- Следующая
